1984 Год. Воспоминания тихи, как чуть уловимый ветерок в безжизненной пустыне, но безумно больны, словно пытки вечного и безжалостного палача, прячущегося где-то в мозгу, в самой душе...
1.
Стоя в ожидании все, как всегда, обыденно разговаривали о своих житейских проблемах: о зарплате, о ценах на базаре и о желтухе – гепатите А, снова завезённым солдатами из Афгана (общесоюзная военная база вторжения находилась от нас всего в нескольких километрах). И, если убрать пару ободранных табуреток, стоявших у входа в подъезд и черную крышку гроба с белым православным крестом, смиренно дожидающуюся своей отягощённой мёртвой плотью половины, облокотившись о распахнутую дверь в подъезд, можно сказать: просто обычный хороший, знойный день. Все родственники почившей пока в квартире, видно, еще фотографируются на память, чтобы затем спрятать сегодняшние печальные снимки в дальние страницы фотоальбома, и не вспоминать о них. Но у таких фотографий есть и своя специфическая особенность - там можно увидеть наконец-то всю родню, кучно сплотившуюся возле навеки упокоившегося виновника их встречи. Потрясающее и завораживающее своей самобытностью зрелище. Некоторые умудрялись даже попозировать.
Вот пробежали две шустрые женщины в черных косынках с загруженными и растолстевшими от продуктов сумками, которые, независимо от их свежести, или качества сегодня, как и всё остальное в стране победившего только для избранных коммунизма – в дефиците на зависть загнивающего буржуйства. Наверное, докупали, перекупали и доискивали что-то для поминок. Как всегда, это - хорошие знакомые, или подобревшие на время траура родственнички, готовые за ваши кровные денежки помочь вам в трудную минуту, и поэтому чёрные знамёна на их головах входили в их атрибут вестников печали, показывая, что они здесь тоже неспроста.
...Когда тебе пятнадцать, умереть это – не только жестоко и несправедливо, но и подло! А вот когда тебе за семьдесят, как это и случилось с нашей старушкой - это уже некий почёт. И скудных слез, кроме как у самых близких родственников, на похоронах у отживших своё стариков, к досаде нашей покойницы, трудно было заметить. Но это, то есть слёзы, когда они есть, или их нет, ещё зависит и от характера, превратившегося вдруг в неживого человека. По плохим людям и плачут плохо — факт!
Неожиданный толчок заставил меня вернуться из философского настроения чувствительного подростка в навязчивую реальность взрослой и оттого до безобразия серой жизни. Денис ухмыльнулся, посмотрев на мое, наверное, то ли испуганное, то ли от жары раскисшее лицо. Хотя весь наш городок утопал в зелени и пребывал в прохладной тени, защищавшей его от пронзительных знойных лучей – всё равно было жарко и душно.
- Выносят! - пронесся легкий гул среди ожидающих зевак на улице. Похороны в те года, да в провинции – некий выездной театр, бесплатное зрелище, своего рода публичная месса, полная жуткой, но неизбежной религии, называемой – смерть, где главный и полный самых страшных тайн священник – сам покойник...
Денис снова озабоченно посмотрел на меня. Это из-за него мы находились в первых рядах службы по смерти. Его мать настояла на том, чтобы он присутствовал здесь, хотя бы при выносе тела. Ведь покойница была старшей сестрой его бабки по материнской линии! А кому охота посещать такие процедуры, да еще и на каникулах! И в то время, когда его родители, уже третий день занятые похоронами, не появляются дома! Благодать! Делай, что хочешь! И да - мы пользовались этим, торча все дни напролёт у него. Наслаждались свободой действий, всё переворачивая, а потом прибираясь в его трёхкомнатной квартире в соседнем с моим подъезде, в многоквартирном доме, в котором проживал и я сам.
В подъезде неожиданно раздался странный и не слабый такой хлопок, почти как выстрел из пугача! Все близстоящие вздрогнули. Санёк, наш друган, который был немного суеверным, собрался покинуть нас:
- Мне за хлебом надо! - заявил он, прикидывая в своей выцветшей на солнце голове координаты Мекки, а руками отдёргивая от себя крёстное знамение – по крови он у нас был - итернационалом!
-Да стой ты, наверное, бабка тяжелая и гроб о ступеньки шмякнулся, или, скорее всего, задели о перила, - выдал свою версию происшедшего конфуза Денис.
