Василий родился в 1936 году в Ростове-на-Дону. Ходили слухи, якобы дед его (из казаков, но со странной фамилией) после гражданской войны болтался в каком-то «Культпросвете», ничего не удумав умнее, как назвать сына (будущего отца Василия) Ромео, посчитав, что Ромео Квасюк – это классный стартовый брэнд для будущего артиста. Артистом Ромео не стал, однако наследственный артистизм позволил занять удобное место в жизни: переехать в Москву, удачно жениться и вовремя трансформироваться в Романа, избавив младшего Квасюка от сомнительного счастья именоваться Василием Ромеовичем.
Вася с детства был мальчиком смышлёным, хотя учёбой не увлекался. Армии он как-то избежал, а поскольку ничего не умел, устроился механиком на кафедру, где вскоре приобрел прозвище «балабон».
Механики кафедры представляли собой довольно интересное сообщество. Лишь трое из них считались технарями высокого класса, остальные же двенадцать не обнаруживали склонности к интенсивному труду, поэтому, напряжённой заводской жизни за хорошую зарплату предпочли жизнь спокойную в тихой кафедральной мастерской с периодическими сетованиями на скромность вознаграждения.
Очутившись в незнакомом пространстве, молодой человек инстинктивно начал искать опору: он решил прилепиться к кому-нибудь посильнее; на кафедре таких оказалось трое. Василий сразу же выбрал Ядрова Захара Ивановича, старейшего из механиков, как бы нештатного бригадира, поскольку двое других (высококлассный токарь и высококлассный слесарь-лекальщик) показались уж очень высокоудалёнными от всего простого и понятного.
Через год, непосредственно перед уходом на пенсию, Захар Иванович произнёс своего рода вердикт:
- Малый ты смышлёный и рукастый, но рабочая специальность – это не для тебя. На научную работу идут ребята после дневных вузов и аспирантуры, так что, похоже – это тоже не для тебя. Стихи, говорят, пишешь; так если до восемнадцати лет ничего стоящего не написал, дальше – пиши не пиши, а твой дуб у лукоморья не вырастет. Иди в вечерний институт на инженера, может что-нибудь путное и получится. Когда начальство не знает, что делать, такие как ты тоже нужны, научишься «глюкáло» лепить, я еще про «техносуржик» слышал, а хитрованства тебе не занимать.
На Васин вопрос о только что услышанных терминах Захар Иванович ответил:
- Про «техносуржик» ничего тебе не скажу, о том инженеры да учёные знают, а вот про «глюкáло» послушай, может пригодится. Я слышал, что где-то даже в литературе написано, не знаю, а мне брат мой краснофлотец рассказывал так.
На флоте (уж не знаю на каком, на северном аль южном) возникли слухи: дескать, неизвестный русский мастер изобрёл и сделал невиданный механизм с чудодейственными свойствами (конкретно-то про свойства не рассказывали) и назвал его глюкало. Почему так назвал – неизвестно, а известно, что корабль, где он сбацал глюкало, стал на всех смотрах, маневрах и учениях только первые места занимать.
Капитан-то смикитил что и как; гоняет, муштрует команду, дескать, глюкало работает только тогда, когда на корабле чистота, порядок и все знают, что делать. Высокое командование пишет победные рапорты на самый верх, да не нарадуется, а умелец уж новую конструкцию затеял. Всем похвала да поблажки: кому погоны да должности, а кому харч сытный.
Тут двое дотошных журналистов и напросились, в общем для прославления передовых научных методов на флоте. Всю ночь продолжалось флотское гостеприимство, а наутро, чуть рассвело, они втихаря проникли к умельцу (ох уж эти журналисты), хорошенько угостили его и уговорили продемонстрировать как работает это самое глюкало (ну хотя бы старой конструкции).
Гений-изобретатель скромно, но важно вынес своё детище. Оно всё сверкало начищенными сочленениями рычагов, тяг, цепей и шестерён, а он непослушным языком делал непонятные технические пояснения.
