В поисках смыслов
Леонид НЕМЦЕВ *
Рисунок Сергея САВИНА
Откуда нам известно, кто победит в поединке между бруталом и рефлексирующим интеллигентом? Опыт современной культуры подсказывает, что победителем всегда выходит брутал. И речь не столько о физическом превосходстве, сколько о жизненной позиции. Брутал успешен, удачлив, уверен в себе, в этом мире перед ним следует потесниться и довольствоваться неким остатком, наподобие хижины в лесу. И разве хижина – не роскошь, не окончательная победа?
Философия этой легенды столь обширна, поддержана литературой и кинематографом, обросла личными жизненными примерами, что мы, скорее всего, сразу соглашаемся: грубиян всегда будет в выигрыше, мачо победит. Можно ли разобраться с тем, как устроен мир, где водитель огромного черного джипа будет безнаказанно подрезать других, хозяин огромного особняка поставит бетонный забор на территории соседнего участка? И больше того: как получается так, что наглецу позволено воровать целые состояния, занимать высокие должности, иметь какие-то особые права, которые он постоянно качает, как нефть?
Помню, как мы дискуссировали на эту тему с моим одноклассником (нам было лет по десять). Мы сидели на стволе старого карагача, который вытягивался над проезжей частью. Одноклассник доказывал, что в жизни самое главное – сила. Я старался отстоять ум. С тех пор этот исключительно словесный диспут всё время продолжается внутри меня, собирает свои аргументы. И надо отдать должное моему собеседнику: он говорил убедительно и страстно.
Но по окончании школы (из которой он был исключен за нанесение опасной травмы другому нашему однокласснику) я встретил его во дворе, где он с презрением заключил мой галстук (он называл его «удавкой») в уже трехпалый кулак и дернул. Впрочем, после этого мы опять мирно поговорили. Глядя на его иссеченное шрамами лицо, я не испытывал страха. А он почему-то в самом деле смягчался, когда с ним по-человечески говорили, и неплохо поддерживал беседу. Это было похоже на общение персонажей из «Морского волка» Джека Лондона.
***
Во-первых, неправильно делить мир по слишком примитивным бинарным схемам. Брутал не противопоставлен интеллигенту, они во многом одного поля ягода. Это люди в пороговом состоянии, на границе между хаосом и космосом, вглубь которого брутала не пускают, поскольку он переполнен хтонической энергией, а интеллигента не пускают тоже, потому что он обычно вроде юродивого. Дело интеллигента – думать, а рефлексия – путь сомнений, это постоянная проверка мира на прочность.
Он странен (а не странен кто ж?) из-за своего основного призвания: выстраивать антитезы, быть в оппозиции, искать свободу в мире, стремящемся к тоталитарной статике. Интеллигент не выдумывает законов (а жаль, потому что для древних греков это самый высокий вид творчества), он старается уравновесить их беспощадность и суровость. Какое место занимает интеллигент (и шире – поэт, философ, пророк, брахман) в современном мире, лучше всего демонстрирует Венечка в поэме «Москва – Петушки». Попасть в центр опасно, там казнят. Современное место философа на периферии мира. Его перестали навещать, как Диогена, чтобы отдать дать уважения. Его перестали звать во дворцы, чтобы выслушать его совет. В этих условиях философ не развивается, он перестает служить образцом благородного мужа.
Во-вторых, идеал того, кто состоялся в этом мире, – давно уже не благородный муж. Это не вождь, способный думать не о своих нуждах, а о выживании племени. Когда государство не укрепляется, оно начинает расползаться, его разворовывают. И получается, что те, кто хотел блага другим, оказались в меньшинстве, а те, кто хочет блага себе, не нуждаются ни в какой этике. Какое-то время, пока есть что делить и откуда черпать запасы удачи, мы живем как будто на пиру: сначала разбойничьем, потом – военном, а затем – царском.
