На улице было приятно. Трава зеленела, солнце светило ярко, а жара не ощущалась. Цвели сады сирени. Замечательный был июнь. Москва будто пробудилась от спячки. Люди куда-то бежали, толкались и рвались что-то делать, даже не совсем понимая, чего именно они хотят. Из-за каких неведомых причин рабочие сократили число перекуров, профессора начали увлечённо читать лекции, а старики как-то активнее стали играть в шахматы в уютных советских двориках. Да что там старики! В тот год даже в футболе доминировала московская команда: «Спартак» во главе с Черенковым и Родионовым мчался к первому за восемь лет чемпионству в первенстве СССР. Словом, свежий воздух подул во вновь распахнутое окно, и москвичи и гости столицы почувствовали приближение перемен и наступление эпохи свобод.
Особенно сильно изменилась столичная молодёжь. На центральных улицах и площадях города-героя неожиданно для всех материализовались доселе несуществующие фарцовщики, которые всеми правдами и неправдами доставали у иностранных туристов кроссовки от «Найка» и втридорога перепродавали своим сверстникам. Все ходили на модные дискотеки. Только в ту интересную эпоху было возможно, чтобы после песен Виктора Цоя диджеи (если тогда это слово вообще было в лексиконе советской тусовки) ставили Depeche Mode. А ещё в московские институты стояла километровая очередь из пацанов, которые хорошо понимали, что если они провалят вступительные испытания, то имеют все шансы поехать в до недавнего времени никому не нужный солнечный Афганистан.
Таким был 1987 год, в котором двадцатиоднолетний Костик оканчивал выпускной курс истфака МГУ. В историки юноша метил не случайно: он следовал примеру своего любимого деда-ветерана Великой Отечественной войны, который был профессором в МГИМО и лишь недавно, в семьдесят пять лет, вышел на пенсию. Жил Костик, кстати, именно с Кузьмой Васильевичем и его женой Клавдией Прохоровной – своей бабушкой. Это соседство молодости и опыта было вызвано тем, что институт не смог предоставить Костику общагу, а родители его проживали в Кировской области. Сейчас это покажется странным, но в те годы было распространённым явлением переезжать из Москвы в провинцию за большими карьерными перспективами, даже если ты был сыном самого профессора МГИМО. Отец Костика, главный инженер Коксохимического цеха Завода Ильича, лет десять назад так и поступил.
У бабушки с дедушкой Костик жил как у Христа за пазухой. Домашних обязанностей было минимум, а за их редкое выполнение родаки родаков щедро одаряли его деньгой на обеды и новые кроссы, так что в универе Костика, который единственный на всём курсе до сих пор не проработал ни дня, считали мажором. А ещё Костик имел право хоть каждый день приводить домой своих друзей и девушек. Разумеется, всё происходило в рамках приличий и никаких вакханалий ребята не устраивали, но всё же лёгкость, с которой пожилая пара впускала в свой дом молодых ребят, не могла не поражать.
Любой человек, которого Костик приводил в это маленькое царство уюта, моментально сопровождался на кухню. Там Клавдия Прохоровна, хирург по образованию, проводила операцию по заполнению желудка Костиного друга наивкуснейшей едой. Поскольку приводимые товарищи были по большей части однокурсниками Кости с истфака, Кузьма Васильевич охотно вступал с юными коллегами в дискуссии. Обсуждали они всё что можно, начиная с Рюрика и заканчивая Бисмарком. Лишь двадцатый век как-то деликатно обходили стороной. Могли только Николая II пожурить за очевидные ошибки и Столыпина осторожно похвалить: признавали, что мужик он был толковый, хоть и душил революцию своим модным галстуком.
А вот если товарищ Костика вдруг упоминал кого-то из советских деятелей в негативном ключе, то настроение стариков менялось на 180 градусов. Клавдия Прохоровна сию секунду начинала креститься, а Кузьма Васильевич вежливо ретировался с крайне бледным выражением лица. Костик эту особенность поведения его любимых grandma и grandpa долго не замечал, пока на это ему не указали товарищи. Они предлагали серьёзно поговорить с бабушкой и дедушкой, чтобы «избавить их от психологической травмы и прекратить это девиантное поведение». Но Костя не хотел давить на больные сердца: интуиция ему подсказывала, что за этим иррациональным страхом стоит какое-то ужасное событие, о котором и просто подумать страшно, не то, что испытать вживую. Так что с товарищами Костик договорился, что политику они будут обсуждать в других местах, а доводить почтенную пару до инсульта всё-таки не стоит.
