Уважаемые друзья- подписчики! Продолжаю для вас публикацию серии фронтовых очерков Константина Симонова периода Сталинградской битвы.
Здесь на юге немцы иронически назвали эти самолеты «Русс-фанер». В самом деле, что это за деревянная авиация с полотняными плоскостями? Что это за скорость — от 100 до 150 километров в час? Что это за звук мотора, напоминающий мотоциклетку, едущую по плохой дороге? И, наконец, что это за странная идея при помощи таких ветхозаветных аппаратов бомбить немецкие войска?
Я поехал к «кукурузникам», как тогда называли У-2. Называли и по-другому, по-разному, но на южных фронтах чаще всего «кукурузниками».
Написанный после этого очерк под названием «Руссфанер» о том, как наши У-2 бомбили немцев в Сталинграде, в том числе и тот авиагородок, где сами когда-то стояли, и дома, в которых сами жили, был моей последней корреспонденцией за эту поездку.
К. Симонов "Разные дни войны. Дневник писателя. Т.2., 1942-1945.
Так было в первые дни, когда пилоты этих импровизированных бомбардировщиков еще не имели опыта ночных полетов. К тому же у них тогда не было ракет, чтобы осветить немцев, и мелкие бомбы они сбрасывали просто руками, предварительно насыпав их в кабину.
Летно-технические характеристики У-2 (1933 год):
Габаритные характеристики: длина – 8,17 м, высота – 3,1 м, размах крыла – 11,4 м, площадь крыла – 33,15 м2.
Масса пустого самолета – 635 кг.
Масса взлетная – 890 кг.
Силовая установка – пятицилиндровый двигатель М-11Д воздушного охлаждения мощностью 125 л.с (у земли).
Максимальная скорость полета – до 150 км/ч.
Посадочная скорость – 65 км/ч.
Дальность полета – 400 км.
Практический потолок – 3820 м.
Экипаж – 2 человека.
Но русские — упрямый народ, и если им однажды пришла в голову хорошая идея, они рано или поздно осуществят ее с подлинным русским размахом. Да, самолет склеен из полотна и фанеры, но зато он легок, зато он может где угодно сесть и откуда угодно взлететь в полной темноте. Да, его скорость — 100-150 километров в час, но зато он может бомбить ночью с такой точностью, какая не снилась ни одному пикирующему бомбардировщику.
Осенью летчики учились ночным полетам, зимой получали новые машины, — такие же легкие, такие же фанерные, только с несколькими нехитрыми усовершенствованиями, — а к началу весны бомбардировочные отряды «Русс-фанер» стали обрушивать каждую ночь на головы немцев сотни тонн бомб, и слово «Русс-фанер» сразу переменилось в своем значении: раньше немцы произносили его с иронией, теперь со страхом.
Как только темнеет под Сталинградом и в небо взлетают белые светляки сигнальных ракет, обозначающие передний край, в воздухе над немецкими позициями начинается беспрерывное урчание. По небу шарят прожекторы, палят куда попало немецкие зенитки, на звук со всех сторон сходятся разноцветные трассы пулеметных очередей, но воздушные мотоциклетки как ни в чем не бывало продолжают урчать над немецкими головами. То там, то здесь, повесив над самой землей фонари осветительных ракет, они бросают мелкие бомбы в овраги, переполненные немецкими войсками, на дороги, по которым идут колонны, на дома, где размещаются штабы. Ни одну ночь ни на одном участке передовых позиций немцы не могут провести спокойно: всю ночь капают вниз бомбы.
Немецкие зенитчики после длительной работы, наконец, установили у себя систему новых опережений, учли скорость «Русс-фанер» и стали стрелять более точно, чем раньше. Но летчики не растерялись и перешли на новый способ бомбежки: взобравшись как можно выше и нацелившись на об’ект бомбардировки, они абсолютно бесшумно планировали и в полной тишине сбрасывали свой груз прямо на головы ничего не подозревавших немцев. Стало почти правилом, что зенитный огонь начинался после падения первой серии бомб.
Именно тогда в письмах немецких солдат и появились первые фантастические упоминания о том, что у русских сейчас имеется какая-то странная авиация — не то с бесшумными моторами, не то вообще безмоторная.
