Аннушка. Часть 24.
9 Мая 1945 года был обычным рабочим днем, утром Анна и Семён управились по хозяйству, дочери и Лиза, не дожидаясь еды упорхнули на работу, шла посевная и каждый час был на счету.
Начало.
Именно из-за страды Лизу не отпустили к мужу, о котором она узнала из письма незнакомой женщины. Та, не представившись просто написала, что Вася жив, здоров и проживает в Антоновке, находившейся от Елошного очень далеко. Как не умоляла женщина председателя колхоза отпустить её, тот был непреклонен, сначала посевная, а там видно будет.
Анна, присутствующая при их разговоре успокоила невестку, главное сын жив, а с Душечкиным спорить не с руки, законы военного времени никто не отменял. Лиза внешне вроде, как и успокоилась, но затеи поехать за мужем не оставила. Она с детьми продолжала жить в доме свекрови, обходя родной по соседним улицам. Мать её при каждом удобном случае костерила родную дочь разными словами, но привычные к её поганому характеру односельчане лишь махали рукой на её речи.
Утро полноправным хозяином вошло в село. Аполлинарий Поликарпович согнал Зорьку в пастушню и перекусив отправился в библиотеку, где работал, дома оставались дети под присмотром подросшего Костика. Обычный день, вот только Анна была, как не в своей тарелке, что-то тревожило её, заставляя сердце стучать быстрее и оглядываться на сотоварок, помогавшей ей веять зерно на зерноскладе.
Женщины работали молча, не было слышно смеха, привычных шуток, никто не пел протяжных, старинных песен, зерно нужно было погрузить в мешки, а те стаскать в телегу, запряженную быками, чтобы они, не задерживаясь отправились на поле. Поэтому, когда от весовой отделилась тоненькая фигурка и размахивая руками побежала к ним, на неё никто не обратил внимания, некогда было, тут только успевай, поворачивайся.
-Война, война! – кричала издалека Тася, весовщица, -война, бабоньки, закончилась- еле выговорила она, пытаясь восстановить своё дыхание добежав до них, -закончилась, проклятущая! – тут же разревелась, размазывая слёзы по грязному лицу. Все враз побросали лопаты, загалдели, всё ещё не веря Тасе:
-Откуда знаешь? –требовательно спросила её Тамарка.
-Степка от Душечкина прибежал, сообщил! Это правда, бабоньки, закончилась война-то! Радость-то какая! Мужики наши домой вернутся!
Анна беспомощно оглянулась на мужа, помогавшего им, тот растеряно сел на кучу зерна и заплакал, не стесняясь своих слёз, тут же, глядя на него зашвыркали носами и остальные, завыли, стеная, каждая о своём. В стоне этом была и радость, но ещё больше было горя. У одних пришли похоронки и ждать с войны было некогда, другие не уберегли в эти страшные годы своих детей, у других домой вернулись калеки.
-Хорош выть, бабы! –скомандовала дрожащим голосом Анна, -радоваться нужно! Большая радость у нас сегодня!
-Степка передал от Душечкина, выходной сегодня, он разрешил! -доложила Тася, улыбаясь сквозь слёзы.
Семён махнул Анне на телегу, спешно сбрасывая с неё мешки, садись мол, едем, женщины, побросав инструмент, пошли в село. Аполлинарий Поликарпович кормивший обедом детей, увидев в окна Семен и Анну вернувшихся домой в неурочный час выбежал на крыльцо, за ним посыпалась и любопытная ребятня.
-Анна Егоровна, случилось что? Антип? Вася? -спросил он испуганно, зная, что все домочадцы беспокоятся о их судьбе.
-Война закончилась, Аполлинарушка- сказала она, по-свойски обращаясь к профессору, -кончилися наши мучения! Тот беспомощно моргнул, нашёл глазами Костика, который немедленно всё понял, детские губы задрожали, он подбежал к отцу, стоявшему на ступеньке крыльца, неловко обнял его руками за ноги и разрыдался.
-Ну-ну, Костик-погладил его по голове профессор, - не плачь, мы поедем домой, в Ленинград. Он отвернул голову в сторону, чтобы никто не увидел слёз в его глазах.
-Ну вот, Ниночка, теперь можешь быть спокойной, сына я сохранил, -он спустился с крыльца и они, вместе с Костиком, прилепившимся к нему с боку бесцельно побрели по деревенской улице. Семён хотел было их остановить, но Анна не дала:
-Оставь их, Сёмушка, им нужно побыть одни, идём в избу, голова что-то на радостях разболелася, да и девки наши с поля возвернуться должны, то-то радости у них будет!
