Говорят, что за каждым успешным мужчиной стоит женщина. Что ж, женщина, на протяжении сорока восьми лет стоявшая за гением, более чем заслуживает, чтобы мы узнали о ней больше.
Нельзя представить себе жизнь Льва Николаевича без Софьи Андреевны . Все мы довольно много знаем о Льве Толстом и почти ничего, кроме того, что быть женой гения тяжкий крест, — о ней. Говорят, среди поклонников писателя довольно долго бытовало мнение о корыстной истеричке, доставшейся в жены святому человеку. Я, к счастью, такой оценки Софьи Андреевны не застала. Говоря о ней, вспоминали переписанную вручную не то восемь, не то двенадцать раз «Войну и мир»! Тринадцать детей — это ж сколько ей, бедненькой, приходилось родами мучиться, а сколько беременной ходить! Обязательным номером программы шло толстовское распутство, которое графине приходилось терпеть.
О последнем: «Неправда! — говорит компетентнейший из биографов Толстого Павел Басинский , — Это был брак, в котором ни один из супругов никогда не изменил другому». Откуда такая уверенность? Есть основания: то было уникальное супружество, совершенно прозрачное, в котором муж и жена писали друг другу длинные письма, вели дневники, после дневники вели дети, жизнь семьи протекала на глазах друзей и знакомых, также оставивших подробные воспоминания. Но главное — не таков был Толстой. А как же добрачный дневник? Это, впрямь, было чудовищной глупостью, дать нежной невесте, цветику лазоревому, прочесть историю своих похотей. Но таким уж он был, бескомпромиссно честным, даже там, где лучше бы промолчать.
А какой была она, женщина, без которой у нас не было бы великого писателя, каким мы его знаем сейчас? «Анна Каренина» потеряла бы немыслимо обаятельную сцену сватовства Левина к Китти Щербацкой (помните, с буквами?). Да и всей линии Левин-Китти, этой гармоничной антитезы разрушительным страстям Анны-Вронского не было бы, потому что она вся про Льва Толстого и Сонечку Берс. Наташа Ростова тоже не была бы той, которую любим в «Войне и Мире» . Детали жизни и домашнего быта Ростовых перекочевали в роман из повести «Наташа», которую Соня Берс написала подростком. Вместе с именем, как вы наверняка заметили. Что, тоже писала прозу? Да, и пусть ставить сочинения Софьи Андреевны рядом с книгами графа было бы странно, но ее дневник совершенно предвосхитил исповедальную женскую прозу конца двадцатого века и совсем современный автофикшн. Без преувеличений, некоторые страницы читаются как триллер, а над другими — обливаешься слезами.
Умная, сильная, храбрая, деловая, по-матерински заботливая, бешено ревнивая, нежная и отчаянно нуждающаяся в ответной нежности, она взвалила на себя воз забот о семье, доме, поместье, детях и безропотно тащила, будучи перманентно беременной. Я, знаете, представляла дом в Ясной поляне подобием дворца, с колоннами у входа, высоченными потолками, огромными залами и анфиладой комнат. На самом деле господский дом не маленький и двухэтажный, но для семьи из десяти человек тесноват, а бывали ведь еще гости, жила прислуга, и ни о какой роскоши речь совершенно точно не шла. Аскет граф, представьте, писал свои романы, сидя на детском стульчике, обеспечивая минимальную дистанцию между глазами и листом бумаги, он был сильно близорук, а очков не любил. Однако аскетизм графа, вызывающий безусловное уважение как часть его позиции по отношению к миру, хорош для одного человека. Но мало согласуется с необходимостью вести приличное по статусу хозяйство в доме, где за стол по два десятка человек садились и гостили очень непростые люди, составлявшие цвет отечественной культуры.
Софья Андреевна в совершенстве владела немецким и французским. Неплохо лепила и рисовала, хуже играла на фортепьяно. Фотографировала, хотя фотографии далеки от профессионализма. И все же, помимо «жена гения» очень и очень немало, согласитесь? Дочь гоф-медика. То есть дворцового медика Андрея Евстафьевича Берса, кстати, согласно семейной легенде, как-то Чайковский, друживший с ее родным дядей, тоже лейб-медиком Александром Евстафьевичем, увидел у того на квартире лебедя, приволакивающего подбитое крыло. Так появилась задумка «Лебединого озера». И в Большом театре у Берсов была своя ложа, это к тому, что семья была не рядовая и не чуждая творчества.
Отец Софьи был человеком прямодушным, энергичным и очень вспыльчивым, любил свою жену, под старость сильно ее ревновал и даже мучил своей ревностью, хотя для нее не было повода. Софья Андреевна писала, что внешностью она пошла в мать, а характером — в отца. Я думаю — да. Терзала Толстого ревностью, ревновала даже к тем женщинам, которые были у него до знакомства с ней. Кстати, о тринадцати детях, пятеро из которых умерли: в этом Софья в точности повторила судьбу матери. Время было такое: рожали много, детская смертность была высокой. Подвиг Софьи Андреевны не столько в том, что она рожала и почти половину схоронила младенцами, а в том, что обстоятельства ее были иными, чем у ее матери. Отец Сони был последователен в вопросах воспитания и образования детей, что же касается Толстого: с одним ребенком — давай в простоте, с другим — давай в шелках. То им достаточно домашнего образования, то согласен на гимназию, то вдруг «духовный переворот», и давай вообще пойдем все огород сажать…
Такая прекрасная жизнь и такой печальный финал. Помните ильфо-петровский мем: «Графиня изменившемся лицом бежит пруду»? Я всегда думала, что он означает утрированную драму в стиле немого кино, где на мертвенно-белом лице черные круги глаз, героиня заламывает руки, красиво изгибает стан, лишается чувств, а потом вот это вот всё. И не знала, что это фрагмент подлинной телеграммы журналиста Н. Е. Эфроса в газету «Речь» от 28 октября 1910 года — дня, когда Лев Толстой тайно ушел из Ясной поляны. Соавторы, возможно, читали брошюру «Смерть Толстого», где текст телеграммы приведен полностью, запомнили кусочек про графиню и пруд, после вложили в уста Остапа.
В реальных событиях, предшествовавших телеграмме, ничего смешного. Если выбирать между жанрами античного театра, здесь не комедия, а трагедия. Речь о попытке самоубийства Софьи Андреевны, которая нашла записку, оставленную графом. Записку, что подвела итог сорока восьми годам брака, в котором была мужу верной женой и преданной соратницей, заботилась о нём, как ни об одном из детей. И вот, на седьмом десятке оставлена им и лишена наследства, дети отвернулись от нее, на сердце свинцовая тяжесть, жить незачем и хочется одного — покончить с этой мукой.
Утопиться графине не дали, спасли. Уход Льва Николаевича стал роковым для него: в поезде простудился, простуда перешла в воспаление легких, и, спустя неделю, умер на станции Астапово. Уходил, потому что не мог жить с ней. Без нее не смог жить. Не «Ромео и Джульетта», не «Филемон и Бавкида», а история несчастной по-своему семьи. Прежде счастливой, хотя и не похожей, вопреки началу великого романа, ни на какую другую. Счастливые семьи, знаете ли, тоже счастливы всякая по-своему. В этой счастье цвело, лелеемое ею, пока не вмешались обстоятельства неодолимой силы. Духовные искания Глыбы, матерого человечища не по силам оказались любящей женщине.
Если вы захотите узнать о Софье Андреевне больше, рекомендую книгу Павла Басинского «Соня, уйди!»
Текст: автор канала «Читаем с Майей» Майя Ставитская