Все, кто читал "Бесов" наверняка вспомнят про такого любопытного персонажа, как Шигалев, который входил в "пятёрку". Сам Достоевский, подобно Гончарову и его "обломовщине", ввёл понятие "шигалевщина". Трактовать его можно по разному, но я понимаю шигалевщину, как конструирование неких бесплотных идей, несовместимых с жизнью и ей противоречащих.
Шигалевщина, которую описал Достоевский в романе "Бесы" - это ни что иное, как сегодняшний проект Шваба. Долгоживущая очень маленькая элита, которая составляет примерно 1% от всего населения Земли и короткоживущее остальное страдающее и несчастное человечество - так называемый, инклюзивный капитализм. Их задачи сегодня - нивелирование любой государственности и сувернитета, создание глобальной наднациональной структуры. Сегодняшний осатаневший либерализм был создан ими же, чтобы поставить его на место любого суверенитета. Эдакая универсальная волшебная таблетка от всех болезней: в Африке - либерализм, в Азии - либерализм, в России - либерализм и т.д. Правозглашение якобы общечеловеческих ценностей - это первый шаг к тому, чтобы загнать всех людей в стойло. Они всё тонко продумали и купили наивных людей сиюминутными развлечениями, удовольствиями, сказками про прогресс, справедливость, демократию, права меньшинств - это красивый пряник, на который купилась недальновидная Европа. Но русские - всегда копали глубже. Мы, хоть и не такие расчётливые, как наши западные партнёры, однако мы намного тоньше чувствуем правду и, когда нам лгут. Вот против этого мы и воюем сегодня. Против лжи глобализма, против наднационалов, прикрывшихся лоском либерализма, купившими своими сказками уже очень многих людей. У глобалистов даже есть математическое обоснование своих планов - их главный адвокат - Томас Мальтус - с 19 в. утверждал о том, что ресурсов Земли не хватит на всех. В 20 в. Римский Клуб (Меддоуз, Рандерс и др.) развили идею Мальтуса, утвердив всё то же исчерпание ресурсов. Следовательно, государства - несмышлённые дети, надо их немедленно устранить, чтобы прибрать к рукам все ресурсы и распоряжаться ими самостоятельно - так они думают.
Сначала это всё будет преподноситься на сияющем подносе либерализма, всяких кайфов и плюх, которые мы получим, затем либерализм будет постепенно смещаться (что уже происходит сегодня) в сторону самой жесточайшей диктатуры. Это будет диктатура идей, нравов, диктатуры мысли. Большинство людей обратятся в рабов, но в таких рабов, которые возрадуются своей участи - глобалисты своими хитрыми манипуляциями заставят поверить, что свершается всеобщее благо - и наступит "первобытный рай". И вот мы прильнём к ногам наших хозяев, начнём их лобызать, смирившись с ярмом рабов, вернее, мы его даже не заметим. Об этом писал Салтыков-Щедрин в истории одного города. Самые буйные будут устранены. Теории заговора - маргинализируются. История - перепишется. Всё - опечатается. Настоящая правда будет храниться в архивах, доступ к которым будет только у хозяев. Вот об этом и рассуждает Шигалев в своём проекте. Хотя он его даже не высказал, Достоевский в каждой строке застебал его безапелляционную гордыню и махровую твердолобость. Но в то же время Достоевский и пророчествовал, но отнюдь не так прямолинейно, предсказывая революцию, создание Советского Союза и проч. - это безусловно, это и так понятно. Достоевский предупреждал в лице Шигалева именно об этой либеральной диктатуре и проекте глобалистов, который развёртывается на наших глазах уже сегодня. Достоевский предупреждал о том, насколько опасно "становится Богом", насколько это глупо и смешно. А что хотят сделать нынешние глобалисты, как не это?
Привожу далее отрывок из романа с теорией обустройства мира Шигалева:
— Посвятив мою энергию на изучение вопроса о социальном устройстве будущего общества, которым заменится настоящее, я пришел к убеждению, что все созидатели социальных систем, с древнейших времен до нашего 187... года, были мечтатели, сказочники, глупцы, противоречившие себе, ничего ровно не понимавшие в естественной науке и в том странном животном, которое называется человеком. Платон, Руссо, Фурье, колонны из алюминия — всё это годится разве для воробьев, а не для общества человеческого. Но так как будущая общественная форма необходима именно теперь, когда все мы наконец собираемся действовать, чтоб уже более не задумываться, то я и предлагаю собственную мою систему устройства мира. Вот она! — стукнул он по тетради. — Я хотел изложить собранию мою книгу по возможности в сокращенном виде; но вижу, что потребуется еще прибавить множество изустных разъяснений, а потому всё изложение потребует по крайней мере десяти вечеров, по числу глав моей книги. (Послышался смех). Кроме того, объявляю заранее, что система моя не окончена. (Смех опять). Я запутался в собственных данных, и мое заключение в прямом противоречии с первоначальной идеей, из которой я выхожу. Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом. Прибавлю, однако ж, что, кроме моего разрешения общественной формулы, не может быть никакого.
Смех разрастался сильней и сильней, но смеялись более молодые и, так сказать, мало посвященные гости. На лицах хозяйки, Липутина и хромого учителя выразилась некоторая досада.
— Если вы сами не сумели слепить свою систему и пришли к отчаянию, то нам-то тут чего делать? — осторожно заметил один офицер.
— Вы правы, господин служащий офицер, — резко оборотился к нему Шигалев, — и всего более тем, что употребили слово «отчаяние». Да, я приходил к отчаянию; тем не менее всё, что изложено в моей книге, — незаменимо, и другого выхода нет; никто ничего не выдумает. И потому спешу, не теряя времени, пригласить всё общество, по выслушании моей книги в продолжение десяти вечеров, заявить свое мнение. Если же члены не захотят меня слушать, то разойдемся в самом начале, — мужчины чтобы заняться государственною службой, женщины в свои кухни, потому что, отвергнув книгу мою, другого выхода они не найдут. Ни-ка-кого! Упустив же время, повредят себе, так как потом неминуемо к тому же воротятся.
Началось движение: «Что он, помешанный, что ли?» — раздались голоса.
— Значит, всё дело в отчаянии Шигалева, — заключил Лямшин, а насущный вопрос в том: быть или не быть ему в отчаянии?
— Близость Шигалева к отчаянию есть вопрос личный, — заявил гимназист.
— Я предлагаю вотировать, насколько отчаяние Шигалева касается общего дела, а с тем вместе, стоит ли слушать его, или нет? — весело решил офицер.
— Тут не то-с, — ввязался, наконец, хромой. Вообще он говорил с некоторой как бы насмешливою улыбкой, так что, пожалуй, трудно было и разобрать, искренно он говорит или шутит. — Тут, господа, не то-с. Господин Шигалев слишком серьезно предан своей задаче и притом слишком скромен. Мне книга его известна. Он предлагает, в виде конечного разрешения вопроса, — разделение человечества на две неравные части. Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться вроде как в стадо и при безграничном повиновении достигнуть рядом перерождений первобытной невинности, вроде как бы первобытного рая, хотя, впрочем, и будут работать. Меры, предлагаемые автором для отнятия у девяти десятых человечества воли и переделки его в стадо, посредством перевоспитания целых поколений, — весьма замечательны, основаны на естественных данных и очень логичны. Можно не согласиться с иными выводами, но в уме и в знаниях автора усумниться трудно. Жаль, что условие десяти вечеров совершенно несовместимо с обстоятельствами, а то бы мы могли услышать много любопытного.