“Береги честь смолоду!” Евгений Абрамович Баратынский (1800-44) может подтвердить истинность этой пословицы своей судьбой. Это имя известно всем любителям русской поэзии. Один из "поэтов Пушкинской поры", достопамятного "Золотого века", к сожалению, слишком рано покинувший этот мир, утончённый певец прекрасных дев и дикой природы севера, казалось бы никак не вяжется с казармой и воинской муштрой. Однако и ему довелось в молодые годы надеть военный мундир, причём при весьма драматичных обстоятельствах.
Род Баратынских очень древний, по легенде он ведёт своё начало от некоего славянского вождя Зоарда, прославившегося в V в на берегах Савы, Дравы и Дуная. В XIV в. его потомок Дмитрий Божедар построил в Галицких землях замок Боратын (Божья защита). Его сын Дмитрий Дмитриевич уже имел прозвание Боратынский. После присоединения Смоленских земель к Московскому царству в 1654 г. бельский шляхтич Иван Петрович Боратынский поступил на службу к царю Алексею Михайловичу и получил поместья в Бельском уезде Смоленского воеводства, а сын его - Павел Иванович служил в полку смоленской шляхты поручиком. Начиная с этого времени фамилия рода стала писаться через "А" - "Баратынские". Правнук Павла Ивановича - Абрам Андреевич (1767-1810) участвовал в русско-шведской войне 1788-90 гг., в 29 лет стал генерал-майором, а в 31 - генерал-лейтенантом, но в 1798 г. был отправлен в отставку императором Павлом (как говорят, за слишком благожелательное отношение к опальному фельдмаршалу Суворову). Его братья: Пётр (1768-1845) стал генерал-лейтенантом, Богдан (1769-1820) - вице-адмиралом, а Илья (1776-1837) - контр-адмиралом. Его второй сын Ираклий Абрамович (1802-59) - генерал-лейтенант, участник Турецкой (1828-29) и Польской (1830-31) военных кампаний губернатор Ярославской (в 1842-46) и Казанской (в 1846-57) губерний, сенатор.
Отпрыск такой семьи просто не мог не пойти по военной стезе и в Декабре 1812 г. Евгений поступает в Пажеский корпус - самое престижное военно-учебное заведение России того времени. Первые два года он проучился в целом без нареканий со стороны преподавателей, но в 1814 г. неугомонный характер и юношеский максимализм привели его в ряды т.н. "общества мстителей" - группы учащихся объединившихся с целью борьбы с особо нелюбимыми педагогами. Впрочем, "борьба", в основном, сводилась к обычному в подростковом возрасте озорству. Так, однажды ночью, "мстители" пробрались через чердачное окно в расположенный рядом с корпусом католический костёл и зажгли в нём все свечи и лампады. Стоявший на ближайшем перекрёстке полицейский - будочник, увидев, как в запертой снаружи церкви зажёгся свет, не на шутку струхнул и вызвал квартального надзирателя, тот частного пристава, а тот, в свою очередь, полицмейстера. Когда стражи порядка решились, наконец, войти в костёл, там, естественно, уже никого не было. В наказание за подобные проделки Баратынский и его товарищи были лишены "отпуска со двора" на праздники. "Мстители" притихли и начальство, решив, что они исправились, разрешило им на масленицу (22 Февраля 1816 г) навестить родственников.