Вдруг он зачем-то двинулся по палубе, неся детище на вытянутых руках. Как рассказали впоследствии журналисты (ох уж эти журналисты), гения сильно качнуло, хотя был полный штиль и тишина, руки случайно (иль не случайно) вскинулись вверх, детище описало дугу и скрылось за бортом. Я же говорил: тихо было. А в тишине гулко так прозвучало: глюк!
Василий поступил в вечерний институт, что было несложно (это всегда несложно). В коллектив механиков он вписался совершенно; прозвище «балабон» забылось. Сознательно не касаюсь здесь домашней и личной жизни героя; в двух словах – всё нормально, а обсуждать слухи, исходящие, как правило, от прекрасной половины трудового коллектива, я не умею. Тем более, вообще хотелось вот так вот, по-простому, не вникая в биографию рассказать: каков он Василий Квасюк; рассказать всем и каждому, хоть министру, а если придётся, так и самому… Впрочем, я увлёкся, но про женитьбу героя всё же обещаю рассказать.
Итак, Квасюк – инженер. Но это совсем другой коллектив; в отличие от «семьи механиков», здесь запросто можно было нарваться на розыгрыш, подставу и прочие разновидности ехидства. Поначалу складывалось – не очень; появились прозвища: Василёк, Васессуалий и прочие. Молодой инженер, как неприкаянный, болтался из отдела в отдел, мечтая где-нибудь зацепиться, но научно-производственные интересы руководства постоянно входили в непримиримые противоречия с интересами и возможностями героя. В газодинамический отдел Квасюк был передан завлабом вне штатного расписания, как говорится, «в нагрузку».
С первого же дня пребывания в газодинамическом отделе по указанию Бойма М.А. Васька, Вассерман, Василёк, Васессуалий и Васёк стал Василием Романовичем. Профессор в решении кадровых вопросов придерживался того убеждения, что не может в сотруднике не быть хоть чего-то, что могло бы пригодиться для дела. Поскольку высшее образование Василий одолел в вечернем варианте, что свидетельствовало в пользу скромности его тяги к наукам, инженерная квалификация Квасюка в расчет не принималась.
Когда новый сотрудник принёс и разместил в инженерной комнате свои литературные тетради, профессор, с разрешения автора, внимательно, хотя, разумеется, и выборочно оценил принесённое, после чего принял решение: направить функциональную деятельность ценного кадрового приобретения с учётом его уникальной тяги к словоблудию. Аккуратный внешний вид и уверенная осанка Василия Романовича увеличивали число его достоинств, полный перечень которых руководству ещё только предстояло определить.
Молодой человек довольно быстро нахватался научных терминов, но самое главное, понаторел в выборе момента, когда их допускалось произносить. Он научился проделывать это с такой неподдельной ленивой самоуверенностью, что незнакомые приезжие заводчане, не сомневаясь в высокой квалификации произносящего, реагировали боязливо-одобрительно, вызывая восторг у профессора, впервые поражённого, сколь талантливо можно нести наукообразную околесицу, не обнаруживая признаков научного невежества. Через два-три года словоблудных упражнений Квасюка с заводчанами на территории газодинамического отдела, профессор стал иногда направлять его на заводы для подписания отчетов по НИР.
Система договоров и отчетов по научным работам кафедры, как и многие другие системы производственных отношений в Советском Союзе, носила двойственный характер. Извечный конфликт формы и содержания приводил к тому, что настоящую большую науку двигали одни, а к бумаготворческому её сопровождению привлекались зачастую другие.
Так, годовой отчёт, как правило, представлял собой серьёзный научный труд. Тексты же квартальных отчётов не интересовали ни кафедру, ни заводы, но выпускать их полагалось, что внимательно отслеживалось в верхней институтской инстанции, которая со скандалом «заворачивала» научные труды, где число соавторов нередко превышало число страниц. К стряпне таких научных трудов привлекался персонал, квалификация которого имела особую специфику. Здесь имеется в виду не научно-техническая квалификация, но некая благоприобретённая, или ниспосланная свыше, способность сочинять научно-технические тексты, состоящие из слов и словосочетаний, каждое из которых имеет понятный физический или математический смысл, чего нельзя сказать о самом тексте в целом. Что, заурядная халтура? О нет, уважаемый читатель, не торопитесь с выводами, всему своё время, - разберёмся.