После обеда возле храма елошенцы собрали импровизированный стол, из клуба принесли скамейки и столы, каждая выставила то, что имелось в её доме, гулять так гулять! Скуден был этот стол, вареной картошки немного, квашенной капусты, огурцы соленые из бочки, пара бутылок первача да разве ж в еде дело?
Эх, путь-дорожка, звени, моя гармошка,
Взгляни, как сияют звёзды над рекой.
Парни лихие, девчата огневые,
Все заговорят наперебой-затянула одна из женщин знакомую всем песню, другие подхватили:
Эх, Андрюша, нам ли быть в печали?
Не прячь гармонь, играй на все лады,
Так играй, чтобы горы заплясали,
Чтоб зашумели зелёные сады!
Была в этой песни и боль, и надежда, радость и печаль шли рука об руку, как и все эти тяжелые годы войны.
Темнело, с озер поднимался туман, окутывая дома Елошного, заставляя ежиться людей. Настя и Лиза сидели обнявшись, подпевая, Зина плакала, уронив голову на стол, Нюра положила голову на плечо матери, и они тихонько раскачивались, в такт песни, мужики молча курили, дети, наигравшись, засыпали, прижавшись к теплым бокам своих матерей.
А в далекой Антоновке укладывала спать своего пьяненького гражданского мужа беременная Ульяна. Вася сопротивлялся, махал руками и что кричал бессвязное пытаясь встать.
-Да лежи ты уже, горе горькое, размахался тут, ладно, что победа, а то показала бы тебе с утра, где раки зимуют! -ворчала она, уставшая от радости, навалившейся после того, как узнали они с матерью об окончании войны и от того, что вела Васю домой с конного двора, где выпили они с мужиками самогоночки за благое дело.
Муж наконец-то угомонился, затих, Павла Асафовна задремала на печи, когда в оконце легонько протарабанили пальцами. Ульяна, переваливаясь с ноги на ногу вышла на крыльцо, чтобы не разбудить Васю и встретила гостью во дворе, предложив завалинку для беседы. Это была Лукерья Демьяновна, забежавшая узнать, как они с мужем дошли до дома.
-Угомонился наконец-то, -со вздохом сказала ей девушка, -а то всё норовил убежать куда-то.
-Шебутной он у тебя –сказала гостья, усаживаясь на завалинку.
-Так сегодня и не грех не выпить, праздник-то какой нынче! -возразила ей Ульяна, не очень довольная её поздним визитом. Никто в Антоновке не знал, что приходится гостья родной матерью уснувшему Васе. Она и сама не враз признала сына, в этом взрослом, тридцатидвухлетнем мужике, осторожно хлебавшем варево и держащем большую деревянную ложку обрубками рук.
С Ульяной и Павлой Асафовной связывала их тесная дружба, хотя осторожная Лукерья боялась навредить им своей не совсем хорошей биографией. Именно поэтому не рискнула она поехать в Елошное, зная, как могут пострадать люди, в чьем родстве были «враги народа». Молилась тайком за здравие своего сына, надеясь, что он жив.
Осознание, что этот любящий выпить мужчина и есть её сын пришло внезапно, когда проговорился он откуда родом и назвал имя Анны. Под влиянием момента, понимая, как изболелось её сердце по приемному сыну написала Лукерья Демьяновна письмо, где указала местонахождения Васи. Уж сколько она потом ругала себя за этот шаг, особенно, когда узнала о беременности Ульяны и жалела о своем поступке, надеясь, что затеряется её письмо и не найдёт адресата.
Наблюдала за сыном со стороны, с болью в сердце видя, как много перенял он от родного отца, то же пренебрежение чувствами других, то же желание спрятать голову в песок от обступивших проблем. Строила разные планы, как признаться сыну, но отступилась, так и не решившись признаться ему в своем материнстве.
-Пойду я спать, Лукерья Демьяновна, -сказала ей, поднимаясь с завалинки, Ульяна, -что-то спину сегодня ломит, ноги, словно водой налиты.
-Иди, моя хорошая, отдохни хорошенько, а я завтра забегу, справлюсь о твоём здоровье, -заискивающе ответила ей гостья, суя в руки девушки платок, с завернутыми в него кусками сахара, -не поморгуй, прими гостинчик небольшой от меня, в честь праздника сегодняшнего.
-Благодарствую, -буркнула девушка, поднимаясь по крыльцу. Гостья смотрела в темные окна их дома и слезы катились из глаз сами собою, нигде не было ей места, никому она не была нужна.
Антип победу встретил в землянке, как и все присутствующие поначалу не поверил взволнованному писарю, а когда осознал, не выдержал и выскочил наружу. Не смог сдержать крика, запрокинув голову к нему закричал так, что в ушах зазвенело:
-Победа! Победа, братцы!!! Вокруг него стояли такие же радостные и возбужденные товарищи, обнимающие друг друга, но для них для всех ещё ничего не закончилось, и следователи СМЕРШа продолжали вести допросы, выясняя все подробности их плена.