Тут-то и случилось вопиющие ЧП. Вот как его изложил в своём докладе императору директор Пажеского корпуса генерал-лейтенант Ф.И. Клингер: "...пажи Ханыков и Баратынский...вместо того, что бы идти к родственниками с присланными за ними людьми, с коими они из корпуса были отпущены, пошли к камергеру Приклонскому, по знакомству их с сыном его пажом Приклонским и вынули у него из бюро черепаховую, в золотой оправе табакерку и 500 рублей ассигнациями. Директор корпуса, как скоро об этом узнал, послал гофмейстера на Придворный Прачешный двор к кастелянше Фрейганг, у которой, по поручению от матери, находились два пажа Креницыны, у коих, по известной по корпусу меж ними связи, предполагали найти и упоминаемых пажей Ханыкова и Баратынского, как действительно и оказалось. Гофмейстер объяснил госпоже Фрейганг, что ей не следовало оставлять у себя на ночь пажей, коих, как ей было известно, отпускают только для свидания с родственниками от коих присылаются люди или экипажи их... а пажей Ханыкова и Баратынского взял с собою в корпус, где они...посаженные будучи под арест в две особые комнаты, признались, что взяли упомянутые деньги и табакерку, которую изломав, оставили себе только золотую оправу, а на деньги накупили разных вещей на 270 рублей, прокатали и пролакомили 180 рублей, да найдены у них 50 рублей, кои вместе с отобранными у них купленными вещами были возвращены камергеру Приклонскому. По важности такого проступка пажей Ханыкова и Баратынского, столь непростительным образом употребивших снисхождение начальства, из коих первому 15 лет, а второму - 16..., я, не приступая к наказанию их, обязанностию себе поставляю Вашему Императорскому Величеству о сём донести..."
26 Февраля Александр I издаёт рескрипт: "...Пажей Дмитрия Ханыкова и Евгения Баратынского исключить из Пажеского корпуса и отдать родственникам, с тем, что бы они не были принимаемы ни в военную, ни в гражданскую службу, разве только захотят заслужить свои проступки и попросятся в солдаты, в таком случае дозволяется принять их в военную службу..."
Казалось бы: подумаешь наказание! У матери Евгения было более 1 000 душ крепостных. Он мог безбедно жить в своё удовольствие без всякой службы. Но у шестнадцатилетнего юноши уже сложились понятия о фамильной чести. Он понимал, что своим поступком бросил тень на славный род Баратынских, и твёрдо решил добиться звания "Честного солдата". И, как только Евгению исполнилось 19 лет, 8 Февраля 1819 г он поступает рядовым солдатом в Лейб-гвардии Егерский полк.
Конечно, как дворянин Баратынский имел ряд привилегий: он жил не в казарме, а снимал квартиру в городе, был освобождён от телесных наказаний и хозяйственных работ, офицеры обращались к нему на "вы''. Но в остальном он нёс такую же службу, как солдаты набранные из рекрутов. Полк стоял в Петербурге, в свободное от службы время Баратынский посещал литературные салоны, где познакомился с А.С. Пушкиным, В.А, Жуковским, В.К. Кюхельбекером. Но особенно сдружился он с А.А. Дельвигом, который помог ему опубликовать первые литературные опыты. Вот как Евгений в стихотворении, посвящённом Дельвигу, описывает свою службу:
"Так, любезный мой Гораций,
Так, хоть рад, хотя не рад,
Но теперь я муз и граций
Променял на вахтпарад;
Сыну милому Венеры,
Рощам Пафоса, Цитеры,
Приуныв, прости сказал;
Гордый лавр и мирт весёлый
Кивер воина тяжёлый
На главе моей измял.
Строю нет в забытой лире,
Хладно день за днём идёт,
И теперь меня в мундире
Гений мой не узнаёт!
Мне ли думать о куплетах?
За свирель… а тут беды!
Марс, затянутый в штиблетах,
Обегает уж ряды,
Кличет ратников по-свойски…
О судьбы переворот!
Твой поэт летит геройски
Вместо Пинда - на развод.
Вам, свободные пииты,
Петь, любить; меня же вряд
Иль камены, иль хариты
В карауле навестят...''
Родственники и друзья Баратынских не раз обращались к Александру I с просьбой о прощении юноши, но тот всякий раз отвечал: "Рано ещё, пусть послужит." Сам Евгений вспоминал: " Один раз меня поставили на часы во двор во время пребывания в нём покойного императора Александра Павловича. Ему, видно, доложили, кто стоит на часах. Он подошёл ко мне, спросил фамилию, потрепал по плечу и изволил ласково сказать: "Послужи!"