Три года Квасюк присматривался к работе по написанию промежуточных отчетов, на четвёртый год состоялась «проба пера» в новом для него жанре. Машинистка, печатавшая отчет, высоко оценила труд, отметив в рукописи стройность изложения и грамотность автора. Один из сотрудников газодинамического отдела, который ранее выполнял эту работу и, которому она «осточертела позарез», пробежав написанное, с радостью воскликнул: «О! Годится!».
Результатом стало подписание отчёта профессором, разумеется, без прочтения. Далее отчёт прошёл стадии подписания зав.кафедрой, зам.декана по НИР факультета, проректором по НИР института. На этих стадиях прочтение отчёта, по существу, не предполагалось; на факультете и в институте сидели, правда, специально подобранные сотрудники для прочтения подобных творений, но вычитывание имело целью отслеживать формальные нарушения и подтасовки в виде повторных неоднократных использований одних и тех же текстов. На заводах эти отчеты серьёзному прочтению также не подлежали.
Стоп! О, уважаемый читатель, здесь совершенно необходимо объясниться. Во-первых, все мои оценки подобной научной продукции, — это, всего лишь, - мои оценки. Во-вторых, я же первый и могу понять авторов, перед которыми поставлена столь идиотская задача. А в-третьих, и это главное, - в текстах, которые писали мастера своего дела (такие, как Василий Романович) и которые подписывали настоящие учёные-технари (такие, как профессор), - вы не найдёте ничего поддельного, ничего подложного, вообще, ничего антинаучного, и уж конечно – ничего противозаконного. Чем выше уровень авторского коллектива, тем прямолинейнее следовало на абсолютно любое «ЧТО?» абсолютно железное «НИЧЕГО.».
Проба пера получила признание в виде повышения в должности до старшего инженера с соответствующим повышением зарплаты. Летели годы; специфическая квалификация Василия Романовича Квасюка росла, росла, пока, наконец, с должностью ведущего инженера, не достигла уровня, когда промежуточные отчеты газодинамического отдела, которые он писал, стали признаваться научной общественностью настолько добротными и содержательными, что автор приобрёл ореол скромного, корректного и грамотного экспериментатора.
Венцом его творений единодушно признавался созданный им «зонд для измерения нестационарных пульсаций потока во вращении без останова», окрещённый той же научной общественностью, как, «зонд Квасюка». Зонда этого вблизи никто не видел, но замечательные научные результаты, полученные с его помощью, заслуженно переходили из отчёта в отчёт. Когда о «зонде Квасюка» заговаривали с профессором, он с лёгкой улыбкой тепло, но аккуратно отзывался о работе Василия Романовича, не подтверждая, но и не опровергая результатов его уникальных измерений.
Околонаучная работа Василия Романовича совершалась им в активном, деятельном варианте. Он ездил в командировки на заводы, закупал приборы и оборудование, курировал работу подрядных организаций; писал промежуточные отчеты, посещал научно-технические библиотеки. Что тут скажешь? Скажу, что в 1960-е - 1980-е годы подобное «кипение» околонаучной жизни отдельных представителей инженерного персонала на кафедрах технических вузов, не вызывая ни удивлений, ни вопросов, считалось явлением типичным, нормальным и заурядным.
«Как же так? - спросит читатель, - но ведь нам все уши прожужжали про победы советской вузовской науки, а тут что?»
- А тут что? - спросил я у одного из последних оставшихся на кафедре механиков.
- Были, были и победы, - грустно вздохнул дед, - только … Я вот тоже вопросы разные задавал, пока шевелюра не поредела; раньше про них хоть с парторгом можно было по душам покалякать, а в нынешние времена позабирались наверх так, что у меня кепка сваливается с лысины, да голова гудит и кружится (от возраста, наверное).
