Родилась я на волне послевоенного бэби-бума в 1948 г. и была третьим ребенком в семье. Старшие брат и сестра родилось еще до войны и были соответственно старше меня на девять и одиннадцать лет. После войны отец перевез семью из Луганской области в центр России, где начал разрабатываться новый Подмосковный угольный бассейн (сейчас это Богородицкий р-н Тульской области). Сколько я помню, отец был главным бухгалтером шахты. Будучи по крови на сто процентов украинкой, родилась я в России и насколько себя помню, всегда считала себя русской. При получении паспорта я только подтвердила свою русскость.
Мне было три с половиной года, когда от какой-то болезни сердца умерла моя мать. Ей было 37 лет. Я ее совсем не знала. Будучи больной, она со мной наверное ничем не занималась. Гораздо больше я помню свою няню, бабушку Мину (немку из Поволжья), которая не только занималась со мной, но и помогала отцу по хозяйству. Два слова «о матери, которую я не знала». «Она ведь много читала, - вспоминала сестра, - а когда была беременна тобой и в болезни читала все больше Достоевского и Толстого. Все это в тебе от нее. И еще она часто говорила: Бога мы забыли…»
Память сохранила для меня несколько эпизодов этого периода раннего детства.
Эпизод первый, пожалуй, самый яркий и досадный. Итак, я снова путешествую по квартире со своей книжкой и уговариваю всех и каждого – почитать мне. Но все заняты, все меня футболят. Наконец иду в комнату, где лежит умирающая мать. Уговариваю её… и даже реву, жалуюсь, что мне никто не читает… И что же я слышу в ответ? Слабеющим голосом она говорит: «Уберите ее, уберите…». Я очень хорошо это расслышала. Как это, меня - «Уберите…»? Из другой комнаты расслышали ее не сразу, она еще раз повторила это «Уберите…». И тогда я взяла ее руку - и укусила.
Что тут началось! Все сбежались. Первой прибежала сестра. Увидев, что я сделала, она в сердцах дала мне пощечину с такой силой, что на щеке появилась капля крови. Отчетливо помню её вопль: «Дрянь!» Подоспевший отец прижал меня к себе: «Что вы делаете, дети?! Что вы делаете…». Я уже поняла, что сделала что-то очень нехорошее, что несмотря на пылающую щеку, жалеть меня никто не будет. Плакать я не посмела. И – присмирела.
Эпизод второй. В то время, когда сестра - вся в горе - видела во сне поле, усеянное черными воронами, я жила своей привычной детской жизнью, ходила в детский сад…Но что-то, связанное со смертью мамы и похоронами, я все-таки помню. Это был не трагизм, не горе, скорее что-то необычное, даже любопытное. Так, мне показалось очень странным, что мама спит в каком-то ящике прямо на столе… У всех на виду. Тогда я (опять же!) взяла свою неизменную книжку, подставила стульчик к столу. Потянулась к гробу, стала открывать ей глаза и просить ее почитать мне. Какая-то плачущая женщина в черном взяла меня на руки, прижала к себе и унесла в другую комнату.
Нижеследующий эпизод произошел уже после похорон. И был не менее шокирующим.
Вечер, звук открывшейся и закрывшейся входной двери. С работы пришел отец. Я бегу его встречать, но неожиданно останавливаюсь на полдороги, в самом конце нашего длинного коридора. Дело в том, что в руках он держал коробку, которую я не могла не узнать. Рядом с домом был магазин, в котором продавалось ВСЁ: от спичек до продуктов и одежды. Сюда я приходила с бабушкой Миной. Именно здесь несколько дней назад появились три коробки с «моргучими» куклами. Роскошь по тем временам невероятная. Нарядно одетая кукла, если ее положить, закрывала глаза. Если же её поднять, пышные щеточки ее ресниц поднимались и она говорила: «Мама!». Высоко подняв мордашки, малышня, такие же девчонки, как я, любовались невиданной красотой. Эти куклы никто не покупал, потому что я видела их и третьего дня, и вчера, и сегодня. Наверное они были дорогие. В те времена было не принято, чтобы дети выпрашивали игрушки. Нам это и в голову не приходило. Прийти, полюбоваться, порассматривать, - этого было вполне достаточно.
И вот на пороге стоял отец с узнаваемой коробкой, в которой была «моргучая». Шок. Даже я, маленькая, знала: это дорого, это не покупают… Привлеченные неожиданной тишиной, подошли брат, сестра, бабушка Мина. Они тоже замерли: расточительство немыслимое. Немая сцена была довольно долгой. Никто не посмел выказать ни восторга, ни удивления, как будто все согласно понимали: свое горе, свою любовь отец мог выразить именно так.
