Уважаемые друзья-подписчики! Предлагаю вашему вниманию серию фронтовых очерков писателя и поэта Константина Симонова, написанные в годы Сталинградской битвы.
Это было утром. Командир батальона Кошелев позвал к себе Семена Школенко и, став с ним рядом в прибрежном кустарнике, как всегда, скупо сказал:
— Языка надо достать.
— Достану, — сказал Школенко.
Он присел в окопе и стал готовиться обдуманно и не спеша. Он проверил автомат, повесил на пояс три диска, приготовил пять гранат, две простые и три противотанковые, положил их в сумку, потом огляделся и, подумав, взял припасенную в солдатском мешке медную проволочку, спрятал ее в карман.
Итти предстояло вдоль берега. Он пошел, не спеша, вперевалку, с оглядкой. Кругом все было тихо. Школенко прибавил шагу и, чтобы сократить расстояние, стал пересекать лощинку напрямик, по мелкому кустарнику. Раздалась пулеметная очередь. Пули прошли где-то близко. Школенко лег и с минуту лежал неподвижно.
Он был недоволен собой. Эта пулеметная очередь — без нее можно было обойтись. Надо было только пройти по густому кустарнику. Хотел сэкономить полминуты, а теперь придется терять десять — обходить кругом. Он поднялся, пригибаясь, перебежал чащу. За полчаса он миновал сначала одну балку, потом другую, заросшую кустарником. Сразу же за этой балкой стояли три сарая и дом: место было почти открытое, заросшее полынью и травой. Школенко лег и пополз по-пластунски. Через несколько минут он подполз к первому сараю и заглянул внутрь его. В сарае было темно и пахло сыростью. По земляному полу ходили куры и поросенок. Но в следующую секунду Школенко заметил у стены неглубокий окопчик и выпиленную в два бревна бойницу. Возле окопчика валялась недокуренная пачка немецких сигарет. Немцы были где-то близко. Теперь это не вызывало сомнений. Следующий сарай был пуст, у третьего возле стога лежало двое убитых красноармейцев, рядом с ними валялись винтовки. Кровь была свежая.
Школенко попробовал восстановить в уме картину происшедшего: ну да, вот они вышли отсюда, шли, наверно, в рост, не таясь, а немец ударил из автомата откуда-нибудь с той стороны. Школенко взяла досада за эту неосторожную смерть. «Если бы они шли со мной, не дал бы им так итти», подумал он, и эта мысль навела его на разные другие, старые заветные мысли насчет того, что не так у нас ходят в разведку: часто без хитрости ходят. Подумать дальше было некогда, надо было искать немца.
В лощинке, заросшей виноградником, он напал на тропку. После прошедшего утром дождя земля еще не просохла, и на тропке были хорошо видны уходящие в лес следы. Через сто метров Школенко увидел пару немецких сапог и винтовку. Откуда они здесь появились, он не мог догадаться, но на всякий случай сунул винтовку в канаву и затоптал ее землей, а сапоги бросил в кустарник. Свежий след вел в лес. Не прополз еще Школенко и 50 метров, как услышал минометный выстрел. Миномет с небольшими паузами ударил десять раз подряд.
Впереди были заросли. Школенко пополз через них налево, где виднелась заросшая яма; кругом был бурьян, а внутри зола. Из ямы в промежутке между кустами был виден просвет. В десяти метрах от Школенко стоял миномет, a еще несколько шагов дальше него — ручной пулемет. Один немец стоял у миномета, а шестеро неподалеку от него сидели, собравшись в кружок, и ели из котелков. В первую секунду Школенко инстинктивно вскинул автомат и хотел дать по ним очередь, но в следующую секунду он рассудительно изменил это решение. Он мог одной очередью не убить сразу всех, и дальше ему предстояла бы неравная борьба. Он, не торопясь, стал изготовлять к бою противотанковую гранату. Противотанковую он выбрал потому, что расстояние было небольшое, а ударить она могла гуще. Он не торопился. Торопиться было незачем, цель была на виду. Он прочно уперся левой рукой в дно ямы, вцепился в землю так, чтобы рука не скользнула, и, приподнявшись, швырнул гранату. Она упала прямо посреди немцев. Когда он увидел, что шестеро лежат неподвижно, а один, тот, который стоял у миномета, продолжает стоять около него, удивленно глядя на изуродованный осколком гранаты ствол. Школенко вскочил и, вплотную подойдя к немцу с автоматом, не сводя с него глаз, знаком показал, чтоб тот отстегнул с себя парабеллум и бросил на землю. У немца дрожали руки, он долго отстегивал парабеллум и бросил его далеко от себя. Тогда Школенко, толкая немца перед собой, подошел с ним к пулемету. Пулемет был разряжен. Школенко знаком показал немцу, чтобы тот взвалил пулемет на плечи. Немец послушно нагнулся и поднял пулемет. Теперь у него были заняты обе руки.
