И я смотрю на него влюбленными глазами, что-то преувеличивая, чего-то не замечая. Естественная аберрация зрения - он из твоей команды, он лучший в твоей команде. Он юн, белес и румян, его щек не касалась бритва. Как мило- наивно, с каким приятным эстонским акцентом он говорит, что «велосипедный спорт — хороший спорт, свежий воздух и пейзажи».
Как по-детски возмущается он на одном из финишей: «Этот выставил локоть и меня толкал - разве можно!» «А ты сам выставь локоть, не теряйся». - «А Горелов говорил, что с «мамой» не надо ссориться», «Так по дороге ж не надо, объясняет Коля. - А на финише не зевай, голова - два уха!»
Его все щедро учат. Михайлов, например, капитан: «Не бросайся за каждым, пробросаешься, себя береги». А у него на лице гримаска: «Сам знаю». Он в центре всеобщего внимания, он любуется своими фотографиями на первых страницах десятка газет, он верит в себя, и инструкции старших ему поднадоели.
Однажды Коля Горелов мне пожаловался: «Вот уж мы выстроились, старт сейчас дадут, а Пиккууса нет - где Пиккуус! А Пиккуус автографы девочкам пишет».
Клевцов между делом сказал: «Мальчик совсем, а надо - какой грубый! Ему, видите ли, показалось, что я однотрубку плохо приклеил. «Я, - говорит, тебе покажу, я сделаю, что тебя с работы снимут». А попробовали однотрубку - не оторвать».
Лихачев хорошо знает, что свергнуть такого лидера в общем не трудно. Стоит организовать верный отрыв и умчаться вперед, пока мальчик хлопает белесыми ресницами. Но закон есть закон, и взрослая команда охраняет мальчика, не спрашивая себя, долго ли он выдержит, ー а коли спрашивая, то не отвечая.
Лихачев выигрывает свой первый этап не в отрыве, а из группы, из общей массы, валом валящей к стадиону. Его рывок разрубает группу надвое.
На другой день то же самое - снова он первым врывается на стадион. В Щецине. Описывает дугу поворота, встает на педалях раз, раз, раз, из стороны в сторону... Ярость и вдохновение на его лице.
Сзади - примерно на пол машины, - забирая вправо, на большой радиус, идет Шозда.
Прямо от виража, у которого я стоял, я бегу наискосок по траве, бегу к финишной черте - приветствовать его победу. Внезапно за моей спиной каким- то особым гневным ревом взревел стадион. Краем глаза увидев судью, который, стоя на лесенке, вдвигает в пазы табло дощечку с фамилией «Лихачев», я бегу туда, где уже окружили Лихачева, тянут руки для поздравлений, а он почему-то отталкивает эти руки, отъезжает прочь, бросив через плечо: «Скорее найдите Шимука».
А на самой дорожке толпятся и спорят люди в пестрых судейских фуражках, и среди них Шозда: он трясет над головой ладонями, машет шлемом, что-то кричит беззвучно среди шума трибун. Судья на лесенке медленно вынимает из пазов табличку с фамилией Лихачева и вдевает другую - с фамилией Шозды. Руководитель нашей делегации Валерий Шимук торопливо пишет на блокнотном листочке протест.
Не бежать мне надо было, не кричать и не восторгаться, не болельщиком быть, а профессионалом. Тогда бы я увидел, как на повороте Лихачев рванул правее, ближе к Шозде, который его доставал, как занесло юзом, проколотым задним колесом лихачевскую машину, как Шозда потрековому вскинул вверх руку, протестуя против кроссинга, - именно тогда заревели трибуны.
В последние годы время победителя этапа засекается не на белой черте дорожки, а в воротах, на въезде.
И в последние же годы - опять- таки по неписаному «закону мамы»- обходить того, кто выходит на последнюю прямую первым, считается не слишком этичным. «Я и назад не смотрел, - рассказывал потом Лихачев. - Я не ожидал от него. А когда увидел - руль вывернул, меня и занесло... Он потом извинялся. Он, конечно, в горячке был. Но все это здорово меня подсекло».
Размышляя о том, что случилось, я подумал, что глупо все это вышло, и объяснение лихачевское звучит наивно. Назад он, видите ли, не смотрел, на «маму» надеялся, на закон ее - стреляный, травленый волк шоссе.
Но, знаете, есть слава, а есть честь - понятие, которое порой выглядит старомодным, донкихотским, детским. Та самая честь, из-за которой во времена оны к барьеру ходили, хотя можно бы и плюнуть на случайное оскорбительное слово, что на вороту не виснет. «Закон мамы» тоже наивен порой. Во всяком случае — нерационален.