Появились первые из процессии с тяжелой ношей на трясущихся руках и в глазах у них была не скорбь, а пережитый, совсем недавно, ужас. Это мы чуть позже узнали, что один из мешков с сухим льдом, которыми обкладывали для охлаждения труп при летней жаре, от нагнетённых в нём паров, взорвался! Такое случается часто и, как всегда неожиданно для тех, кто находится рядом. Покойную, как и положено, вынесли ногами вперёд – дабы не запомнила, окаянная, дороги назад! Гроб осторожно поставили на подготовленные заранее табуретки, и провожающие в последний путь родственники столпились возле тела бабульки уже на свежем воздухе, а не в душной и пропитавшейся за положенных три дня трупным смрадом квартире.
Бабуля, на мой взгляд, оказалась даже очень милой. Лежит тихо, молчит и глаза впалые так умиротворённо зажмурены, словно от солнца, стоящего как раз в зените.
Обычно трупы вызывают у меня отвращение, а эта просто лежит, как будто прилегла на время. Денис говорил, что она в жизни была не очень приветливой старухой, да и в молодости творила много глупостей. Галиной Андреевной именовали ее при жизни. Даже мои родители отзывались о ней не в очень хороших словах, когда узнали от меня, что она померла, хотя и не были с ней лично знакомы. А тут лежит, скромная такая, располагающая к соседской беседе. Даже уже не хотелось уходить.
-Может, на кладбище тоже поедем, а то делать-то всё равно нечего? - неожиданно для всех и самого себя предложил я.
В планы нашей четвёрки не входило дополнять уже и так разношёрстную похоронную процессию. Главное - родители Дениса хотя бы мельком должны были заметить его присутствие. На этом наше пребывание здесь должно было закончиться. Но на кладбище давали рис с изюмом и отказываться от него не хотелось. Ведь мы, как всегда, наспех позавтракав дома, так ничего больше и не ели.
Санёк и Руслан, при упоминании о халявной еде, удовлетворённо закивали в знак своего согласия, ведь планов на сегодня у нас всё равно не было, а это - уважительный случай скоротать время и наполнить наши желудки. Но сам Денис не очень горел желанием - видимо она что-то сделала ему ещё при жизни и явно это оставило отпечаток у него в голове, и он был точно не из хороших, но он об этом даже и не заикался.
После пары обрядовых процедур над телом отошедшей в вечность старушенции, за которыми мы даже и не наблюдали, чёрную лодчонку, плавно плывущую в свой последний путь на руках присутствующих людей, как по живым волнам (почему-то она мне показалась в тот момент именно лодочкой), погрузили на открытый ГАЗ-он. Родственники расположились по бортам грузовика, а покойница в оббитом чёрной тканью саркофаге гордо заняла своё место посередине, на заранее покрывшим дно кузова ковре, придавшем некую солидность всей похоронной процессии, а у её гордого изголовья приютилась пара невзрачных вялых венков. Остальная же публика - кто побрёл дальше по своим делам, а кто погрузился в «заказной» ЛАЗ. В автобус мы заскочили самыми первыми и расположились на коронных задних сидениях, другие тоже не заставили себя ждать, и вся процессия медленно двинулась на городской «русский» погост.
Кладбище днём не такое уж страшное место – зелено, свежо. В это время среднеазиатский пейзаж во всей округе становился блекло-жёлтым, напрочь выгоревшим под жгучими лучами узбекского солнца. Но христианское кладбище всегда оставалось зеленым и прохладным потому, что оно располагалось вблизи горной и текущей с далёких ледников реки, в которой даже летом температура не превышала и 20 градусов. Прохладный ветерок с речки, не торопясь, разгуливал меж гранитных плит и перекошенных деревянных крестов вперемежку с железными пятиконечными красными звёздами, а то и вовсе вдоль безымянных, впалых могил, заросших непричёсанным сорняком.
Проехав возле главного входа, траурный караван направился вдоль самого кладбища, продвигаясь к новым захоронениям, так как его старая часть была давно переполнена мертвецами. Мрут, однако, люди и особенно - в жару.
Минуя сердитые надгробия разной ценности и вкуса, нам временами на глаза попадались последние пристанища даже некоторых нам близких и знакомых – их скромные монументы немного возвышались над землёй, словно пытаясь предупредить, что наше пребывание в прекрасном для плоти местечке, далеко не вечно. А нас, юных и беспечных, ничто ещё тогда не заставляло задуматься о будущем, которое предугадать абсолютно невозможно, да и кому хочется знать, когда будет его поджидать последний вздох - ведь тогда у жизни отнимется весь её приятный колорит, и придётся дрожать перед судилищем вечности.
