Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Традиционно - как сложилось за последние год-полтора - мы разбиваем нашу помесячную хронику на условных две части, но - как, верно, многие уже догадались по титульной иллюстрации - главным героем первой на сей раз будет вовсе не человек, но... стихия!
- Я проснулся за час перед полднем; говорят, что вода чрезвычайно велика, давно уже три раза выпалили с крепости, затопила всю нашу Коломну. Подхожу к окошку и вижу быстрый проток; волны пришибают к возвышенным тротуарам; скоро их захлестнуло; еще несколько минут — и черные пристенные столбики исчезли в грозной новорожденной реке. Она посекундно прибывала. Я закричал, чтобы выносили что понужнее в верхние жилья... Люди, несмотря на очевидную опасность, полагали, что до нас нескоро дойдет; бегаю, распоряжаюсь — и вот уже из-под полу выступают ручьи, в одно мгновение все мои комнаты потоплены; вынесли, что могли, в приспешную, которая на полтора аршина выше остальных покоев; еще полчаса — и тут воды со всех сторон нахлынули, люди с частию вещей перебрались на чердак; сам я нашел убежище во 2-м ярусе... В окна вид ужасный: где за час пролегала оживленная, проезжая улица, катились ярые волны с ревом и с пеною, вихри не умолкали. К театральной площади, от конца Торговой и со взморья, горизонт приметно понижается; оттуда бугры и холмы один на другом ложились в виде неудержимого водоската. Свирепые ветры дули прямо по протяжению улицы, порывом коих скоро воздымается бурная река. Она мгновенно мелким дождем прыщет в воздухе, и выше растет, и быстрее мчится. Между тем в людях мертвое молчание; конопать и двойные рамы не допускают слышать дальних отголосков, а вблизи ни одного звука ежедневного человеческого; ни одна лодка не появилась, чтобы воскресить упадшую надежду. Первая — гобвахта какая-то, сорванная с места, пронеслась к Кашину мосту, который тоже был сломлен и опрокинут; лошадь с дрожками долго боролась со смертию, наконец уступила напору и увлечена была из виду вон; потом поплыли беспрерывно связи, отломки от строений, дрова, бревна и доски — от судов ли разбитых, от домов ли разрушенных, различить было невозможно. Вид стеснен был противустоящими домами; я через смежную квартиру... побежал и взобрался под самую кровлю, раскрыл все слуховые окна. Ветер сильнейший, и в панораме — пространное зрелище бедствий. С правой стороны (стоя задом к Торговой) поперечный рукав наместо улицы между Офицерской и Торговой; далее часть площади в виде широкого залива, прямо и слева Офицерская и Английский проспект и множество перекрестков, где водоворот сносил громады мостовых развалин; они плотно спирались, их с тротуаров вскоре отбивало; в самой отдаленности хаос, океан, смутное смешение хлябей, которые отвсюду обтекали видимую часть города, а в соседних дворах примечал я, как вода приступала к дровяным запасам, разбирала по частям, по кускам и их, и бочки, ушаты, повозки и уносила в общую пучину, где ветры не давали им запружать каналы: все изломанное в щепки неслось, влеклось неудержимым, неотразимым стремлением. Гибнущих людей я не видал, но, сошедши несколько ступеней, узнал, что пятнадцать детей, цепляясь, перелезли по кровлям и еще не опрокинутым загородам, спаслись в людскую, к хозяину дома, в форточку, также одна (калека), которая на этот раз одарена была необыкновенною у пру гостию членов. Все это осиротело. Где отцы их, матери!!! Возвратясь в залу... я уже нашел, по сравнению с прежним наблюдением, что вода нижние этажи иные совершенно залила, а в других поднялась до вторых косяков 3-х стекольных больших окончин, вообще до 4-х аршин уличной поверхности. Был третий час пополудни; погода не утихала, но иногда солнце освещало влажное пространство, потом снова повлекалось тучами. Между тем вода с четверть часа остановилась на той же высоте, вдали появились два катера, наконец волны улеглись и потоп не далее простер смерть и опустошение: вода начала сбывать...
Бьюсь об заклад - лишь самые эрудированные смогут угадать руку очевидца тех страшных событий 7 ноября 1824 года. Это - Александр Сергеевич Грибоедов, бывший в те дни в столице.