Осенняя ночная степь горько пахнет полынью. С Волги дует холодный низовой ветер. На закрытом облаками небе почти не видно звезд: оно черное, глухое, непроницаемое. Только слева на горизонте виднеется широкий, на многие километры растянувшийся красный отсвет: там горит Сталинград.
Мы идем через летное поле. Где-то совсем близко жужжат невидимые самолеты: только что это жужжание было на земле, и вот оно уже поднялось в воздух. Мой спутник по каким-то ему одному видимым приметам ведет меня через это поле к командному пункту. Вдалеке, километрах в пятнадцати-двадцати, вдруг вспыхивает прожектор. Просигналив лучем по направлению к нам, он снова гаснет.
— Наши возвращаются. Идут на посадку. Он им направление дает, — объясняет мой спутник.
Вот, наконец, после получаса ходьбы командный пункт. Сверху это огромный стог — один из многих, разбросанных в степи. Мы, согнувшись, протискиваемся через маленькую, занавешенную двумя плащ-палатками дверь. Внутри стога просторная комната. Два стола, аккуратно стоящие буквой «Т», словно это не столы, а посадочный знак. За столом, у фонаря «Летучая мышь», сидят командир и комиссар отряда. Сейчас самые горячие минуты: экипажи приходят один за другим и снова уходят в воздух. Внутри стога пахнет сеном и ночной свежестью. Фонарь бросает красный отсвет на разгоряченные лица летчиков, докладывающих о результатах бомбежки.
Сегодня ночью отряд бомбит расположенный под Сталинградом авиагородок, куда ворвались немцы. В этом городке расположились крупные немецкие части, и он уже несколько ночей подряд подвергается ожесточенной бомбардировке. Многие из тех, кто сегодня бомбит его, раньше жили и учились в этом авиагородке, и поэтому сегодня задания особенно точны, а доклады подробны.
— Куда сейчас бил? — спрашивает капитан Оводов рослого летчика, только что вернувшегося с задания.
— По третьему корпусу, — отвечает летчик.
— Туда, где жил?
— Нет, я в четвертом жил.
— Сейчас туда полетишь.
— А где Покликушкин? — после паузы спрашивает командир.
— Он еще летает, грусть немцам разгоняет.
— Здорово болтает в воздухе?
— Здорово.
Командир интересуется, что происходит на линии фронта.
— Как идут бои? — спрашивает он.
— Всю ночь дерутся. — Летчик наклоняется над картой. — Вот здесь горит, и здесь, и еще здесь.
— Здесь? — переспрашивает командир и задумывается.
— Да, — говорит он, словно стряхнув с себя какие-то мысли, — в общем, моя хата или занята или уже сгорела. Ну, ладно. Отправляйся!
Возвращения и доклады следуют один за другим почти без перерыва. Время между посадкой и новым полетом укладывается в 10 и даже в 5 минут. Садится самолет, к нему тут же под’езжает грузовик с бомбами, и пока экипаж делает доклад и получает новое задание, самолет снова готов к вылету. Поэтому доклады очень лаконичны: Налет — 1 час 35 минут. Высота — 860 метров.
Каждую ночь семь-девять часов в воздухе, каждую ночь пять-шесть боевых вылетов, каждую ночь наши маленькие «Русс-фанер» сбрасывают на немцев тонны бомб. Иногда он не отстает в этом от тяжелого бомбардировщика, а иногда даже обгоняет его.
— По шесть раз каждый день. У нас редко выходные, — говорит капитан Оводов, — особенно летом. Разве если невероятный туман, — тогда выходной.
В работе командного пункта наступает пауза. Пользуясь передышкой, капитан рассказывает некоторые подробности боевой работы отряда.
Когда отряд сформировался и начал учиться ночным полетам, половина людей в нем оказалась из военных школ, а половина из осоавиахимовских. Сначала некоторые летчики, рассчитывавшие стать истребителями, морщились, когда их назначили в отряд «У-2». Но это быстро прошло. Уже ко второму месяцу они стали патриотами своего дела: полюбили его, нашли в нем особенную романтику.
Само собою разумеется, полную аналогию тут провести нельзя, но подобно тому, как автомат отнюдь не всегда может заменить винтовку в руках опытного снайпера, и старые тихоходные «У-2» оказались в своем деле незаменимыми. Требовалось только выжать из этой машины все, что можно, и ее недостатки (например, тихоходность) в известных обстоятельствах сделать достоинствами, повернуть против немцев.