4 Января 1820 г по "высочайшему повелению" Баратынского производят в унтер-офицеры и переводят в Нейшлотский пехотный полк, в Финляндию, в крепость Кюмень. Вот как он опишет эти места в стихотворении "Финляндия":
"В свои расселины вы приняли певца,
Граниты финские, граниты вековые,
Земли ледяного венца
Богатыри сторожевые.
Он с лирой между вас. Поклон его, поклон
Громадам, миру современным;
Подобно им, да будет он
Во все годины неизменным!
Как всё вокруг меня пленяет чудно взор!
Там необъятными водами
Слилося море с небесами;
Тут с каменной горы к нему дремучий бор
Сошёл тяжёлыми стопами,
Сошёл - и смотрится в зерцале гладких вод!
Уж поздно, день погас, но ясен неба свод;
На скалы финские без мрака ночь нисходит,
И только что себе в убор
Алмазных звёзд ненужный хор
На небосклон она выводит!
Так вот отечество Одиновых детей,
Грозы народов отдалённых!
Так это колыбель их беспокойных дней,
Разбоям громким посвящённых!"
К счастью, командиром полка оказался старый знакомый и сосед Баратынских по имению полковник Лутковский. Благодаря ему Евгений дважды получал длительный отпуск: с 11 Декабря 1820 по 1 Марта 1821 и с 21 Сентября 1822 по15 Февраля 1823 гг. Именно в доме Лутковского Баратынский познакомился, а затем и подружился с адъютантом Генерал-губернатора Финляндии и командира Отдельного Финляндского корпуса А.А. Закревского Н.В. Путятой.
Осенью 1824 года, благодаря ходатайству Путяты, Баратынский получил разрешение приехать в Гельсингфорс (ныне Хельсинки) и состоять при корпусном штабе генерала Закревского. Здесь он неожиданно увлёкся супругой генерал-губернатора А. Ф. Закревской, дамой необыкновенно обаятельной и своеобразной, которую сам Пушкин назвал «беззаконной кометой». Ей Баратынский посвящает свои стихотворения: «Фея», «Нет, обманула вас молва», «Мы пьём в любви отраву сладкую», «Я безрассуден, и не диво» и др. Однако он прекрасно понимает всю бесперспективность этих отношений .В письме к Путяте Баратынский пишет прямо: «Какой несчастный плод преждевременной опытности - сердце, жадное страсти, но уже неспособное предаваться одной постоянной страсти и теряющееся в толпе беспредельных желаний! Таково положение М. и моё». В конце концов, Баратынский должен был вернуться в свой полк, в Кюмень.
21 Апреля 1825 г Евгений Баратынский был произведён в прапорщики. Это было “высочайшее прощение”. Теперь перед ним открывалась блестящая военная карьера, но Евгений твёрдо решил посвятить жизнь литературному труду. Вскоре после того Нейшлотский полк был назначен в Петербург - держать караулы. В Петербурге Баратынский возобновил свои литературные знакомства. В Сентябре Баратынский возвратился с полком в Кюмень, съездил ненадолго в Гельсингфорс и 30 Сентября получил четырёхмесячный отпуск, в своё имение в Тамбовской губернии. Находясь проездом в Москве, он подал прошение об отставке “По состоянию здоровья”. К прошению прилагалась справка:
“Cвидетельство. Дано сиё Нейшлотского пехотного полка прапорщику Баратынскому в том, что он был мною свидетельствован в болезни и оказался одержим сильным ревматизмом левой ноги, продолжавшимся с давнего времени и болью в груди, каковые болезни препятствуют ему продолжать военную службу, в чём свидетельствую. Москва, Декабря 27-го дня, 1825 года. Московского ордонанс-гауза штаб-лекарь Кузьмин."
31 Января 1826 г Евгений Баратынский был уволен в отставку. ‘’Судьбой наложенные цепи упали с рук моих” – писал он по этому поводу. Военная служба не принесла Баратынскому ни чинов, ни наград, ни славы. Но звания “честного солдата” он добился. Что ж и это немало. То, что между безмятежным существованием и тернистым “путём чести” он выбрал второе - заслуживает уважения.