Несмотря на серьезность положения, Школенко усмехнулся. Ему показалось забавным, что немец своими руками отнесет к нам свой пулемет. Так они и пошли обратно — впереди немец со взваленным на плечи пулеметом, сзади Школенко. Немец шел медленно, спотыкаясь, он не сопротивлялся, но, видимо, не терял надежды встретить кого-нибудь, кто его выручит, и тянул время. Школенко, который все предыдущее делал неторопливо, теперь торопился. Чувство одиночества и страха за то, что ему каждую минуту из-за любого куста могут выстрелить в спину, не было ему чуждо. Пока он делал дело, он не торопился, ни на секунду больше, чем нужно, но теперь ему хотелось скорее вернуться, и он нетерпеливо подталкивал немца в спину.
На командный пункт батальона Школенко добрался только после полудня. Там кроме капитана Кошелева сидел командир полка. Школенко последний раз небрежно ткнул автоматом в спину немца и кратко сказал:
— Вот.
И только потом уже по всей форме доложил о своем прибытии.
Командир полка пожал ему руку, оглядел его с ног до головы и, еще раз крепко стиснув руку, отошел в сторону и о чем-то заговорил с командиром батальона. Их разговор продолжался с минуту. Школенко молча стоял и ждал.
— Хорошо, — сказал командир полка. — Его задачу — он кивнул на капитана Кошелева — вы выполнили, теперь выполните мою. Вы должны узнать, где стоят их остальные минометы.
— Узнаю,— коротко сказал Школенко и добавил: — Разрешите спросить, — один пойду?
— Один, — сказал Кошелев.
— Ну, что ж, тем лучше, — Школенко вскинул на плечо автомат.
— Сначала отдохните, — сказал командир полка, — а потом пойдете.
Школенко, подойдя к связистам, вытащил из сапога ложку и, пристроившись с котелком, стал медленно, со вкусом есть щи. Он устал и был доволен, что ему дали эту передышку. Доев щи, он свернул цыгарку. Все утро он не курил, курить было приятно, особенно в предчувствии того, что до вечера опять не придется курить. Потом он сел и перемотал портянки. Ноги немножко болели. Так он просидел примерно с полчаса, вскинул автомат и уже не добавляя гранат, снова пошел в ту же сторону, что и утром.
Теперь он взял правее деревни и ближе к реке, прячась в росших по обочинам дороги кустах. Первый выстрел из миномета он услышал за 500 метров. Ползти туда пришлось по длинной лощине, продираясь через густой ореховый, царапавший руки и лицо кустарник. Мины шли по направлению к Школенко и пролетали дальше. Он на минуту приостановился, мысленно представил себе траекторию полета и по звуку определил направление, с которого стреляли. После ореховой балки пришлось перевалить холмик, за которым начиналась лощина с густым лесом. Пока он прополз по ней еще 200 метров, выстрелы прекратились. Последний из них был совсем близкий. Вдруг недалеко от Школенко во весь рост поднялся немец. Школенко лег и притаился, пролежал минут десять. Когда немец исчез, Школенко через мелколесье дополз до большого куста. Из куста были хорошо видны все три миномета, стоявшие в балке.
Школенко лег плашмя и вытащил свернутую в трубку бумагу, на которой он еще заранее решил начертить и записать для точности, где именно стоят минометы. Но в ту секунду, когда он принял это решение, семеро немцев, стоявшие у минометов, подошли друг к другу. Все вместе сели у ближнего к Школенко миномета, всего в 8 метрах от него. Только один остался поодаль и, лежа на боку на краю окопа, куда-то звонил и, видимо, никак не мог дозвониться по телефону.
То, что немцы подошли к нему так близко и все, за исключением одного, сидели вместе, толкнуло Школенко на смелый шаг. Он должен был записать и зачертить, потом доложить, потом артиллерия должна была попасть в эти минометы, а между тем немцы сидели все рядом, а у него под рукой были гранаты. Решение родилось мгновенно, может быть так мгновенно от того, что только сегодня, в точно такой же обстановке ему уже один раз повезло. Так или иначе, Школенко решил управиться с немцами сам. Он, лежа, достал обе противотанковые гранаты, потом вытащил из кармана припасенную медную проволочку, обмотал ею гранаты. Теперь оставалось только кинуть. Школенко опять, как и в тот раз, крепко оперся рукой о землю, набрал поглубже воздух и бросил гранаты. Но гранаты были очень тяжелые — сразу две, он с утра уже очень уморился, все-таки это была вторая разведка за день. И когда он швырнул их, то они на полметра не долетели до немцев. Он это успел заметить, когда ложился на землю плашмя, а в следующую секунду его не сильно ударило в плечо, и он, еще лежа, схватясь за плечо рукой, почувствовал на пальцах кровь.
В следующую секунду он вскочил во весь рост, держа автомат наизготове. Взрыв был очень сильным, и немцы, как в прошлый раз, лежали убитые, только на этот раз никто не остался на ногах и лежали все. Потом один, тот, который оставался у телефона, пошевелился. Школенко подошел к нему и тронул его ногой. Немец перевернулся, лежа на земле, поднял руки и заговорил, но что — в горячке Школенко не разобрал. Рядом с немцем лежал телефон. Не рассчитывая его унести, Школенко ударил несколько раз тяжелым, кованым сапогом и разбил его. Потом он оглянулся, придумывая, что сделать с минометами. Неожиданно в двух десятках шагов от него в кустах сильно зашуршало. Прижав к животу автомат, Школенко пустил туда длинную очередь веером, но из кустов вместо немцев выскочил его хороший знакомый Сатаров, боец 2-го батальона, несколько дней тому назад взятый в плен немцами. Сатаров стоял обросший, босой, в одних кальсонах и не своим голосом, полуоборотясь назад, кричал:
— Наши, наши пришли!
Вслед за ним из кустов вышли еще 16 человек, все такие же голые, обросшие и страшные, как Сатаров. Трое были окровавлены, одного из них поддерживали на руках.
— Ты стрелял? — сказал Сатаров.
— Я, — сказал Школенко.
— Вот поранил ты их, — показал Сатаров рукой на окровавленных людей. — А где же все?
— А я один, — ответил Школенко. — А вы тут что?
— А мы могилу себе рыли, — сказал Сатаров. — Нас двое автоматчиков стерегли. Они как услышали взрыв — побежали. А ты, значит, один?
— Один, — повторил Школенко и посмотрел на минометы. Времени терять было нельзя, вот первое, о чем подумал он в эту минуту. И следствием этой мысли было мгновенное решение. — Скорее минометы берите, — сказал он деловито, — скорее, скорее, чего зря время проводите. Сейчас к своим пойдем.
Несколько человек взялись за минометы и взвалили их на себя, остальные повели раненых. Теперь Школенко торопился уйти обратно еще больше, чем в первый раз, ему скорей хотелось увести к своим этих замученных людей и кроме того, он еще сам не мог опомниться от своей удачи. Ему казалось, что вот-вот, если протянуть хоть немного время, вся эта удача может вдруг сорваться. Он шел последним, замыкая шествие, то и дело прислушиваясь и поворачиваясь с автоматом назад.
Только теперь, когда он шел сзади вырученных им из плена и видел окровавленные тела раненых, он вдруг очнулся от ошеломляющего чувства боя. «Хорошо, что еще не убил, — подумал он о своих, — хорошо, что не убил никого. Кто же знал, что они здесь, — утешал он себя, — я ведь не знал, думал немцы». И он вслух повторил эту мысль шедшему рядом с ним Сатарову.
— Я ведь не знал, — думал немцы.
— Конечно, — просто ответил Сатаров. — А то как же.
Между освобожденными красноармейцами, прихрамывая на одну ногу и держась за разбитую голову, шел пленный немец, тот, что лежал у телефона. Он шел, сжимая голову руками, изредка стонал, с ужасом оглядываясь на шедших рядом с ним голых, окровавленных людей. Пять минут назад они копали могилу, теперь он их боялся, как оживших мертвецов, боялся, пожалуй, больше, чем самого Школенко.
Через полтора часа незаметными тропами, они дошли до батальона. Школенко отрапортовал и, выслушав скупую благодарность капитана, соединенную с крепким дружеским пожатием, отошел на пять шагов и ничком лег на землю.
Оглушающая усталость этого дня сразу навалилась на него. Открытыми глазами он смотрел на травинки, росшие около, и казалось страшным, что все это было и кончилось, а он вот живет и кругом растет трава, и все на свете так же, как было утром.
Солнце закатывается за степью, оно красное и пыльное, и мгновенная южная темнота начинает ползти со всех сторон.
— А вы знаете, — говорит Школенко после нескольких минут раздумья, — вы знаете, почему я командиру полка сказал, что это лучше, что я один в разведку пойду? Вы думаете, в разведку лучше одному итти? Нет, одному страшнее, в разведку лучше вдвоем с товарищем итти. Но лучше с товарищем, если ты его хорошо знаешь, какой он есть человек, а если ты его характер не знаешь, то лучше — одному. Если по душе, откровенно говорить: у нас горе просто, недодумывают часто у нас, что значит в разведку с незнакомым человеком итти. Я в забой спускался, и то мне работать несподручно было, если я напарника своего не знал, а в разведку вдвоем с человеком итти — это значит вдвоем с ним рядом со смертью ходить. И должен я его характер знать, как свой. Только тогда у меня душа спокойная будет. А этого у нас в толк никак не возьмут, над товариществом бойцовским, над дружбой мало думают. Без нужды часто людей разлучают. Одного туда, а других сюда.
И Школенко, разговорившись, стал высказывать свои задушевные мысли.
— По душе говоря, когда смерть с тобой рядом ходит, то страшно, конечно, но только я год с хвостиком воюю, и есть у меня мысль такая, что вот немец, он когда всем своим нутром чувствует, что на него человек идет, который не особо страшится, то этого человека сам немец страшиться первым начинает. А если я его страшиться начинаю, то он меня страшиться перестает. В общем, так уж на войне заведено, кто-то один кого-то другого больше бояться должен. Так я хочу, чтобы он меня больше боялся.
Школенко долго смотрит кругом на вечернюю степь, и на лице его появляется горькое, печальное выражение.
— Что смотрите? — спрашиваю я.
— Смотрю, куда докатил он нас, далеко он нас допятил.
И за его горькими словами я вдруг чувствую те две мучительные мысли, которые постоянно грызут храброе солдатское сердце: далеко он нас допятил, надо его остановить. И чем храбрее солдат, чем больше похож на такого, как Школенко, тем горше ему думать об этом, тем тяжелее ему отступать.
…Окопами изрыты степи, высятся над ними холмы блиндажей, ревут минометные залпы. Безымянна еще эта земля вокруг Сталинграда.
Но когда-то ведь и слово «Бородино» знали только в Можайском уезде, оно было уездным словом. А потом в один день оно стало словом всенародным. Бородинская позиция была не лучше и не хуже многих других позиций, лежавших между Неманом и Москвой. Но Бородино оказалось неприступной крепостью потому, что именно здесь решил русский солдат положить свою жизнь, но не сдаться. И поэтому там мелководная речка стала непроходимой, и холмы и перелески с наскоро выкопанными траншеями стали неприступными.
В степях под Сталинградом много безвестных холмов и речушек, много деревенек, названий которых не знает никто за сто верст отсюда, но народ ждет и верит, что название какой-то из этих деревенек прозвучит в веках, как Бородино, и что одно из этих степных широких полей станет полем великой победы.
Пока поставлю многоточие...
Смотрите мои публикации, ставьте лайки и подписывайтесь на мой канал, история печати через историю страны!
Ситникова Татьяна Владимировна- кандидат филологических наук, Лектор ВОЗ, Действительный член Царицынского генеалогического общества, исследователь-краевед
#Городская_печать#Царицын_Сталинград_Волгоград#