Коля в доме семейства Игнатовых был первый раз, поэтому с негласным сводом правил квартиры номер 37 он знаком не был. Это был человек крайне свободного полёта мысли, записная книжка, где хранилось множество самых разнообразных политических анекдотов ещё со времён лицейской жизни Ленина. Знакомясь с людьми, Коля предпочитал располагать их к себе с помощью шуток. И, желая достичь одобрения Кузьмы Васильевича и Клавдии Прохоровны, он достал из своей богатейшей коллекции самый главный бриллиант.
- Кузьма Васильевич, разрешите, я расскажу вам анекдот, идеально подходящий к теме нашего разговора, - предложил Коля.
- Отчего же нет, мой юный друг? – добродушно ответил дедушка, - Анекдоты мы любим.
- Заходят как-то в лифт Рейган и Горбачёв…
И стоило Николаю произнести фамилию нынешнего генсека, как Кузьма Васильевич моментально бросил ложку в тарелку и на половину не съеденного супа, вскочил с дивана и быстрым шагом направился в свою комнату, не глядя на недоумевающих студентов.
- Что это с ним? – удивился туповатый Коля.
- Не обращай внимание, Коленька, - попыталась его успокоить содрогающаяся Клавдия Прохоровна, - Ешь супчик, пока горячий. У Кузьмы сегодня плохое настроение целый день…
Ребята уткнулись в тарелки. Продолжить рассказ анекдота Коля не решился, хотя в успехе этой шутки сомнений не было. Аппетит у студентов совсем пропал. Первым не выдержал Коля. Он вспомнил, что у него есть какое-то срочное дело и попросился на выход. Костя молча проводил товарища до двери, попрощался и вернулся на кухню дообедать. Но есть всё так же не хотелось.
- Нет, я так больше не могу, - встал изо стола Костик, - Пойду с дедом перетру.
- Костя, не надо, - пыталась сдержать его бабушка.
Но Костя не послушался и направился в дедову комнату. Бегство с обеда очень сильно разозлило Костика, ведь оно поставило под угрозу товарищество с Колей. А Костик этим товариществом дорожил.
- Слушай, дед, это сейчас было очень некрасиво. Я не знаю, может, тебе партийный долг не позволяет, но хотя бы из хозяйской вежливости анекдот Коле надо было дать рассказать. А не удирать бешено, как ты это сделал. И как ты делаешь всегда. Может объяснишься наконец, с чем связано твоя диковатость?
Кузьма Васильевич ничего не ответил внуку. Вместо этого он резко встал со своего кресла, задёрнул занавески у каждого окна и аккуратно закрыл дверь.
- А теперь послушай старого человека, Костя, - проговорил дед с ударением на каждом слове, - Ты, видимо, не понимаешь, но такое ни рассказывать, ни слушать ни в коем случае нельзя. Иначе ОНИ, ОНИ обязательно вас дураков найдут! Хотите делать это – делайте без меня. А я на старости лет на Колыму ехать не собираюсь!
Он говорил это с таким жаром, что Костику стало мерещиться, будто действительно в комнате сидит кто-то третий с погонами майора и старательно конспектирует разговор. Костик постучал по несущей стене, и она ему показалась какой-то слишком тонкой. Затем он легонько приоткрыл занавеску и затрясся: во дворе стоял чёрный воронок. «Бред какой-то!» - подумал Костик и тряхнул головой. Присмотрелся ещё раз. Обычная «Волга» какого-то работника МИДа, скорее всего.
- Дедуль, ну те времена давным-давно позади. Сейчас можно спокойно анекдоты про власть рассказывать. Ну ты же сам съезд смотрел. Там Горбачёв говорил, что гласность и открытость к критике и иронии – это неотъемлемая часть строительства нового социалистического общества. Ну и, тем более, тут же все свои. Бояться точно нечего…
- Да я тоже в тридцать седьмом только со своими водился. А потом…
- Что потом? Что такого могло случиться, что ты теперь при любом упоминании их, - Костя показал пальцем наверх, - трясёшься как банный лист?
Возникла пауза. Костик внимательно смотрел на деда. С каждой секундой ему всё понятнее становилось: все эти годы дедушка действительно что-то скрывал.
- Пообещай мне, что никто из твоих друзей не узнает то, что ты сейчас услышишь, - после долгих раздумий Кузьма Васильевич таки решился открыться внуку.
- Обещаю.
