Он всегда был тем, кто делал вопреки. В этом было его проклятие, его сила и его слабость. Степан, крупный мужчина с поредевшими волосами и глубокими морщинами вокруг глаз, сидел на кухне своего пустого дома. Мир вокруг давно перестал удивлять его — всё казалось предсказуемым и лишённым смысла, как бесконечный круговорот повторений. Словно закон Сансары замкнул его в этом однообразии, и выхода не предвиделось. Он привык к этому, даже нашёл в этом своё извращённое спокойствие.
На столе перед ним лежала стопка черновиков. Не жизнь — сквозняк из прошлых лет, который пытался закрутить его в своей пыли, но всё равно не мог. Он знал, что его время подходит к концу, но это его не беспокоило. Нет смысла в драматических жестах или попытках что-то исправить. Степан уже всё сделал. Он написал своё имя в истории жизней других людей. И, честно говоря, ему этого хватало. Тексты, которые он создавал — это не просто его мысли, а отголоски того, кем он был и кем хотел стать. Каждый черновик был как набросок его самого, несовершенный, с явными ошибками, но всё же правдивый.
Рядом стоял пустой стакан, на донышке которого застряло несколько капель коньяка. Он поднял его, будто надеясь, что хотя бы эти крохи принесут облегчение. Но ничего не изменилось. Как бы он ни опрокидывал небо в своих мыслях, всё оставалось таким же серым и безмолвным.
Дверь открылась тихо, но этого было достаточно, чтобы вывести его из размышлений. Это была Лиза, его дочь. Взрослая уже женщина, но всё ещё с тем же огоньком в глазах, который он когда-то потерял. Она тихо вошла, закрыв за собой дверь.
— Папа, — голос её был одновременно мягким и твёрдым. — Что ты опять тут делаешь?
Он не сразу ответил. Знал, что её волнует. Знал, что она ждёт от него какого-то признания, какой-то искры. Но что он мог ей сказать? Что жизнь всё та же, что ничего не изменилось, кроме того, что они оба стали старше? Что те надежды, которые он питал, давно улетели?
— Делаю наброски, — наконец сказал он, устало махнув рукой на стол. — Всё так же, как и всегда. Как будто мир ждёт чего-то нового от меня.
Лиза присела напротив него, склонив голову на бок. В её глазах была та искра, что когда-то жила в его, но теперь её было куда больше. Она знала: он не сдастся. Он будет идти ко дну, но не позволить этому быть его концом.
— Ты всегда делал всё по-своему, — сказала она, бережно коснувшись его руки. — Но разве это не то, что делает тебя тобой?
Он посмотрел на неё, на её уверенность. Он был её учителем, а она — его продолжение, его единственная надежда. Он искал что-то в своей жизни, что-то простое, но настоящее. Любовь, которую можно держать в руках, словно бумажный черновик, нежный и хрупкий, но живой. И вот она, сидит напротив, с той самой любовью, что он искал всю свою жизнь.
— Они сказали, что поздно что-то менять, — выдохнул он, отворачиваясь от её взгляда. — Но наши дети будут лучше, чем мы, так?
Лиза сжала его руку сильнее, но не сказала ничего в ответ. Время сделает своё дело, и она это знала. Всё, что он мог — это передать свой голос дальше. Возможно, он был прав. Возможно, не он, а они продолжат его песню. Нас просто меняют местами, говорил он себе.
— Знаешь, — наконец произнесла она, разрывая молчание, — ты всегда любил писать. Так почему бы не сделать это по-настоящему, в последний раз?
Он нахмурился. Черновики, наброски... Сколько их уже прошло через его руки, через его голову? Сотни? Тысячи? И что в итоге? Всё это оказалось лишь подготовкой к чему-то большему, что так и не произошло?
— А что, если в этот раз ты напишешь о себе? — предложила она, чуть приподняв бровь. — Не черновик, не набросок. А правду.
Он усмехнулся. Правда? Вся его жизнь была правдой. Но она была как тысячи таких же жизней, прошедших до него и после него. И в каждой из них были те же ошибки, те же потери, те же несбывшиеся мечты. Что нового он может сказать?
— Лиза, — произнёс он с лёгкой грустью в голосе. — Мы все просто повторяем друг друга. В этом круговороте нас меняют местами, и ничего не меняется. Но может, в этом и есть смысл?
Она молча смотрела на него, но её глаза блестели. Ей было не важно, сколько раз он уже обжигался, сколько раз разочаровывался. Для неё важно было только то, что он оставил её с чем-то большим, чем слова. С жизнью.
И в этот момент Степан понял: не важно, сколько черновиков он оставит после себя. Не важно, что его жизнь была полна набросков и неудач. Она была полна тех, кто продолжит его песню.
И это было достаточно.