После провала романтического движения декабристов дворянство постепенно оказалось сковано в своих возможностях, всякое честное мнение (такое, которое рыцарю скрывать постыдно) стало опасно и совершенно неуместно. Это удивительно предвидит Грибоедов, у которого Чацкий всегда говорит честно, но в самый неудобный момент, не тогда, когда его слышат. И, кстати, Чацкий обычно высказывает свое мнение вовсе не интеллигентно, а именно брутально.
Бруталами мы называем сегодня физически развитых мужчин, которые ведут себя грубо, постоянно начеку, всегда готовы к труду и обороне. Латинское brutalisизначально означало «зверский», потом его значение сместилось в сторону «суровости», «грубости». Этот эпитет идеально подходит к молодым воинам, находящимся в дозоре, обходящим границы империи, провоцирующим врагов, вечно ищущим соревнования, состязания, выгодного сравнения. Они не уверены в себе, их социальный статус еще неустойчив, поэтому они вынуждены стяжать славу, добывать свою удачу.
Таков Ахиллес, пес Аполлона, участвующий в ночных вылазках (по сути, в дерзком грабеже), самый сильный воин греческого войска и при этом не допущенный на высший военный совет. Есть еще Юний Брут, один из убийц Цезаря. Brutus по латыни означает «глупец» (то есть, скорее, невежда). Мы легко узнаем это слово в названии сухого шампанского – брют (суровый, лишенный приторности). Или в итальянском брутто – грубый вес изделия, включая его упаковку, хотя brutto в современной Италии переводится как «дурной».
И тут все сходится: грубый, жестокий, глупый, то есть дурной. Так и принято говорить о человеке, чье поведение не контролируется общественными нормами. Варвара из романа Фёдора Сологуба «Мелкий бес» считает Передонова большим шутником, который ваньку валяет, то есть так шутит, что простым смертным не понять. Володин (баран, предназначенный на закланье) вежливо смеется блеющим смехом, тоже отдавая дань строгости и настойчивости своего Учителя.
Дурной – это неуправляемый, непредсказуемый, дикий. Так ведет себя Аякс, когда ему показалось, что счастье распределено несправедливо, и он бросается с мечом на своих соратников, ослепленный Афиной, а по сути избивая племенных баранов. Так ведет себя Геракл, по завершении своих подвигов тоже не добившийся награды: он в гневе убивает своих детей, после чего на долгое время становится отшельником (уходит в добровольное изгнание, тогда как ему было суждено царить в самом центре). Дурной – это тот, кто не станет героем, пока не очистится от скверны и не придет в полное равновесие. То есть о победе речь пока не идет.
В-третьих, нам нужно определиться, как понимать победу. В каких случаях чья-то судьба выглядит судьбой победителя, кажется выигрышной? Стоит ли сдерживаться с мыслями о посмертном воздаянии? Суровый Дант сказал: «Высшим проявлением человеческого свинства является мысль, что после этой жизни не будет какого-либо продолжения». И, наверное, есть еще целая плеяда людей, способных мыслить в категориях наследия, рода, стыда перед предками, ответственности перед силами высшего порядка.
Однако брутал так мыслить не может. Он живет в этом мире сейчас и должен успеть урвать свое счастье, которое обычно имеет внушительное материальное воплощение, как будто чудовищные черные машины на полторы полосы, гигантские особняки пригодятся в следующей жизни. Счастье брутала – это всё еще мальчишеская часть воинских трофеев, которые он жадно копит, забыв о том, что когда-то воин мечтал войти в центр космоса, стать вождем, стать богом.
Около 250 лет в мировой культуре одно из главных свойств брутала – это любовное состязание, собирание трофеев в виде донжуанского списка. Так не ведет себя человек, живущий в центре или предназначенный для центра (если только центр не захвачен разбойниками). Так ведет себя пес, которому нужно приобрести уверенность, который относится к женщине как к трофею.
Если мыслить счастье не эгоистично, а как основание семейного блага, воплощение своего призвания, получение достойного статуса, участие в общественной жизни, то есть если мыслить счастье через понятие космического центра, то любовные победы – это область военного пограничья, периферии. Каково счастье Дон Жуана, Ловеласа, виконта де Вальмона? Все они погибают в расцвете сил, в основном при встрече с подлинной любовью.