В одну из ночей Антипа вызвали к старшему лейтенанту для беседы. В комнате кроме их двоих никого больше не было, следователь в форме лётчика пил чай прямо за столом, и предложил ему сесть на скамейку напротив, убрав в сторону пистолет, лежавший перед ним.
-Рассказывайте со всеми подробностями как в плен попали, где находились после, кем работали –сказал он, прихлёбывая из кружки. Антип, действуя по подсказке товарищей, прошедших процедуру проверки, постарался максимально подробно обо всём рассказать. Собеседник записывал, при этом не упускал возможности внимательно смотреть ему в глаза, в упор, веля по несколько раз повторять то, о чём допрашиваемый уже рассказал. Допрос длился долго, по ощущениям Антипа не один час, оба они устали, были раздражены и сердиты друг на друга.
-Постойте, постойте-сказал вдруг следователь, - десять минут назад вы говорили совершенно другое! Подождите! -он сделал вид, что проверяет свои записи, -ну вот же, вы говорили, что бежать из хозяйства даже не пытались и вам нравилось обслуживать семью Петерс, которые были к вам добры.
-Да нет же, - возразил ему Антип, -я говорил другое, мы с Николаем несколько раз пытались сбежать, но за нами очень пристально следили и потом куда бежать, кругом чужая страна!
-Так что же по-вашему я вру что –ли? –вдруг закричал старший лейтенант и вскочил со стула, схватив со стола пистолет. Он сунул его к лицу Антипа и опять заорал, брызгая слюной:
-А ну встать, гнида немецкая! Правду говори, прислуживал фашистам? Предал Родину? Говори! А не то расстреляю тебя здесь же, без суда и следствия!
-Я не утверждаю, что вы врёте, я лишь сказал, что ничего подобного, лично я не говорил, -спокойно ответил ему Антип, впиваясь враз задрожавшими ладонями в свои колени.
- Можете меня расстрелять — хуже, чем было, мне уже не будет! Но я ещё раз повторю, ни у Петерс, ни в лагере я ничем не запятнал свою честь и выжил только чудом! А вот ты где в войну был, хороший вопрос! В штабе штаны просиживал? - не удержался он, переходя на крик, -откуда тебе знать, что мы в лагере пережили и что творили там фашисты? Думаешь мы за кусок хлеба все предателями стали? На-ко, выкуси! –он выбросил вперед руку с фигой и покрутил ею перед носом лейтенанта.
-Ну ты, -перешел тот на «ты», -границы свои знай, не с жинкой в кровати беседуешь! -сказал он, остывая.
Больше следователь никаких вопросов ему не задавал и велел подписать протокол допроса. Антип был так расстроен и подавлен, что подписал его, даже его не прочитав.
Он вернулся к себе в роту думая, что теперь избежать десятилетнего заключения вряд ли удастся избежать и следователь записал его уже во вторую категорию военнопленных. В землянке был лишь один писарь, уплетавший холодную кашу, оставшуюся после ужина, из котелка.
-Плохи мои дела, Леха, похоже шьют мне десятку-сказал ему Антип, ложась на нары.
-Подожди умирать-то, ещё ничего неизвестно, - ответил ему он, облизывая ложку, -не беги впереди паровоза.
-Я старшему лейтенанту фигу показал-покаялся Антип.
-Ну и дурак! Григорьев всю войну, можно сказать на передних рубежах, герой, а ты ему дули показываешь! Закатает, будешь знать, как паклями своими махать! –не одобрил писарь его поведение.
После этого допроса следователь вызывал Антипа ещё несколько раз, всё пытался найти обман в его показаниях, подловить так сказать на нестыковках, но не смог, потому что тот говорил правду. Прошло две недели, землянка постепенно пустела, пройдя проверку люди разъезжались либо по домам, либо их забирали в тюрьму. Вот и Иван, собрав сидор попрощался с Антипом, уезжая на родину.
-Не горюй, братишка и не поминай лихом, думаю, что ещё свидимся с тобой на этом белом свете, адрес я тебе оставил, будешь в наших краях, милости прошу, буду рад, приму, как дорогого гостя-он обнял Антипа, изо всех сил сжимая его в своих объятьях на прощание и пригнув голову в дверях быстро вышел.
Каждую ночь писарь приносил списки с результатами проверки и поначалу каждый раз сердце Антипа сжималось от страха, он представлял всё, как утром придёт за ним наряд и отправят его в тюрьму, но время шло, его фамилия в списках так и не появлялась и на него навалилось полное равнодушие, будь как будет. В ту ночь он не ждал ничего хорошего и когда Алексей зашёл в землянку даже головы не повернул.
