Работа победителя XII Международного литературного Тютчевского конкурса «Мыслящий тростник-2024» Анастасии Геннадьевны Ермаковой.
Однажды я попала на встречу с одним известным психологом. За
довольно большие деньги он предлагал присутствующим избавиться от
болезненных воспоминаний раз и навсегда.
- Я беру ваше воспоминание, – объяснял он, – и кромсаю его на многомного мелких кусочков, – движением заправского повара он словно
шинковал огурцы для салата.
- И что? – ехидно спросил кто-то из зала.
- И то! За 90 секунд воспоминания вашего больше нет! То есть помнить-то вы будете, но вам уже не будет больно...
И тут я задумалась: хочу ли я избавиться от боли? Насовсем? Держать
свои воспоминания в туго сжатом кулачке, как пустые обёртки от конфет,
лишённые всякого содержания? Наконец-то можно будет спокойно вспоминать
о дорогих ушедших людях, о гулких расставаниях... Все то, что годами мучило
и разрывало, теперь будет лежать тихо-смирно с опознавательными житейскими бирками: смерть, разлука, неудача.
В этот момент мне почему-то вспомнился Фёдор Иванович Тютчев. Его
строки властно и отчётливо зазвучали в голове, перекрывая громкие обещания
пустого беспамятного счастья:
Как ни тяжёл последний час –
Та непонятная для нас
Истома смертного страданья, –
Но для души еще страшней
Следить, как вымирают в ней
Все лучшие воспоминанья...
Вот уж для кого забыть страшнее, чем умереть. Не только «лучшие», но и
«худшие» свои воспоминания никогда бы не отдал Фёдор Иванович. Да разве
отдал бы он кому-нибудь за все сокровища мира память о Елене Денисьевой,
память о своих умерших детях?..
И разве открылось бы ему тогда такое:
О вещая душа моя!
О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьёшься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Сакральное знание неведомого, тайна жизни, считанная сердцем.
Глубокое переживание собственной боли напрямую связано с умением
сочувствовать. А для Тютчева сочувствие – константа бытия, сравнимая с
благодатью.
Нам не дано предугадать,
Как наше слово отзовётся, –
И нам сочувствие даётся,
Как нам даётся благодать...
Несомненно, не только Пушкин – наше все, но и Тютчев – наше все,
светлый гений отечественной литературы, вещий голос которого звучит в
каждом русском сердце.
Неудивительно, что его считали «своим» и символисты, и акмеисты. Он
одновременно и вне всяких течений, и вместе с тем созвучен каждому из них.
Потому первыми и оценили дарование Тютчева титаны: Пушкин, Некрасов,
Тургенев и даже Толстой, который стихи вообще не особо жаловал.
Вот, например, Валерий Брюсов:
Каждый миг есть чудо и безумье,
Каждый трепет непонятен мне,
Все запутаны пути раздумья,
Как узнать, что в жизни, что во сне?
(«Каждый миг»)
А вот Фёдор Тютчев:
Есть бизнецы – для земнородных
Два божества, – то Смерть и Сон,
Как брат с сестрою дивно сходных –
Она угрюмей, кротче он...
(«Близнецы»)
И кто скажет, что это не символизм?
Или вот ещё пример.
Андрей Белый:
Окна запотели.
На дворе луна.
И стоишь без цели
у окна.
Ветер. Никнет, споря,
ряд седых берёз.
Много было горя…
Много слёз…
И встает невольно
скучный ряд годин.
Сердцу больно, больно…
Я один.
Фёдор Тютчев:
Сижу задумчив и один,
На потухающий камин
Сквозь слёз гляжу...
С тоскою мыслю о былом
И слов в унынии моём
Не нахожу.
Былое – было ли когда?
Что ныне – будет ли всегда?..
Оно пройдёт –
Пройдёт оно, как всё прошло,
И канет в тёмное жерло
За годом год...
И здесь не только схожесь темы и отчасти даже интонации, но
определённый лексический подбор, и символическая наполненность.
Мгла, тень, сон, бездна, рок, сон, тайна – лексические проводники
символистов; все эти слова есть и у Тютчева. Но Тютчев гораздо шире и
«светлее»: упоенье, благодать, чудо, небеса, свет встречаются в его поэтике не
реже, этим и достигается особое равновесие тьмы и света, разочарования и
надежды в его поэтическом мире. И пробивается нежное сочувствие ко всему
хрупкому и недолговечному, всему, что увядает и готово вот-вот исчезнуть.
...Как увядающее мило!
Какая прелесть в нём для нас,
Когда, что так цвело и жило,
Теперь, так немощно и хило.
В последний улыбнётся раз!..
И умиротворяет бесконечное любование красотой этого мира.
Так, в жизни есть мгновения –
Их трудно передать,
Они самозабвения
Земного благодать.
Шумят верхи древесные
Высоко надо мной,
И птицы лишь небесные
Беседуют со мной.
Всё пошлое и ложное
Ушло так далеко,
Всё мило-невозможное
Так близко и легко.
И любо мне, и сладко мне,
И мир в моей груди,
Дремотою обвеян я –
О время, погоди!
И накатывает ощущение внезапной безотчётной радости существования:
...Поют деревья, блещут воды,
Любовью воздух растворён,
И мир, цветущий мир природы,
Избытком жизни упоён.