Но это закон гонщицкой чести. И вот честь - для кого глупая, а для кого И прекрасная, она нержавеющий стержень тяжелой лихачевской натуры.
Беда не приходит одна. На следующий день случился большой завал. Мы ехали за группой, и я отчетливо видел его во всех подробностях.
Шел мелкий нудный дождь, шоссе скользко лоснилось от размытой глинистой пыли. Вокруг было поле, дул сильный боковой, группу вытянуло, прижало к обочине, а на повороте хлестнуло, шатнуло ee хвост, и чье-то колесо не удержалось. Упал один гонщик, на него - другой, а третий изо всех сил заложил в сторону руль, чтобы объехать, но его потащило туда же.
И вот уже куча тел и машин барахталась на дороге, истерично визжали вокруг тормоза, падали гонщики, скрежетали одно о другое колеса и рамы, слышались крики, свист конвойных, рев техничек, а сзади другой — короткий, навзрыд — санитарных машин...
В грязи, в крови люди вставали, брали на себя сцепившиеся велосипеды, кто-то размахивал в воздухе покореженным колесом, прося замены, кто- то звал и не мог докричаться механика, а механики стаей бежали туда, неся над головами запасные машины... Кого-то сажали в седло, подталкивали, а он ловил и не мог поймать ногами педали... Судьи с красными флажками расчищали дорогу, пихали в крылья автомобили.
И во всей этой мешанине, в самой ее гуще, мелькнула красная наша рубашка.
Когда все утихло и мы двинулись с места, обгоняя уцелевших, тех, кто ехал по двое и в одиночку, я снова заметил красную рубашку. Лихачев держался за руль одной правой, левую вез на весу, рукав был подвергнут, но от локтя до перчатки рука тоже была красная от крови и от хромпика. Рядом катил Михайлов - он Лихачева дождался.
Вечером кисть была точно подушка, ногти черны от гематом. «Боюсь, - он сказал, — перелома». «Это вывих», без особой уверенности сказал доктор Богданов. «Может, и вывих».
Несколько дней подряд доктор Богданов по секрету от всех говорил мне, что, конечно, он делает Лихачеву обезболивающие уколы, но хватает их действия на час, не больше: «Видишь, какая идет брусчатка, сплошь трясучка — я удивляюсь, как он терпит».
В тот же самый вечер Лихачев сказал мне:
- Все. На мне - вот. И показал крест сведенными ручищами, здоровой и забинтованной. - И на мне лично, и на другом... Вообще на личном зачете.
Став победителем B Щецине, Шозда обошел Пиккууса и отобрал у него желтую рубашку.
Теперь, - сказал Лихачев, - главное дело в команде.
Мы посовещались. Одни. Без тренеров. И решили так: атаковать каждый день.
Мы распределили роли.
- Ну и какая кому досталась?
Он усмехнулся — кривовато:
- Например, Скосырев и Чусов. Их дело - пойти и умереть, где прикажут.
Скосырев и Чусов были похожи друг на друга - русые, плечистые, короткошеие; они помалкивали и помаргивали, стеснялись малейшего внимания к себе и ждали, что велят.
- А сзади - Михайлов. Для просмотра. Чтоб не откатились. Так, Михалыч?
Михайлов кивнул — он был капитан. Лихачев полагал, что капитан- ское дело ему одному по плечу, но начальство сочло Лихачева индивидуалистом, поопасалось, что он всех подомнет под себя. Михайлов с ним дружил: самый удобный друг для гонки - молчун.
- А я? - хохотнул Коля Горелов. - Я, интересно, кто?
- Ты - секретное оружие. Пора бы уж тебе выстрелить. В общем, так - сперва атакует Михалыч, потом - Колька, у него длинный кусок.
«Кусок» - это рывок, спурт языке «мамы», ускорение. на - Если у него не выйдет, то я... Как смогу. И последний - Пиккуус. Так, Михалыч?
Михайлов снова кивнул и спросил у меня:
- Вы наших тренеров не видели?
Я сказал, что видел, что они в город пошли.
- При галстуках? — спросил Михайлов.
- При галстуках.
- Ясно, - сказал Михайлов.
А Горелов сказал:
- Ясненько.
Тренеры были молоды — пожалуй, слишком молоды и неопытны. Лихачев им не очень доверял.
Автор Станислав Токарев