Эти хтонические персонажи – воины, чье место на передовой. Они не слишком живучи при переходе к центру. Таковы у Толстого в «Войне и мире» Долохов и Анатоль Куракин: один заводит роман с чужой женой, другой старается скрыть, что у него завелась жена в военном походе. В мирной жизни они слишком опасны, они разбрасываются энергией хаоса. Им слишком комфортно, слишком вольготно на бивуаке, в пылу сражения, в походных условиях – не на площади и не на пашне, а в степи Гуляй-поля. Другое дело – Николай Ростов и Денисов, которые еще могут перестроиться, и это происходит именно в силу их влюбленности, смены ценностей и взросления.
***
Конечно, мы хорошо знаем, что выигрывают не бруталы, которые обычно используются как быстрая стихийная сила с весомой, но все-таки жалкой жизненной наградой. Выигрывают торговцы. Бывают случаи создания честной армейской элиты, которая устраивает бунт против купцов. Это, кстати, описано в «Республике ШКИД» (книге, психологизму и аналитическому правдоподобию которой сильно уступает «Повелитель мух» Голдинга), когда старшие кладут конец невероятной власти лоснящегося купчика Слаенова, когда отказываются от заведенных им порядков.
Победа торговцев – жить в свое удовольствие, пользоваться всеми благами, покупать себе защиту, которая была бы прочнее защиты одного только закона. Удел торговцев – постоянно опасаться, что их удача закончится, что их блага отнимут. И еще в силу их призвания есть одно изводящее их свойство: часто торговцы не знают, на что потратиться, так как плохо понимают, в чем настоящее счастье. Потомки торговцев нередко получают достойное образование и выбирают более вольный, творческий и даже скромный стиль жизни. На баррикадах чаще всего оказываются дети нуворишей. По крайней мере, именно они подмывают основы «семейных традиций» и бунтуют против отцовских ценностей средствами искусства или образом жизни.
Под силой мы стали понимать некую демонстративную напористость, которая давно заменяет нам подлинную защиту. Брутал реализует себя в «зверином стиле», так хорошо описанном Вадимом Михайлиным в одноименном научном бестселлере. Ему близка эстетика парада, когда мускулами и грубоватым выговором он отыгрывает себе ощущение превосходства. Он часто подозрителен, поэтому предпочитает нападать (это принято называть превентивными мерами, которые вошли в политическую этику нашего государства вовсе не в нашем веке, а уже в царствование Николая I). Но о силе правильнее думать как об энергии («действии», «мощи» в аристотелевском смысле), а совсем не как о провокативно-демонстративном поведении псов Аполлона.
Энергия – это проявление дара уверенности, духовной твердости. Такой энергией обладает Адам Круг в романе Набокова Bend sinister(пока зверский мир не находит к нему подход, используя его сына). Такую энергию можно узнать в поведении профессора Преображенского, фон Корена из чеховской «Дуэли» (особенно когда его роль в экранизации «Плохой хороший человек» исполняет Владимир Высоцкий). Действующий (отнюдь не всегда впустую) Дон Кихот и рефлексирующий Гамлет не могут победить окончательно. Энергия не должна быть рассеяна, направлена впустую, но именно такой мы ее знаем в примерах двух минувших веков.
Нам всё труднее определить разницу между наглостью и дерзновением, удачей шулера и подлинной победой. Мир путается в правилах, понятиях и законах. Поэтому победителем не может считаться рефлексирующий герой, он будет сомневаться даже в своем выигрыше, не будет победителем и брутал, так как он быстро теряет завоеванные преимущества.
Почему-то нам стало трудно полагаться на общечеловеческие законы, пока о себе не напомнят законы высшего порядка. А вот плутующему игроку нет ничего дороже правил. И пока нет средств поставить его на место, мы будем жить в мире, где настоящие победы – редкая радость избранных.
* Прозаик, поэт, кандидат филологических наук, ведущий литературного клуба «Лит-механика».
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» 4 июня 2020 года, № 11 (184)