(начало книги, предыдущая часть)
Часть 29.
1916 год. Миротворческая миссия мадемуазель Васильчиковой.
Миссия в Иркутске.
Утром 10 января 1916 года я смотрел в заиндевевшее окно своей маленькой комнатки в гостинице «Коммерческое подворье» в городе Иркутске, столице Восточной Сибири, и с некоторым недоумением обдумывал сложившуюся ситуацию.
В моей работе пересеклись инструкции моего русского и германского начальников. Они оба поручили мне довольно деликатную миссию, касающуюся приобретения планов предполагаемой мобилизации Третьего Сибирского Армейского Корпуса. Цели двух моих начальников, однако, были различны: генерал Батюшин просто хотел исследовать насколько проникла коррупция в русскую армию и насколько просто для вражеских агентов добывать ценные сведения и документы.
Напротив майор фон Лауэнштейн, желал получить информацию о мобилизации для самых насущных практических целей и был готов заплатить за нее до трехсот тысяч золотых марок. Поскольку я отлично ориентировался в местных ценах и умел торговаться, то мне удалось купить чертежи примерно за двадцать тысяч марок, и этой суммы, по моему мнению, было вполне достаточно, чтобы содержать в полном довольстве пышненькую и хорошенькую любовницу штабного клерка.
Собственно говоря, в то утро меня волновал не вопрос, непосредственно касающийся планов, а сравнительно незначительный и совершенно непредвиденный фактор, который, мог осложнить мое собственное положение.
Дело в том, что мне грозили серьезные неприятности со стороны нелепой германской диверсионной организации под руководством господина Вильгельма Удерхоффа, апоплексического владельца гостиницы, в которой я остановился. Герр Удерхофф был аккредитованным немецким агентом, но весьма далеким от того, чтобы стать талантливым или даже просто компетентным сотрудником. Хорошо известный в городе обрусевший немец, чрезмерно любящий пиво и тушеную капусту, он начал сотрудничать с германцами еще в то время, когда контрразведывательная деятельность со стороны Иркутского охранного отделения практически не велась, и по глупости счел, что так будет продолжаться всегда. Я же уже через несколько часов после прибытия в Иркутск и знакомства с Удерхоффом по некоторым безошибочным признакам я понял, что его карьера близится к завершению. Мне вспомнилась сутулая фигура жандарма, которого я заметил разговаривающим с портье внизу, когда входил в холл, а также необычное отсутствие военных патрулей за пределами здания, штрихов добавила непроверенная цензором почта гостиницы. Все признаки готовящейся полицейской облавы были налицо и мне надо было всерьез задуматься о собственной безопасности и придумать план действий.
В середине дня я в уже привычном образе «полковника Мусина» спустился в обеденный зал, где залпом выпил вишневой водки, старательно не обращая внимания на отвратительно грязный стакан.
Теперь стала заметна значительная перемена в поведении официантов, бывших каторжников. Опытные узники явно нервничали и шептались. Несколько раз я слышал, как тревожно звучало имя начальника охранного отделения генерала Стромилина. Надо заметить, что при прошлом моем посещении Иркутска он не внушал особого уважения жителям. Я редко рисковал давать советы товарищам-шпионам, а когда давал, они обычно бывали кратки; тем не менее, на этот раз я сделал все возможное, чтобы без промедления обратиться к господину Удерхоффу.
Хозяин гостиницы как обычно сидел в своем баварском кресле в углу зала и потягивал из кружки светлое пильзенское пиво. На вид он был невысоким и круглым как шар. Из-под красной шерстяной шапочки выглядывала пара сальных прядей каштановых волос, рыхлые мясистые щеки а глубоких следах от оспы, толстые красные губы и маленькие, глубоко посаженные непонятного цвета глазки лениво поглядывали вокруг. Немец во всех отношениях представлял из себя одну досадную проблему, которые только мешают профессиональному агенту в военное время - избыток патриотизма и недостаток или полное отсутствие надлежащей подготовки.
По началу, мой разговор с господином Удерхоффом складывался несколько эмоционально. Впрочем, поскольку этот человек занимал по отношению ко мне подчиненное положение, я позаботился о том, чтобы он оценил факт моего любезного общения с ним. Я прямо расспрашивал о деталях работы его небольшого кружка и в разговоре узнал, что всего сотрудничают четыре человека: герр Минца, пивовар; герр Пильца, коммерсант; герр Стерра, врач, и герр Познанский, клерк. По словам Удерхоффа, эти люди вовсе не занимались саботажем, а просто собирали разного рода информацию, зачастую оплачивая ее из своих кровно заработанных денег и сбережений. Он и его люди, высокопарно заявил герр Удерхофф, были патриотами, а не убийцами. В конце концов, увидев, что из разговора уже мало что можно выудить, я резко покинул хозяина и вышел подышать свежим воздухом.
Прогуливаясь по городу я зашел в почтовое отделение на Почтамтской улице, и осведомился у окошка:
— Месье, я жду корреспонденцию на имя Полковника Николая Мусина. Посмотрите, есть ли что-то?