Здесь, где фронт идет от дома к дому, от поселка к поселку, зигзагами, клиньями, языками, ни одному современному ночному бомбардировщику нельзя дать такие задания, какие получают «У-2». Они бомбят дом — определенный дом, — не слева и не справа, а именно вот этот, в котором засели немцы. Они бомбят немецкую половину квартала, в то время как вторая его половина находится в наших руках. Со своей малой скоростью и идеальной прицельностью бомбежки они точно повисают над целью и действуют без всяких ошибок и заблуждений. Они бомбят там, где немецкие летчики не рискуют работать, боясь обрушить груз бомб на головы собственных войск.
Эти люди свыклись со своими машинами и полюбили их за точность бомбометания, за безотказность, за простоту взлета и посадки, за то, что их машины, слабые с виду, оказались на самом деле грозным оружием. В любую погоду они летают шесть раз в ночь, летают всюду, куда им прикажут, и знают, что ни к одному самолету пехота там, на земле, не относится так нежно, как к ним. Их, летающих очень низко, пехота, в зависимости от пейзажа, называет то «лесниками», то «кукурузниками», то «огородниками», но сколько ласковой нежности в этих чуть насмешливых названиях!
Они налетали за это время многие сотни часов, и все без исключения стали опытными ночниками. Благодаря опытности они почти не несут потерь: за последние полгода боевой работы в отряде не вернулись с заданий всего два боевых самолета. Они взлетают и садятся в абсолютной темноте. Немцам никак не удается разбомбить их аэродромы, потому что все освещение там — это мигающий свет двух маленьких ручных фонариков. В отряде шутят, что скоро они натренируются до того, что будут сажать самолет на свет зажженной папироски.
Сегодня в отряде торжественный день: летчики и штурманы получили награды за боевую работу. Почти весь отряд, почти все штурманы и летчики поднялись сегодня в воздух с орденами на груди. Лучшим — командиру подразделения Осипову и пилоту Покликушкину были вручены ордена Ленина. Сейчас, перед рассветом, они пошли в свой шестой боевой вылет.
Плащ-палатка на двери снова начинает колыхаться. Час прошел, — экипажи возвращаются после шестого вылета. Этот вылет — последний, и сейчас, докладывая командиру, они уже не так торопятся, уже шутят, протирая красные от бессонницы и ветра глаза, поеживаясь от резкого утреннего холода.
Последний из возвратившихся сетует на то, что с середины ночи все небо заволокло тучами:
— Вот в первый вылет луна была. Результаты были замечательно видны.
— Что же, прямо в чердачное окно попал, где у немцев белье висело? — шутит комиссар.
— Да, наверно, товарищ комиссар, — отшучивается летчик. — Мы видели, как они без белья выскочили…
Мы выходим с комиссаром на аэродром. Еще темно, только далеко на востоке, на краю степи видна узкая полоска зари. Слева и справа жужжат подруливающие к местам стоянки невидимые самолеты. Рядом с нами переговариваются вышедшие покурить летчики, светятся красные угольки папирос. Люди шутят устало и добродушно. После опасной, тяжелой ночи хочется поговорить по-душам, потянуться, вдруг вспомнить о доме, о своих. Рабочая ночь кончилась. Наступает рассвет — время сна.
Когда-нибудь, когда начнут писать историю этой войны, среди ее незаметных героев пусть вспомнит историк этих людей — чернорабочих авиации, мужественных и скромных, сумевших превратить слово «Русс-фанер» из насмешливого в страшное.
Нам нынче весело, весело, весело,
Чего ж ты, милая, курносый нос повесила?
Мы выпьем раз и выпьем два
За наши славные "У-2",
Но так, чтоб завтра не болела голова.
Пока поставлю многоточие...
Смотрите мои публикации, ставьте лайки и подписывайтесь на мой канал, история печати через историю страны!
Ситникова Татьяна Владимировна- кандидат филологических наук, Лектор ВОЗ, Действительный член Царицынского генеалогического общества, исследователь-краевед
#Городская_печать#Царицын_Сталинград_Волгоград#