Тот, несмотря на то, что на него вопросительно уставились все, кто был в землянке, первым делом подошёл к Антипу и толкнул рукой его в плечо.
-Ты прошел! - сказал он. Тот медленно повернул к нему голову, не поверив и сказал:
-Ну и шутки у тебя!
-Да какие шутки, говорю же, ты проверку прошёл! Смотри, вот твоя фамилия в списке! Он говорил правду, следователь оказался незлопамятным, и Антип прошел проверку в первой категории, а это означало только одно-демобилизация! Через некоторое время из Смоленского военного округа прибыло уведомление, что он восстановлен в офицерском звании и на общем основании может демобилизоваться и уезжать домой. Ему выдали новую военную форму, погоны младшего лейтенанта, довольствие, литерный билет и деньги. Мужчина попрощался с товарищами и уехал на далекий Урал, к своей семье.
Анна уже битый час донимала Душечкина в его кабинете:
-Как вы не понимаете, Геннадий Иванович, я и Лиза должны непременно привезти Васю домой! Не должен участник войны жить приживалкой в чужом доме! Что вы заладили, работа, работа! Её никогда не переделаешь и потом, вы мне обещали!
-Ты мертвого из могилы достанешь, Анна, не могу я, понимаешь, не могу вас сразу двоих отпустить! Пусть Лизавета едет, ты-то там зачем? Муж и жена завсегда меж собой договориться смогут! -возражал ей председатель колхоза с тоской посматривая на обшарпанную дверь своего кабинета. Он давно знал собеседницу, та если что в голову втемяшит обязательно сделает и вроде как отказать ей оснований нет, указ «О режиме рабочего времени в военное время» ещё в июне отменен, во дворе пышным цветом август силу набирает, а скажи ты, боязно ему, ведь мало ли что.
- Ты Геннадий Иванович, не думай, мы с Лизой отработаем своё, всё что нам полагается, до последней минуточки! А не отпустишь, на короткой ноге в Лебяжье поеду, в райком партии, пусть там узнаю, как ты участнику войны препятствия чинишь!
-Ты, Анна, башкой своей думай, а не тем чем у тебя между ногами имеется, сын твой с бабой другой живёт, сама мне говорила, что утаила эту информацию ты от Лизы, то есть при родной-то жене так сказать, вряд ли он обрадуется гостям таким! Раз не хочет домой возвращаться, знать причина есть какая!
-А это не твоё дело, Геночка! Последний раз спрашиваю, отпустишь али нет!
-Да езжайте, куда хотите! -не выдержал натиска Анны мужчина, -хоть к черту на рога! Только потом не жалься мне, я тебя предупредил! –крикнул вслед Анне Душечкин и с досады хлопнул по столу рукой так, что поднялось небольшое облачко пыли.
-Катька, - закричал он в незакрытую дверь.
-Звали Геннадий Иванович? - показалась в дверях девушка, веснушчатая, словно перепелиное яйцо, комсорг, временно выполнявшая поручения председателя колхоза взамен ушедшей в декретный отпуск секретарши Людочки.
-Убери всё здесь, а я в поля-скомандовал он и стуча сапогами по деревянному полу вышел из колхозной конторы.
Первым делом Антип заехал в Лебяжье, к родителям. Мать, гнавшая с поляны козу, при виде его беспомощным кулем обвалилась на пыльную дорогу, отец, вернувшийся с работы домой не сдержал слёз. Вечером собрались в их доме друзья и родственники, много пили, плакали, слушая нехитрый рассказ Антипа, который в подробности не вдавался, на расспросы отвечал неохотно, ловко уходя от неудобных вопросов.
-Что Антипушка дальше намерен делать? –спросил его сосед, приглядывающий малосольный огурец на тарелке.
-В Елошное поеду, за женой и дочерью для начала, потом работу найду, может в Курган переберемся, тесно мне тут стало.
-Да шутит он, Андрей Сергеевич, -вступила в разговор мать, -у нас ведь где родился, там и пригодился, тут и дом у сыночка имеется и хозяйство снова разведёт, пусть чутка пообвыкнется, в себя придёт, а там поглядим-сказала она, прижимаясь к его плечу, -так ведь сыночка?
-Посмотрим, мамаша-он и сам не мог понять почему родительский дом показался ему таким маленьким, а Лебяжье вдруг стало для него полным захолустьем. Не по себе ему было в родительском доме, тревожило что-то, мешало наслаждаться возвращением домой.
Откуда было знать ему, что кошмары, снившиеся по ночам, резкая, беспричинная смена настроения, чувство страха, которое его преследовало ни что иное как военный синдром, последствия которого ещё долго будут аукаться не только ему, но и другим вернувшимся с войны.
Продолжение следует...