- ... На другой день поутру я пошел осматривать следствия стихийного разрушения. Кашин и Поцелуев мосты были сдвинуты с места. Я поворотил вдоль Пряжки. Набережные, железные перилы и гранитные пиластры лежали лоском. Храповицкий — отторгнут от мостовых укреплений, неспособный к проезду. Я перешел через него, и возле дома графини Бобринской, середи улицы очутился мост с Галерного канала; на Большой Галерной раздутые трупы коров и лошадей. Я воротился опять к Храповицкому мосту и вдоль Пряжки и ее изрытой набережной дошел до другого моста, который накануне отправило вдоль по Офицерской. Бертов мост тоже исчез. По плавучему лесу и по наваленным поленам, погружаясь в воду то одной ногою, то другою, добрался я до Матисовых тоней. Вид открыт был на Васильевский остров. Тут, в окрестности, не существовало уже нескольких сот домов; один— и то безобразная груда, в которой фундамент и крыша — все было перемешано; я подивился, как и это уцелело. — Это не здешние; отсюдова строения бог ведает куда унесло, а это прибило сюда с Ивановской гавани. — Между тем подошло несколько любопытных; иные, завлеченные сильным спиртовым запахом, начали разбирать кровельные доски; под ними скот домашний и люди мертвые и всякие вещи. Далее нельзя было идти по развалинам; я приговорил ялик и пустился в Неву; мы поплыли в Галерную гавань; но сильный ветер прибил меня к Сальным буянам, где, на возвышенном гранитном берегу, стояло двухмачтовое чухонское судно, необыкновенной силою так высоко взмощенное; кругом поврежденные огромные суда, издалека туда заброшенные. Я взобрался вверх; тут огромное кирпичное здание, вся его лицевая сторона была в нескольких местах проломлена как бы десятком стенобитных орудий; бочки с салом разметало повсюду; у ног моих черепки, луковица, капуста и толстая связанная кипа бумаг с надписью: «№ 16. февр. 20. Дела казенные». Возвращаясь по Мясной, во втором доме от Екатерингофского проспекта заглянул я в нижние окна. Три покойника лежало уже, обвитые простиралами, на трех столах. Я вошел во внутренний двор, — ни души живой. Проникнул в тот покой, где были усопшие, раскрыл лица двоих; пожилая женщина и девочка с открытыми глазами, с оскаленными белыми зубами; ни малейшего признака насильственной смерти. До третьего тела я не мог добраться от ужаснейшей наносной грязи. Не знаю, трупы ли это утопленников или скончавшихся иною смертию. На Торговой, недалеко от моей квартиры, стоял пароход на суше...
По счастию, мемуарной литературы о тех событиях сохранилось величайшее множество, приведи я отрывки хотя б из четверти их - и наш ноябрь разросся бы до доброго десятка весьма увесистых публикаций. Пресечь же Грибоедова хоть наполовину - каюсь - рука дрогнула. Впредь и далее постараюсь быть лапидарнее. Хотя - как? Как? Коли каждое свидетельство поражает своими удивительными подробностями, словно оживающими перед глазами современников?
- "... Дома, большею частью, были одноэтажные; все они опустели, окна во многих местах были выбиты, иные дома стояли без крыши, улицы были наполнены самыми разнообразными вещами; тут были: доски, крыши, бочки, стулья, дрова, сено, солома, размокший хлеб, утонувший скот и всякая домашняя утварь. В иных местах улицы были покрыты строениями, выстроенными на столбах, поднятыми водою и унесенными ветром. В наш сад таким образом приплыла баня и в ней коза, привязанная на веревке, средина же сада была покрыта крышею, приплывшею Бог знает откуда. Скота погибло много, но и людей не пощадила взволнованная стихия; мороз ночью был сильный, ибо лед на замерзших лужах не гнулся и не ломался; стужа погубила много несчастных, которые не успели укрыться от нее. Помню одну печальную картину, которая преставилась нам около Смоленского кладбища, находящегося у Черной речки, недалеко от нас. Две женщины, одна старушка, другая молодая, вероятно мать и дочь, сидели в небольшой худой лодке и старались вероятно пробраться куда-либо к добрым людям, что было видно по привязанным к лодке веслам. Наконец, вероятно дойдя до изнеможения, старушка положила голову на колени молодой, прижавшейся в уголке лодки, и в таком положении обе замерли. Вблизи от Смоленского кладбища вода не пощадила даже зарытых в землю гробов, которые валялись по улицам и у моста, ведущего через Черную речку. Мы вернулись домой. Около трех часов, происшествие весьма трогательное, вызвало меня на улицу: наш Государь, добрый и человеколюбивый Александр Павлович явился на улицах и вслед за ним возы с хлебом, который раздавали всем просящим без исключения..."