У вырытой в жёстком каменистом грунте могилы дожидалось трое рабочих, по виду уже принявших достаточно жидких градусов из рук скорбящих за упокой - как и полагается, а палящее солнце подкрутило им эти самые градусы, и их порозовевшие и вспотевшие лица довольно лыбились, как бы демонстрируя на совесть сделанную с самого утра работу. Могила была вырыта на славу - ровно отёсанные края и бугор пропитанной кладбищенским духом земли в аккурат накиданной по правую сторону могилы. Две, затейливо связанные из новых полотенец верёвки, прибрано лежали на жухлой травке, напоминая греющихся на солнце гадюк.
Автобус остановился, проехав немного подальше от места вечного захоронения, чтобы не загромождать и так далеко не обширную, ещё не совсем занятую мертвецами, площадку. ГАЗ-он же, напротив, притормозил метрах в пяти от свежевырытой ямы. Далеко тащить бабку никто не хотел.
Мы не спеша вышли последними из автобуса. Гроб снова установили на табуретки у могилы, чтобы напоследок попрощаться и попозировать перед фотокамерой. Ну а мы скучно дожидались концовки, с последующей раздачей варёного риса с изюмом - наши желудки всё настойчивее напоминали о своём существовании времён экономического застоя.
И вот, наконец-то, настал тот самый, шокировавший нас всех момент, когда усопшей в руки, связанные пожелтевшим и растянутым бинтом, которые видимо не хотели сами держаться вместе, вложили деньги! Я слышал о таком обряде, но сам с таким ещё пока не встречался - некоторым отжившим своё гражданам давали на «проезд» в загробный мир. Меня, да и многих стоявших тут с нами, увиденное просто ошарашило! Как было мне известно, обычно клали 5 или даже 10 рублей, а здесь вложили 100-рублёвую купюру — средний месячный заработок в наших нищих краях! Видеть столь огромную купюру мне пришлось впервые, но я чётко разглядел её, пока мужчина упорно вкладывал её в непослушные руки старухи. Пальцы у бабки скрючились, и он разжимал их с небольшим применением силы, а купюру положил этим временем усопшей на грудь и не разглядеть хрустящей бумажки было просто невозможно. Видимо, бабка была при жизни грешницей с большой буквы «С» и не одну душу сгубила, отправив их на вечные муки в ад, для чего ей и понадобились столь большие проездные в так называемый рай, куда она, несомненно, пыталась проскочить, чтоб не гореть самой в геенне огненной. Вот, наверное, и приготовила сама для себя такой щедрый проездной. Дай она эти деньги мне, и я доставил бы её туда собственноручно, да с ветерком!
Оглядевшись по сторонам, я понял, что не один такой здесь желающий – взять в руки вёсла перевозчика душ в царство мёртвых - глаза Руслана, стоявшего по правую сторону от меня, блестели как никогда, ну, разве что я видел их у него такими, вечно голодного, при созерцании жареного мяса. А Санёк был готов выхватить их прямо сейчас же и бежать прочь отсюда, побросав даже вёсла, или то, чем гребут там, на водах ужаса и мрака. И если бы этого злодея здесь не знали в лицо, то он бы так, возможно, и поступил. Дениска же мечтательно окунал каждый рубль из ста в священные воды Стикса….
И вот уже, наконец, дождавшись своего часа, две чёрные половины гроба соединили свои узы гвоздями, которые с сухим скрежетом вогнал молоток, напоминая, что всё когда-то так и заканчивается для каждого человечка – непроницаемый мрак над головой. Немного скупых слёз и, дёргая за руки живых гроб погружается в своё последнее пристанище, проделав сегодня маленькое путешествие от общежития живых к скрытой слоем земли обители мёртвых. Жаль, очень жаль зажатых в мёртвых пальцах денег!
Из большой чашки всем раздали сладкий рис с изюмом, но аппетит куда-то улетучился, и только один Руслан из всех нас, живых, так поглощал его, будто ел в последний раз - и за себя, и за ту бабулю. Затем вся траурная процессия бойко расселась в автобусе по своим местам, видимо, торопясь для принятия нормальной поминальной закуски и возлияний в честь и за упокой усопшей.
Приехав назад, мы, ещё немного понедоумевав с увиденного, то есть похороненных заживо деньгах, разошлись. Денис, по настоянию матери, пошёл ещё на поминки свершить святую тризну, а мы, проигнорированные дефицитом продуктов и вниманием взрослых, не солоно хлебавши, разошлись по домам. Решили, что вечером, как начнёт темнеть, встретимся на школьном дворе, на скамейках.
2.
Вечером, как это почти всегда и было, мы все собрались на одной из разбитых лавочек в школьном дворе, что располагались сразу за школьным забором, рядом с нашим четырёхэтажным домом, в котором нескучно проживали я, Руслан и Денис в соседнем подъезде.
Санёк, живший в доме на соседней улице и у которого до сих пор горели, не потухая глаза с самого кладбища, подойдя последним, сразу же сходу предложил:
-А что - давайте пойдём, раскопаем и вытащим из её руки сотню, уложим её назад как было, а потом закопаем - никто и не заметит. Это ведь такие деньги и - ни чьи! - В его голосе была такая уверенность, что можно было представить, что у него уже в руках та самая купюра в сотню деревянных, но на самом деле которая находилась сейчас в двух метрах под землёй в остывших старушечьих руках, и ему уже делать кроме, как их тратить в ближайшее время, ничего не предвидится.
А вот от Русланова вида становилось не на шутку смешно - ещё немного и слюна потечёт из его огромного рта. По сравнению с Саньком, которому хотелось, как всегда, мотоцикл, то сам Руслан зайдёт в кафе в летнем парке и спустит добытые деньги на всё, что имеет отношение к сладкому, оставив бабушку без проездных денег в рай.
У меня самого были мысли не беднее. Но войдя в реальность и трезво поразмыслив, добавил:
-Если мы и достанем их, то на четверых всего по четвертаку.
Да, оставалось, в принципе, и не столько много, чтоб строить какие-нибудь сверхъестественные планы. Все сразу немного задумались — сказанное мной их всех огорчило и на их лицах выступил кисляк – действительность привела их в чувство.
-Да, никуда мы не пойдём, - произнёс снова я, чтобы нарушить тишину, спровоцированную моими бухгалтерскими расчётами о премиальных, которых так хотелось в глубине молодой и жаждущей наживы души.
Но сказанные мной слова приобрели обратный эффект и подтолкнули всех на то, чтобы конкретно не отступать от затеи Санька и сделать этот нелёгкий шаг.
- Разве мы не мужики? - обычно неразговорчивый Руслан дал о себе знать, посчитав себя довольно взрослым в свои четырнадцать лет, хотя он и был младше нас всех на полгода, но телесно превосходил всю нашу четвёрку.
- О, видишь, даже Русланчик - за! - прокомментировал с радостью Санёк, даже и не ожидая от спокойного Руслана такого хода мысли.
Денис был только рад такому раскладу. Сидел, пощёлкивал семечки, не поделившись с нами, ссылаясь на скудность запаса и только поддакивал Саньку.
Мне пришлось неохотно согласиться с большинством, точно зная, что завтра все, как всегда, про всё забудут и вспомнят разве что как нелепую шутку, да и то только через неделю.
В этот момент мне вспомнилась эта самая покойная бабуля, но она представилась мне живой, стоящей в очереди в магазине впереди меня со своей хрустящей сотней в руках. Она медленно повернулась ко мне и своими жгучими глазами, которые, в отличии от дряблой и весьма непривлекательной кожи на лице, были не по возрасту молоды и чарующи и, не напрягая взгляда, в полном спокойствии смотрели на меня, проникая в мою грудь, обжигая холодом моё дыхание. Она словно звала меня к себе и даже послышалось — «Приди, приди ко мне».
-Закрой рот - кишки простудишь, - толкнув меня, произнёс Денис. - У тебя в десятый раз спрашивают - лопатка есть?
-Знаешь, которой на даче у тебя колодец рыли, - добавил Санёк.
Здесь, пока мою душу будоражили видения, уже шла подготовка к походу на кладбище.
-А зачем? - не сразу ухватив происходящее, поинтересовался я.
-Ты, хватит прикидываться, мы же серьёзно! - Санёк готов был обидеться. -Если не хочешь с нами идти, то потом не попрошайничай - нам больше достанется! - жадно добавил Денис.