У этой истории было еще и продолжение, нравственное не менее поучительное. В тот же вечер, играя, «моргучую» я разбила. Она просто упала… Разлом пришелся прямо по красивенькому личику куклы и обнажил не то глину, не то папье-маше, - материал, из которого она была сделана. Мне никто ничего не сказал, куклу у меня просто забрали.
Вечером следующего дня отец принес новую куклу. Обменяли ему её, или он просто купил новую, - не знаю. Скорее второе, тогда никто ничего не менял. Но с появлением новой куклы я почувствовала – и это я хорошо помню – на меня свалился груз ответственности. Теперь я была с ней очень бережна, и она уже никогда не падала.
Ясно, что любовью я не была обделена. Более того, с болезнью и кончиной матери окружающие все больше меня жалели: маленькая… осталась без матери. Отец воспитал даже в старших детях чувство вины передо мной. Их вина заключалась в том, что они знали мать, а я не знала. Свою «вину» передо мой брат и сестра переживали очень серьезно: как только у них появились первые свои деньги, они купили мне в подарок подростковый велосипед для девочки «Ласточка» - красивый, светло-зеленый со скошенной и закругленной рамой. И в течение жизни я ощущала с их стороны какое-то особое к себе отношение, связанное с нашей общей тайной. В детстве же я была конечно избалована. Приходя с работы, отец приносил сладости и другие вкусности «от зайчика», которые предназначались в первую очередь мне. Старшие дети воспринимали это как должное, им и в голову не приходило роптать. Правда, брат ухитрялся-таки выманить у меня шоколадки, но я сладостями совсем не дорожила.
Года через полтора отец (с согласия старших детей!) женился. Вторая жена, красивая стройная женщина, которую подыскали ему фронтовые друзья, была почти на десять лет моложе его. Вскоре она родила нам еще одну сестру… Моей новой маме, то есть мачехе, очень не нравилось, что на семейном пьедестале была я. Что отец выполнял все мои желания, надеясь хоть так восполнить отсутствие матери. В этом было мало педагогики, но много любви. В попытках же мачехи «воспитать» или «перевоспитать» меня, увы, не было ни того, ни другого. Когда мы оставались наедине, она говорила: «Ничего… ты еще будешь у меня как шелковая!». «Шелковой» я не стала, зато научилась лукавить. Заметив, что «при чужих» она относилась ко мне иначе, чем наедине, я как-то на этом сыграла. Рядом с домом был клуб или кинотеатр, где летом на дневных сеансах «крутили» детские фильмы. Детский билет стоил 5 копеек. Подозревая, что денег она мне не даст, я подошла к ней со своей просьбой в то время, когда она говорила с соседкой… Получив заветный пятачок, я побежала в кино. Она все поняла, и по возвращении меня встретил гневный взгляд.
На этом детство мое и закончилось. В доме завелась фальшь, в доме завелась нелюбовь, и я как-то остро ее ощущала. Взять хотя бы семейные поездки на могилу мамы, которая всегда была ухоженной и в цветах. Отец специально платил за этот уход какой-то женщине, жившей поблизости. Он считал эти поездки с поминальной полянкой обязательными. Я же всем своим существом ощущала, как противилась этим поездкам его молодая жена.
Настало время думать. Живя в нелюбви, я быстрее взрослела, ведь большую часть свободного времени я проводила дома, в обществе мачехи. Мне даже кажется, что уже тогда, к 17-18 годам мое отношение к жизни вполне сформировалось. Конечно, я видела, с каким вниманием отец следил за нашими отношениями. Так, наблюдая мои потуги сшить себе новое из старого, он сказал: «Разве у нас нет возможности, чтобы Светлана купила себе что-то новое?». На следующий день мачеха повела меня в универмаг, чтобы я купила себе ткани и заказала в ателье платье или костюм. Конечно я видела ее напряжение, понимала с какой неохотой она выполняет приказ отца, тем не менее справилась с задачей я хорошо. Заказала себе платье с красивым отложным воротником и костюм с юбкой плиссе. Все получилось замечательно. Эти вещи я носила с удовольствием.
Зная, что отец сделает для меня все возможное, пользовалась я этим крайне редко. По большому счету – только один раз. Так, когда из своей «Ласточки» я выросла, после долгих размышлений подошла к отцу: «Пап, мне нужен большой велосипед…». Молчание длилось не более минуты: «С получки…». Через неделю он пришел с работы, ведя рядом с собою велосипед. В доме, разумеется, воцарилось молчание.
Настало время думать. А что можно было придумать в этой ситуации? От нелюбви надо было бежать. Старшие дети уже давно жили своей отдельной жизнью. Ход был за мной. Единственным способом бегства было для меня поступление в ВУЗ. Все силы были брошены на подготовку. Детство закончилось.
Сентябрь 2024.