Но, так или иначе, а продолжение изложения требует отдельных пояснений, связанных со спецификой технарской деятельности вообще и кафедральной, в частности. Это как у Ф.Шуберта: «Куда меня ведёшь ты, ручей, скажи куда..?». Тот романтический ручей привёл, как известно, к прекрасной мельничихе. В нашем же случае шальное течение повествования прибило нас прямёхонько к техносуржику.
«Что же это за зверь?» - спросите вы. О-о! Тут случай особый. О чём-то таком слышал я от старших товарищей давно, но впервые прочитал у нашего известного писателя А. Арканова. Правда, Аркадий Михайлович касался вопросов неких космических взаимодействий, избегая уточнений относительно собственно предмета, который он определил как «паблосуржик»; передо мной же задача, скорее обратная: через аналогии и намёки доступной близости и прозрачности, нет, не сформулировать, что такое техносуржик (такая задача мне не под силу), но предложить уважаемому читателю некоторые варианты суждений тех, кто по долгу службы вынужден иметь к данной проблематике хотя бы некоторое отношение: я имею в виду как представителей разного рода экспертных и надзорных ведомств, так и широкую научную общественность.
Сотрудники некоторых надзорных ведомств (те, кто постарше) сразу же открестились от каких-бы то ни было и от чьих-бы то ни было высказываний, заявив лишь, что установление истинной научно-практической ценности публикации или изделия – вообще не их дело; они, мол, отслеживают подделки и технические ошибки. Ну вот уже и первый результат: значит техносуржик не подделка и не техническая ошибка.
Решив подойти к вопросу основательно, я провёл широкий (в меру возможностей, разумеется) опрос уважаемых мною респондентов: материален ли техносуржик вообще, или всё-таки это какая-то чертовщинка? Сомнений нет: техносуржик материален; он может быть либо выражен в виде идеи или прожекта в их наглядном представлении, либо материализован в том или ином изделии. Глюкало – не что иное как техносуржик, материализованный в изделии. С примерами материализованного выражения идей сложнее – слишком уж много оппонентов. В некоторых советских КБ по очень строгому заданию сверху иногда выпускались проекты, где уникальность и неординарность научно-технических решений документально подтверждалась и гарантировалась (аналогов в мире нет), однако для спокойствия всех инстанций сверху донизу изготовление опытных образцов не предполагалось. Подобные НИОКР у технарей проходили под термином «горшок с ручкой внутри».
История изобретения техносуржика темна и противоречива. Русские технари единодушны: техносуржик – чисто русское изобретение, порождённое исключительно выдающейся активностью наиболее неподкупной части родного руководства в департаментах. Интеллигенция не без убедительных доводов указывает на китайский след. Русские технари и родная интеллигенция солидарны лишь в одном: техносуржик никак не мог быть порождением англичанина, а уж тем более немца.
Похоже, что русский техносуржик – некий продукт дьявольского плутовства технарей, считающих, что с их стороны это всего лишь ответная реакция на углубление дотошности требований руководства, когда поступающие высокие руководящие указания (никак не аргументированные, как обычно, что свидетельствует о недосягаемости для технарского ума уровня мудрости начальства) вдруг опускаются до банальной конкретики, строго определяющей то объём текста, то ключевые слова, а то и вовсе настолько таинственные и замысловатые численные показатели, что загадочность их происхождения лучше оставить без комментариев.
Казалось бы, не проще ли спросить самих технарей, как понимать техносуржик. Э-э нет! Личность романтического склада широко распахнута к восприятию понятий вроде «биополе», «аура», «карма» (очень надеюсь, что и техносуржик); технарь же, втихаря догадываясь, что имеется в виду, с показушной скромностью процедит о невозможности высказывания с его стороны каких бы то ни было толкований относительно предмета или понятия, не имеющих четко сформулированного определения.