В поэтике Тютчева, несомненно, можно обнаружить и ростки акмеизма.
Вот Ахматова:
Сжала руки под тёмной вуалью…
«Отчего ты сегодня бледна?»
— Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.
Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот…
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот...
А вот Тютчев:
Она сидела на полу
И груду писем разбирала,
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала.
Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела,
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело...
Какое внимание к деталям, выпуклая «вещность», а какое блестящее,
удивительно точное сравнение: «как души смотрят с высоты на ими брошенное
тело»!
Очень верно всеохватность Тютчева на семантическом уровне
охарактеризовал Юрий Лотман: «Семантика поэзии Тютчева отличается
большой сложностью. Если привычная картина в истории литературы состоит в
том, что отдельные поэты и целые литературные направления переходят от
одного типа смыслообразования к другому как от этапа к этапу, то для Тютчева
характерно, часто в пределах одного стихотворения, совмещение самых
различных и исторически несовместимых семантических систем. Одни слова у
него несут барочно-аллегорическую семантику, другие связаны с
романтической символикой, третьи активизируют мифологический пласт
значений, оживляющий черты глубокой древности, четвёртые с
исключительной точностью и простотой обозначают вещный мир в его
предметной конкретности».
Есть в поэзии Тютчева и отголоски романтизма, и пантеизм, о чём
говорили многие литературоведы. Природа, конечно, одухотворена у Тютчева,
но не сама по себе, а только перед взором чуткого сердца любующегося
человека. Да ведь и не в пантеизме дело. И тут Тютчев гораздо шире. Его
духовный поиск точно охарактеризовал Борис Тарасов в своей статье «Тютчев и
Паскаль»: «И Тютчеву, и Пушкину свойственно по-разному обнаруживаемое в
их творчестве стремление заглянуть «за край» культурного, идеологического,
экономического и т. п. пространства и времени и проникнуть в заповедные
тайники мирового бытия и человеческой души, постоянно питающие и
сохраняющие ядро жизненного процесса при всей изменяемости в ходе истории (до неузнаваемости) его внешнего облика». Также Тарасов соврешенно верно отметил «онтологическую целеустремлённость» Тютчева. Это, пожалуй,
путеводная нить его поэтики. Я бы ещё отметила и аксиологическую
насыщенность поэтической ткани, мощную этическую доминанту (без всякой
назидательности, разумеется), потому что ценностные ориентиры Тютчева
абсолютно очевидны и прекрасно просматриваются практически в каждом
стихотворении.
Фёдор Тютчев – первый русский экзистенционалист, ибо проблема
существования человека в мире тревожила его больше всего. Именно поэтому
можно найти пересечение его поэтики с мыслями Паскаля и Кьеркегора,
первыми европейскими экзистенциалистами. И если экзистенциализм XX века
(Камю, Сартр, Хайдеггер), сгущая каждодневную абсурдность бытия до
невыносимости, пытаются так или иначе заслониться от нее, отгородиться от
боли, изобретая методы онтологического спасения человека в мире и от мира,
то Тютчев — более чем за сто лет до них! – честно и сурово проживает боль,
бесстрашно доходя до её сердцевины. Разумеется, не с мазохисткой целью
продления мучений, а с целью самосохранения себя, своей человеческой сути.
Переживание, проживание каждого дня – вот самое главное, каждый
прожитый день укрупняет важное и стирает ненужное.
Не рассуждай, не хлопочи!..
Безумство ищет, глупость судит;
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть чему, то будет.
Живя, умей все пережить:
Печаль, и радость, и тревогу,
Чего желать? О чём тужить?
День пережит – и слава богу!
И молитва поэта не о чуде или о счастье, а о том, чтобы хватило сил
пережить все испытания судьбы.
Все, что сберечь мне удалось,
Надежды, веры и любви,
В одну молитву всё слилось:
Переживи, переживи!
Пережить отчаяние после смерти любимых людей:
Дни сочтены, утрат не перечесть,
Живая жизнь давно уж позади,
Передового нет, и я, как есть,
На роковой стою очереди.
Это стихотворение написано после смерти брата. Но ещё более
пронзительны стихи, написанные после смерти Елены Александровны
Денисьевой.
Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло
С того блаженно-рокового дня,
Как душу всю свою она вдохнула,
Как всю себя перелила в меня.
И вот уж год, без жалоб, без упрёку,
Утратив всё, приветствую судьбу...
Быть до конца так страшно одиноку,
Как буду одинок в своём гробу.
Быть может, это самый сильный образ одиночества, который когда-либо
был создан!
Тютчев страшно мучается, но в итоге переживает всё стоически, как
настоящий мудрец. Понимает, что несмотря на все радости земной жизни,
подлинная тайна откроется нам только за порогом бытия. Тютчевские вершины
философской лирики бесспорны.
От жизни той, что бушевала здесь,
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Два-три кургана, видимых поднесь...
Да два-три дуба выросли на них,
Раскинувшись и широко и смело,
Красуются, шумят, – и нет им дела,
Чей прах, чью память роют корни их.
Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаём
Самих себя лишь грёзою природы.
Поочерёдно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.
Страшное и великое стихотворение! И велик, поистине велик поэт,
первый русский экзистенциалист Фёдор Тютчев.
Анастасия Ермакова, "Мыслящий тростник-2024".