-Да ладно – обиделись тут! Лопатка, кажется, даже в гараже ещё лежи, - успокоил я всех. Но из головы не уходил посетивший меня неприятный глюк.
После разгорелся спор: кто и как, и во сколько и сколько. И идти было решено на завтра - пока бабуля не разложилась и не запачкала своим разложением уже, как нам казалось, нашу сотню.
А потом с шутками о вампирах и ведьмах, уже будто тихою толпою бродивших и пролетающих над нами, попугивая друг друга, мы стали расходиться под натиском наступившей темноты и позднего времени.
Но тут среди деревьев в школьном саду, где и прошёл наш вечер, мелкими перебежками от дерева к дереву, стало что-то перемещаться, медленно, но уверенно приближаясь к нашему месту. Остолбеневший Денис, дрожа всем телом, топорно вытянул руку указывая на ЭТО. А ЭТО вело себя странновато - будто не замечая нас и стараясь быть само не замеченным, неуклюже парило в лунном свете, искорёженным кроной деревьев. Видны были только очертания силуэта в темноте, словно воздушного, но реального. Я не видел лиц других, но по наступившей тишине было ясно: другие не менее моего шокированы. Мне представилось, как это бабуля порхает в чёрном, как смола гробу, поблёскивая белыми кружевами, прибитыми по краям гроба, и вот сейчас, она выскочит из-за деревьев и луна, словно прожектор, осветит главную героиню нашего страха. А она будет всё ближе и ближе приближаться к нам, размахивая той самой мятой купюрой.
-Бабуля! - хриплым шёпотом и нарушая тишину, заявил я.
Страх просто сковал нас, не давая тут же обратиться наперегонки нам всем в бегство.
-Санё-о-о-к! - протяжно и с детской интонацией донеслось из-за дерева метрах в десяти от нас.
«Санёк предложил раскопать, значит его первого и..! - только, казалось, последняя, прощальная мысль начала в конвульсии биться у меня в голове, как раздалось снова от силуэта у дерева:
- Санёк, бабка домой зовёт!
Как, бабка? Мы только подумывали навестить её, а она нас уже сама в гости зовёт? И только пока Санька! Мне снова захотелось бежать, но ноги, всё ещё видимо не торопились спешить за разумом.
- Витька!? Это ты?.. Баран, ты что крадёшься?! Сказать не мог? Иди отсюда, ишак отвязанный! - сначала испуганно, а затем психованно выругался Санёк. И мы все выругались вслед за ним.
Это был Витька, двенадцатилетний братишка Санька. Вездесуще шныряющий на летних каникулах.
Он прошёл возле нас, удивлённо и обиженно посмотрев каждому из нас в лицо. Я мог бы себе представить, о чём он думал, взирая на наши испуганные до смерти физиономии. Немного отойдя от нас, он ринулся бежать и исчез в темноте среди деревьев. Мы только потом поняли, почему он не подошёл сразу, а подкрадывался - он просто не знал - мы это или нет. А попадаться кому-либо вечером, в стране, делящейся на партийных и беспартийных, в момент, где практически никого из прохожих не наблюдалось, кому хочется?
Санёк и Витька жили с одной бабкой по материнской линии, которую он и имел в виду. Мать умерла пару лет назад, от какой-то болезни, а бабка жила с ними всегда, сколько я их знал, и себя помнил. А про их отцов известно, наверно, было лишь матери, и эта тайна их безотцовщины покоилась ещё на старом кладбище.
Немного оклемавшись от незапланированной проверки нашей храбрости, которую мы все позорно, но гордо провалили, решили всё же разойтись. Нам троим было легче — ведь мы жили в одном доме. А вот Санька нам пришлось проводить до центральной улицы, хотя он и отказывался, но эмоции не спрячешь. На центральной улице, где хоть и поздним вечером было оживлённее чем днём - многие выходили подышать прохладным воздухом, после изнуряющей дневной жары — там мы с ним и расстались до завтра.
Без приключений молча дошли до дома. Дениса встретили у его подъезда сестрёнки-близняшки, обещая выговора от родителей. Ему повезло: его родители не были очень строги по подростковому воспитанию. И лишь сестрёнки пытались неудачливо попугать своего старшего брата, на которых он даже не среагировал, а нехотя и с безразличием смерил пустым взглядом. Так молча и расстались.