Регистратор еле оторвал взгляд от бумаг и посмотрел на меня:
— Подождите, я занят
— Месье, проверьте корреспонденцию, она очень важна
Настойчивость помогла и регистратор, наконец встал со стула и пошёл проверять наличие писем для «полковника Мусина», через минут пятнадцать ожидания мне, наконец, вручили телеграмму, которая оказалась от генерала Батюшина.
Поскольку шифр оказался не сложным, то я прочел ее сразу на месте. Сообщение представляло немалый интерес, так как касалось бывшего агента Иркутского охранного отделения Сергея Долина, которого в дни моего «младенчества» на службе я имел удовольствие разоблачить в деле о мошенничестве с шифром турецкого посольства.
Согласно докладу русской контрразведки в Берлине, оказалось, что Долин, ныне политический эмигрант, работающий на Германию, недавно был замечен в кафе, обладавшим дурной репутацией, за приватным разговором с руководителем германской разведки, самим майором фон Лауэнштейном. Оба персонажа, казалось, были поглощены каким-то важным делом, и контрразведчик благоразумно держал их под наблюдением некоторое время. Долин склонился над картой Сибири и все водил карандашом туда-сюда по определенному месту. Больше этого русский контрразведчик доложить не смог, но так как Долин был известен как разработчик самых фантастических шпионских авантюр, генерал Батюшин просил меня оставаться в Иркутске до дальнейших распоряжений.
Я разорвал телеграмму в клочья, сжевал их в мокрую кашицу и бросил маленький промокший комочек бумаги в ближайшую канаву, коих по городу было чрезвычайно много. Затем миновав Почтамтскую улицу, я нырнул в лабиринт узких переулков, идущих под наклоном в сторону реки.
Часто в Петербурге я совершал долгие прогулки по главным улицам, и там движущаяся городская толпа обладала красками и разнообразием калейдоскопа. Можно было увидеть людей дряхлых, средних лет, молодых, легкомысленных и мрачных, богатых и бедных, идущих нескончаемым потоком, каждый со своими личными и неизвестными окружающим целями, и на их лицах отражались следы всех видов эмоций - любви и ненависти, желания и отчаяния, жадности и голода. Здесь, в Иркутске, все было по-иному, когда я пересекал переполненный народом Ангарский понтонный мост, несмотря на разнообразие национальностей и костюмов, в чертах всех было что-то застывшее, флегматичное, неторопливое и покорное - качества, которые были своеобразным признаком сибирской души. В своей потрепанной и невзрачной форме я и сам казался неотъемлемой частью этого людского потока.
У северо-западного таможенного поста на мосту путь пешеходам преградил отряд амурских казаков, в тоже время вооруженные жандармы деловито сновали вокруг, останавливая и обыскивая мужчин с большой сноровкой, впрочем, женщин и детей тоже иногда останавливали.
Жандармы искали домашнее пиво, самогон и другие контрабандные товары. Солдаты грубо хватали бродяг тунгусов, отпуская едкие замечания о происхождении своих жертв, полицейские в мундирах тыкали шашками в содержимое бурятских повозок, кавалерийские офицеры с осиной талией оттесняли угрюмых охотников-остяков, которые источали невероятную вонь необработанных козьих шкур, обильно обрызганных ореховым маслом.
Я, как мог, протискивался сквозь толпу, несколько забавляясь усилиями новоназначенного генерал-губернатора, который являлся приверженцем старой школы, и в данном случае прекрасно демонстрировал официальное усердие и силу.
Едва я ступил на противоположный берег Ангары, как стал свидетелем типичного образчика бесполезной и раздражающей деятельности герра Удерхоффа. Позади меня внезапно вспыхнула яркая вспышка, раздался протяжный глухой рев, я обернулся, чтобы увидеть, как средняя часть понтонного моста выгибается, словно спина гусеницы, а затем снова исчезает в клубах грязно-коричневой пены. Воздух наполнился едким запахом пороха, все было в дыму, а когда он рассеялся, я увидел, что телега, запряженная волами, упала в воду, оставив своего погонщика-бурята дико жестикулировать и призывать всех своих богов. Толпа, отчаянно теснившаяся по обеим сторонам моста, тут же рассыпалась и побежала в направлении берегов, а со стороны железной дороги перед Глазковским предместьем справа от меня спешили военнослужащие войск запаса и несколько санитарных машин. Тем временем Амурский казачий отряд своими шомполами ускорял расчистку моста.
Что касается меня, то я должен был принять решение и действовать быстро. Я бросился назад тем же путем, что привел меня сюда, и в общей суматохе быстро добрался до берега главной городской стороны. На самом деле понтонный мост не был хоть как-то поврежден - факт, который более чем когда-либо склонял меня возложить ответственность за это дело на герра Удерхоффа. Чуть впереди я увидел одну из санитарных машин, медленно пробиравшуюся сквозь растерянную толпу в сопровождении большого отряда жандармов. По разговорам вокруг, в машине скорой помощи находился тяжело раненый мужчина, которого поместили под арест.
Я последовал за тщательно охраняемой санитарной машиной, которая привела меня прямо ко дворцу генерал-губернатора, внушительное каменное здание, выходящее парадным фасадом на Ангару.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