Это - страшные воспоминания жителя Васильевского острова, бывшего тогда ещё ребёнком, - будущего доктора медицины Карла Боянуса.
Модное нынче явление "обеления" Александра Христофоровича Бенкендорфа, к коему процессу, каюсь, и сам приложил руку, да не одну, а, кажется, целых пять (кабы они у меня имелись), имеет под собою куда больше оснований, ежели детально ознакомиться с его удивительною биографией, среди страниц которой имеется и эта...
- "... Император стоял на балконе против Адмиралтейства и слышал, как несчастные умоляли его: «Если царь небесный нас покинул, то ты, царь земной, спаси нас!» Александр в слезах вымолвил: «Дорого бы я дал, если бы мог спасти сих несчастных!» Довольно было этого изъявления для А. Х. Бенкендорфа, бывшего в тот день дежурным генерал-адъютантом и стоявшего позади императора. Он в то же мгновение сошел к главному караулу, взял оттуда дежурного мичмана Петра Петровича Беляева 2-го и матросов Гвардейского экипажа: по пояс в воде добрались они до набережной и сели в дворцовый катер. Они догнали несчастных, спасли всех без исключения и высадили их в сухопутных госпиталях, где дали скорую помощь этим людям, испуганным, проголодавшимся и продрогшим. Бенкендорф о себе не думал, весь промокнувший явился к государю с донесением, что желание его исполнено. Государь обнял его, велел ему подать белье и мундир свой и наградил его по-царски. Беляеву дали Владимирский крест, матросам медали и денежную награду. В тот же день назначены были в каждой части города комитеты под председательством генерал-адъютантов, которые назначали и выдавали вспомоществования. Правительство помогало щедрою рукою; частные лица наперерыв друг перед другом подвизались в благотворительности..." (Записки декабриста А.Е.Розена)
Розен, зная лишь малое, не описал и десятой части тех злоключений и подвигов, что совершили Бенкендорф и Беляев... Более того, уже ложась спать, Александр был почти уверен в самой печальной участи своего генерал-адъютанта! Что же до самого Бенкендорфа, то... каково же ему было судить своего недавнего соратника спустя полтора года? К слову сказать, осужден Беляев был лишь по IV разряду - на 12 лет каторги, а уже в 1832-м - переведён на поселение.
Для подания деятельных пособий для потерпевших от 7 ноября и по случаю истребления мостов и затруднения в сообщениях между частями города под начальство санктпетербургского военного генерал-губернатора графа Милорадовича назначаются временными военными губернаторами: на Васильевский остров генерал-адъютант Бенкендорф, на Петербургскую сторону генерал-адъютант граф Комаровский, на Выборгскую сторону генерал-адъютант Депрерадович (Из указа Александра II Павловича)
Ужасающими итогами стихии были гибель неустановленного числа ("несколько сотен" - да кто ж сочтёт-то?) жителей, страшные разрушения (только 462 дома полностью уничтоженных - при столичной-то дороговизне, а сколько затопленных, долгое время не годных к проживанию - в ноябре-то?), тысячи погибших голов скота, кормивших петербуржцев... А дрова, столь нужные горожанам к зиме?.. А склады с припасами?.. Счёт вёлся на миллионы (сумма по тем временам астрономическая), многие миллионы рублей - до двадцати! Чтобы понять - до какого уровня поднималась вода, мало просто представить себе 4 метра или почти три человеческих роста. Лучше всего просто вспомнить о людях, живших в подвальных помещениях, на первых этажах, в деревянных домиках, коих в Петербурге было множество, о рабочем люде в бараках, о бедных домиках Коломны или Песков или Охты, или наиболее пострадавшего и густонаселенного Васильевского острова...
Но всё рано или поздно проходит... Россия - страна сострадательная. Со всех уголков её пошли пожертвования - и немалые. Мёртвых не воскресишь, но помочь пострадавшим, оставшимся без крова, лишившимся последнего, восстановить порушенное - можно. Так оно и было. И уже в скором времени, за какой-то год всё стало как прежде, и любимое моё Семимостье у Николы Морского вновь удивляло своими безмятежностью и будто и не рукотворною вовсе, а природной скорее красотою...
На этом прервёмся, с тем, чтобы вернуться в ноябрь двухсотлетней давности в четверг седьмого числа.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Однажды 200 лет назад...", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу