«Шамиль взят. Поздравляю Кавказскую армию!». Этим кратким сообщением генерал-адъютанта Александра Барятинского о занятии дагестанского аула Гуниб завершилась целая эпоха в истории России.
Кавказская война, изнурявшая и империю, и горские народы, не прекращалась более сорока лет: с 1817 года и до 6 сентября 1859 года, когда пал последний оплот «немирных горцев» на востоке Кавказа, а сам амир аль-муминин — «повелитель правоверных», имам Шамиль сдался в плен солдатам корпуса Барятинского.
Бои на западном Кавказе, в черкесских землях шли до 1864 года, но это было уже послесловием — по мнению историков, исход войны (за ходом которой пристально следили в Стамбуле и Лондоне) стал ясен именно тогда, в ауле Гуниб, ровно 165 лет назад.
По свидетельствам очевидцев, увидев, что сопротивление бесполезно, имам с оружием вышел к победителям, сказав: «Как мёд может приобретать горький привкус, так и война может стать бессмысленной».
Бывший непримиримый противник прожил последние 12 лет в статусе подданного Российской империи, потомственного дворянина Калужской губернии.
В описаниях этого времени есть любопытный эпизод: во время путешествий по русской глубинке Шамиль гостил в имении бывшего врага, князя Барятинского в Марьине (нынешний Рыльский район Курской области). К слову, интересная историческая перекличка — на территории имения находятся палаты гетмана Мазепы.
Есть легенда, что Шамиль по пути в Мекку (русское правительство отпустило экс-врага в хадж в Аравию, где тот скончался) останавливался на несколько дней у отставного генерала Барятинского в другом имении — близ Льгова на берегу реки Сейм. Имам совершал намазы в маленькой псевдоготической башенке, которую с тех пор так и зовут — «Башня Шамиля».
Все эти названия в наши дни на слуху. Льгов и Рыльск — в те годы мирная сонная провинция — сейчас не только приграничные, но, увы, и прифронтовые города. По мостам через Сейм, по которым пытаются прорваться ВСУ, бьёт наша артиллерия. Кавказ, «пылавший» и в XIX веке, и на рубеже XX и XXI веков, сейчас, напротив, надёжный тыл, откуда на защиту общей страны идут добровольцы и контрактники.
Нынешнюю фронтовую работу кавказцев можно назвать исполнением завета Шамиля во время принесения им (и его сыновьями Гази-Мухаммадом и Мухаммадом-Шапи) присяги России в 1866 году:
«Я завещал своим детям и своим единоверцам быть верноподданными России и полезными слугами нашему Отечеству».
Но этой присяге (которой следовали и добровольцы-кавалеристы «Дикой дивизии» времён Первой мировой, и дагестанские ополченцы 1999 года) предшествовала долгая вражда — которой в целях ослабления России пользовались внешние силы.
Британия и Османская империя рассматривали Северный Кавказ в качестве тарана против нашей страны, равно как сейчас сейчас коллективный Запад отводит ту же роль Украине. При этом — и это было заметно на примере Кавказской войны — иноземные державы использовали и подпитывали уже возникшие сложности в отношениях между горцами и подданными «белого царя».
«Стал давать цену только железу»
Долгое время, до первой четверти XIX века, российские власти проводили по отношению к этой горной территории политику, описанную генералом Василием Потто в труде «Кавказская война»:
«Все наши отношения с мелкими кавказскими владениями носили характер каких-то мирных переговоров и договоров. Большей части не только дагестанских и иных ханов, но даже чеченским старшинам… Россия платила жалование».
Пока это была «серая зона» в приграничье, то такая политика вкупе с действиями терского казачества была вполне адекватной. Когда же в результате войн с Персией и Османской империей Россия присоединила Закавказье, то сообщение с новоприобретёнными землями через неподконтрольную зону стало абсолютно нетерпимым.
В 1817 году Александр I поручил герою наполеоновских войн генералу Алексею Ермолову навести порядок в Кавказских горах. «Принципом Ермолова было, что золото — не охрана от неприятеля, и он стал давать цену только железу, которое и заставил ценить более золота», — обтекаемо пишет генерал Потто. Для пресечения горских набегов Ермолов действовал жёстко — не ограничиваясь строительством крепостей и созданием просек в «серой зоне», он прибегал к разорению «бандитских гнёзд» и взятию аманатов — заложников.
Через два года пошла иностранная «помощь» — в 1819-м анапский паша (Черноморское побережье тогда ещё контролировалось турками) направил к закубанским адыгам агентов, которые «возмущают черкес, уговаривают их к нападению на русскую границу, а более всего на Екатеринодар как главный пункт черноморского населения».
В это же время фиксируется проникновение британских эмиссаров на Северный Кавказ. Дипломат Дэвид Уркварт, который в 1830-е прибыл из Стамбула и «в поле» — в Закубанье — курировал «черкесский вопрос», и капитан Лайонс, который тогда же подвозил оружие северокавказским князьям и вождям, шли уже по путям, проторённым другими «агентами влияния». Местные правители же принимали помощь как должное, считая ее подспорьем в войне — которую они считали религиозной.
Петербург тем временем, похоже, недооценивал значимость и военную опасность событий на юге. Генерал от инфантерии Алексей Вельяминов доказывал двору: можно было закончить войну за шесть лет при условии дополнительного выделения 14 млн рублей (сумма большая, но надо учесть, что бюджет исчислялся сотнями миллионов рублей) и увеличения личного состава.
Но, по словам Потто, «государь полагал, что одной двадцатой дивизии в полном составе… будет достаточно Паскевичу (преемнику Ермолова. — Прим. ред.), чтобы довести до конца начатое покорение Кавказа». Несколько напоминает обещание Павла Грачева в декабре 1994-го — завершить чеченскую кампанию при помощи одного парашютно-десантного полка.
В реальности же война не просто затягивалась, но и выходила на новый уровень
Поэт и его мюриды
После отставки Ермолова боевые действия велись, но ставка опять была сделана на приведение к лояльности местных элит и интеграции их в российское общество.
В Закавказье такая практика была весьма успешной — там государственная традиция укреплялась тысячелетиями и племенная структура отсутствовала.
В Дагестане и Чечне, увы, она работала с переменным успехом, и местные вожди неоднократно перебегали из одного лагеря в другой. Возможно, и там бы она восторжествовала когда-нибудь, если бы не, как сейчас модно говорить, «прилетел чёрный лебедь» в лице имама Гази-Мухаммада. Этот суфийский шейх, поэт и муджаддид (реформатор), был ещё и талантливым организатором.
При поддержке местного духовенства он объявил газават (священную войну неверным). Так произошло объединение отдельных ополчений в единую управляемую структуру мюридов — в переводе с арабского «последователей».
Первый имам руководил недолго и погиб в битве за аул Гимры с войсками генерала Розена. Преемник Гази-Мухаммада — Гамзат-бек был имамом недолго, всего год, и был зарезан во время пятничной молитвы в главной мечети аула Хунзах. Гамзат стал жертвой кровной мести — которую, к слову, объявил аварский правитель Хаджи-Мурат — воспетый Львом Толстым в одноимённой повести.
Наконец, в 1834 году третьим имамом Чечни и Дагестана стал друг детства и соученик Гази-Мухаммада — Шамиль. И это было не просто «кадровое решение», а коренное изменение войны.
«Чистосердечно преданные имаму»
Четверть века Шамиль командовал войском в Чечне и Дагестане и не без успеха пытался создать государство на этой территории. Причём государство особенное во многих отношениях. В одном он во многом предвосхитил будущее — строил исламскую теократию, а не традиционную монархию.
Потом так будут действовать суданские махдисты, сторонники аятоллы Хомейни в Иране и запрещённые в РФ афганские талибы. Но задача третьего имама была сложнее.
На землях, подчинённых Шамилю, вообще не было городов, поэтому — до начала сопротивления российским войскам — государства как такового в Чечне и значительной части Дагестана не было. Теперь оно было создано директивным образом.
Причем Шамиль опирался не на родоплеменную или феодальную знать (тем более что последней в горной Чечне просто не было), а на наибов — своих уполномоченных, которые набирались из наиболее способных горцев и подчинялись напрямую повелителю правоверных.
Наибы «чистосердечно были преданы имаму и ради дела не жалели ни своего имущества, ни себя, соблюдая среди народа, подвластного им, справедливость…», вспоминал зять Шамиля Абдуррахман Казикумухский. Наибом аварских земель был упомянутый выше Хаджи-Мурат.
Именно при Шамиле горские ополчения превратились в полноценную армию, и из отдельных стычек и операций местного значения боевые действия на Кавказе переросли в настоящую войну. Где успели повоевать и поручик Тенгинского пехотного полка Михаил Лермонтов, и юнкер 20-й артиллерийской бригады граф Лев Толстой.
Перечисление «боестолкновений» (выражаясь языком сводок Первой и Второй чеченских) заняло бы слишком много времени. Достаточно сказать, что воспетое Лермонтовым сражение на реке Валерик — в котором русский отряд генерала Галафеева бился с мюридами Ахверд Магомы, одного из наиболее способных «генералов» Шамиля, — считается одним из самых кровавых сражений 1840-х.
Медальон от султана
Во время Крымской войны Шамиль, по сути, открыл второй фронт, двинув дагестанских горцев в Кахетию, где их остановили русские войска. Историки считают, что вторжение произошло после имевших место в 1854 году переговоров имама с эмиссарами от турецкой Анатолийской армии. Ещё ранее, в начале войны Шамиль получил предложение приготовиться к встрече союзных (то есть англо-франко-турецких) войск в Имеретии.
Историки считают, что во время Крымской кампании ряд британских политиков, в том числе будущий премьер лорд Пальмерстон, «были готовы пойти на создание после войны независимого черкесского государства во главе с имамом».
Впрочем, сам Шамиль уже явно осознавал, что союзники его используют. «Вместо благодарности за его готовность действовать в соответствии с планами союзников и за быстроту, с какой он исполнил свое обещание, его стали упрекать и отчитывать как последнего подданного», — передавал устные мемуары Шамиля полковник Руновский, состоявший приставом при имаме — когда тот уже жил в Калуге.
В других источниках приводится ещё одно свидетельство: «ничего, кроме знамен, медальонов и пустых обещаний», Шамиль от османов так и не получил.
За рамкой картины
Хотя Крымская война и стала для России неудачной, ее окончание позволило завершить Кавказскую войну. Войска, действовавшие на турецком фронте в Анатолии, в 1856 году были переброшены на Кавказ, в подчинение новому командующему, князю Барятинскому.
Одновременно Барятинский в качестве кавказского наместника «финансово поощрял стремление горцев к мирной жизни, охотно брал на русскую службу самых воинственных, но готовых служить русскому царю», отмечает историк Ирина Кумова. Барятинский полагал, что горцы вполне способны жить в Российской империи, опираясь на внутреннее самоуправление.
Против не сложивших оружия горцев Кавказский корпус повёл наступление в Чечне и горном Дагестане.
После взятия последней столицы имамата — чеченского аула Ведено, Шамиль ушёл в горы, за реку Андийское Койсу. Последние сражения в 1859 году шли на подступах к горе Гуниб, где имам закрепился с полутысячей верных мюридов.
«Вся Чечня и Дагестан ныне покорились державе российского императора, и только один Шамиль лично упорствует в сопротивлении великому государю. <…> Я требую, чтобы Шамиль неотлагательно положил оружие», — оповестил 24 августа Барятинский, пообещав полное прощение в случае сдачи.
Но имам дал последний бой.
За неимением экшен-камер и фотоаппаратов события и памятные места сорокалетней Кавказской войны запечатлевали (естественно, постфактум) живописцы: от профессионалов вроде Франца Рубо и Ивана Айвазовского до любителей, например поручика Лермонтова. Подробности взятия Гуниба известны широкой публике по картине Теодора Горшельта (выставленной сейчас в Курском музее) — художника не самого известного, но лично присутствовавшего при штурме.
На картине запечатлён рассвет 25 августа (6 сентября по новому стилю), когда солдаты Апшеронского полка, поднявшись по скале с южной стороны, повели бой с сотней мюридов на одном из горных выступов. Противник изображён со всем уважением — видно, что горцы, один из которых держит знамя газавата, готовы сражаться до конца. И многие, как вспоминали очевидцы, бросались в пропасть, не желая сдаваться.
Единственная неточность — на полотне изображены Барятинский и Шамиль в гуще сражения. На деле же генерал наблюдал за штурмом из рощи у подножия горы, а Шамиль находился в ауле Гуниб. Отряд апшеронцев отрезал ставку имама от горы, где оборонялись последние защитники.
В итоге Барятинский «перевыполнил» обещание — хотя Шамиль сдался не до, а после штурма Гуниба, ему сохранили жизнь, а позже, по сути, простили.
Александром II была назначена Шамилю пенсия в 10 000 рублей серебром в год (затем увеличена до 15 000 рублей).
И хотя за Шамилем и его семейством по месту жительства установлен «постоянный и бдительный надзор», император предписал — «чтобы оный не был стеснительным».
«Был поражён красотою…»
Далее история Шамиля — это знакомство с Россией, с которой он воевал всю жизнь, но, по сути, не знал. Предстояли аудиенции у Александра II в Чугуеве и Петербурге и упомянутая выше встреча с Барятинским в курском имении.
Но прежде было путешествие по русской провинции, в ходе которого Шамиль испытал настоящий цивилизационный шок. Вот что он сказал в Курске губернатору Николаю Бибикову:
«Проезжая через Ставрополь, я был поражён красотою города и убранством домов. Мне казалось невозможным созидать что-нибудь лучше, но, приехав в Харьков и Курск, я совсем переменил своё мировоззрение и, судя по устройству этих городов, могу представить, что меня ожидает в столице…».
Об отношении к бывшему врагу можно судить по тому, что в 1866 году Шамиль был гостем на свадьбе цесаревича Александра — будущего Александра III — и тогда же в третий раз встретился с царём-освободителем. Два года спустя царь, заботясь о немолодом имаме, посоветовал ему выбрать для жительства место с более подходящим, чем Калуга, климатом. Шамиль выбрал Киев, откуда он уже и отправился в последнее путешествие в Мекку.
Превращение врага в союзника, предписавшего своим землякам и единоверцам «быть верным России», по свидетельству очевидцев, было вполне искренним.