Неоднократно был свидетелем дискуссий технарей, как между собой, так и с окружающими об интеллигенции (она ведь тоже точного определения не имеет); чего только не понаслушался! Технарь, он ведь, подлец, педантично щепетилен в подобных вопросах; просто ужас – конкретен и неприкасаем, как прыщ.
По-моему, мы топчемся на месте, не очень-то продвигаясь по непростому пути познания сущности предмета. Пойдём от обратного. Но и тут проблемы: ощущаю резкую нехватку словарного запаса, чтобы выразить мысль (о качестве мысли я уже не говорю). Техносуржик – антипод чего? (антипод – отвратительное неудачное слово); и ещё: что должен заменить или дополнить техносуржик? (заменить и дополнить – слова ещё более неудачные).
Лучше – к фактам! 1996 год.
Заказаны две работы: одна - Российская по Гранту, другая - Чешская коммерческая, с примерно равными суммами финансирования.
В Российской приёмку обусловили наличием каких-то зарубежных ссылок, цитирований, ключевых слов, оформлением заявок на изобретение и объёмом в 150 страниц текста с графиками; то есть, ясно одно: заказчик заформализован и научно-технической конкретикой не владеет (экономист, наверное), а по-русски говоря, не знает чего хочет.
Чешскую энергетическую компанию напротив, интересуют результаты экспериментально-теоретических исследований и аэродинамических отработок конкретных элементов энергетического оборудования электростанций, - работа настолько же нужная, насколько и интересная.
По Российской работе Василий Романович Квасюк провёл широкий комплекс исследований с помощью своего зонда нестационарных пульсаций (называемым иногда на кафедре глюкалом), получил авторское свидетельство на изобретение, написал отчёт с нужными ключевыми словами и требуемыми цитированиями на 151 странице, профессор подписал, внеся лишь незначительные коррективы.
В то же время, по Чешской работе профессор лично провёл широкий комплекс исследований совместно с классными научными работниками экспериментаторами Дорониным С.А. и Орловым О.И. и представил заказчику результаты на 60 страницах, после чего был приглашён в Чешскую фирму прочитать небольшой курс лекций.
Уважаемый читатель, если Вы думаете, что состряпать отчёт в 150 страниц – дело нехитрое, - вы заблуждаетесь. Конечно, имея в распоряжении огромный научный материал, постоянно генерируемый профессором Боймом, доцентом Дорониным и старшим научным сотрудником Орловым, сочинителю наукообразных текстов всегда можно подыскать удачные формулировки, формулы и графики, однако, согласимся, что и от него ведь кое-что зависит. Завершаю эту часть рассказа на мой взгляд исчерпывающей характеристикой научных произведений В.Р. Квасюка, данной доцентом С.А.Дорониным: «Ценой систематических упражнений по поточному производству выдающихся творений в стихах и в прозе, Василию Романовичу удалось достичь уровня, когда его научно-техническое творчество можно смело считать замечательным примером интуиционной находчивости, терминоупотребительной эквилибристики, физико-математической раскованности и литературной раскрепощённости».
Между тем, пора, наконец, снова возвратиться к рассказу непосредственно о Василии Романовиче, потому как ещё не все грани его многогранной личности удалось поместить в поле зрения уважаемого читателя. Конечно, рассказ получается довольно рваный, а что поделаешь? Писать о столь необычной личности в гладкой последовательной форме, под силу разве что профессиональному писателю, - у него взгляд чёткий, как через кинокамеру; у меня же, увы, - сплошной калейдоскоп. В сущности, главное-то уже, пожалуй, сказано. Я вот думаю, как завершить такое повествование? Где поставить точку? Тут, по законам жанра, напрашивается крутой тематический разворот от научно-технического к забавно-бытовому, возможно к мистическому, а в заключение хотелось бы и к лирическому. Так и поступим: изложу-ка я буквально три-четыре небольшие историйки из многочисленных рассказов и воспоминаний разных лет сослуживцев и знакомых Василия Романовича, где порой предстаёт перед нами совсем, совсем другой, - находчивый и славный русский малый Василий Квасюк.