- Тогда слушай. Это случилось, когда я в Орле только начинал преподавать. Как сейчас помню: это было тринадцатое июля тридцать седьмого года. Такая погода хорошая стояла. Прямо как сейчас. У меня деньги ещё при себе были, меня недавно премировали. Так что мы с бабушкой твоей целый день гуляли, и я её даже в кафешку смог сводить. И вот я такой счастливый и влюблённый после замечательной прогулки в свою маленькую комнату возвращаюсь. Захожу в неё. Смотрю, а там Славик Будейко на кровати моей сидит! Мой школьный товарищ. А я его с выпускного не видел. Исчез он как-то. А куда – никто не знал. Телефоны же тогда только у больших начальников были. Поэтому после десятого класса мы прощались, будто в последний раз виделись. С кем-то, конечно, удавалось связь поддерживать, но далеко не со всеми. И я так обрадовался Славику! Ты не представляешь как! На шею сразу кинулся. Думаю, как же классно! Сейчас буду со своим другом, с которым за одной партой сидел, общаться всю ночь. Но моя радость быстро прошла. Я смотрю: Слава совсем невесел. Я его спрашиваю: «Ты чего?». А он так посмотрел мне внимательно в глаза, руки мне на плечи положил и сказал:
- Кузя, я сейчас работаю в НКВД. И у меня ордер на твой арест.
- Что? – у меня аж сердце в пятки ушло.
- На тебя донос написали, - объяснил мне Славка.
- Да я же ничего не сделал! – удивился я.
И Славка с таким глубоким вздохом мне говорит:
- Знаю. Только отменить арест я не могу, это не в моих силах. Поэтому я и пришёл к тебе предупредить. Тебе надо бежать. Ты сам понимаешь, что после ареста ничего хорошего тебя не ждёт.
- Меня в лагеря отправят?
- Это в лучшем случае. Но у тебя есть двадцать часов, чтобы свалить из города. Потом я буду должен тебя арестовать.
- А куда мне бежать? – в смятении спрашиваю его.
- Езжай в Москву. Там тебя встретят.
- Кто встретит? Как они меня узнают?
- Узнают. Не беспокойся. И отвезут куда-надо. Там падай на колени, доказывай, что ты коммунист, что у тебя происхождение рабоче-крестьянское, умоляй их. Борись за свою жизнь, в общем. Всё в твоих руках, - сказал он, и мы замолчали, - А теперь прощай. Не могу дольше с тобой находиться. Опасно, - сказал он мне и крепко пожал руку.
- Спасибо, Слава, - только и мог промолвить я.
Кузьма Васильевич сделал паузу и налил из графина себе в стакан воду.
- И что же было дальше, дедушка? – Костик жаждал услышать продолжение этой истории.
- Да всё в точности, как Славик сказал. Поехал я в Москву первым возможным поездом. По приезде меня прямо на перроне мужчина встретил. Столько лет прошло, а я до сих пор его лицо помню. Светленький такой и голубоглазый, со слегка заметными усами, лет тридцати двух. Сейчас он, наверное, мёртв уже. Отвёз он меня куда-то. Я даже не понял куда. То-ли в отдел НКВД, то ли в Наркомпрос. Там меня какой-то подполковник допрашивал. И всё так быстро прошло! Я даже удивился. Он пару вопросов задал, руку пожал и отпустил. Сказал: «Вы, Кузьма Васильевич, настоящий коммунист и замечательный человек. Возвращайтесь в Орёл и спокойно преподавайте. Вас больше трогать не будут». Так и вышло. После этого случая ни разу ко мне никто не приходил.
Костик подошёл к креслу, где сидел Кузьма Васильевич, и обнял его. «Вот что случилось!» - думал внук, - «Одного допроса хватило, чтобы все последующие дни в течение долгих пятидесяти лет человек проживал в постоянном безумном страхе за себя и свою семью! А я его отругать посмел!»
- Дедуль, а когда страшнее было: во время войны или когда тебя чекист допрашивал?
- Конечно, когда перед подполковником тем стоял. Признаться честно, когда к нему в кабинет заходил, я даже не надеялся оттуда живым выйти. А потом, когда он меня так легко отпустил, я в это поверить не мог. Два месяца потом по ночам не спал. Всё ждал, что они придут за мной.
Дед и внук снова умолкли. Прислонившись к телу Кузьмы Васильевича, Костик чувствовал бешеный ритм, с котором билось старое комсомольское сердце.
- Кстати, а ты Славку, друга своего, поблагодарил за то, что он тебе жизнь спас? – нарушил молчание Костя, размокнув объятия и присев на соседний стул.
- Нет, - грустно покачал головой Кузьма Васильевич.
- Почему?
- Я, когда вернулся из Москвы, сразу пошёл Славу искать. Неделю узнавал через одноклассников, с кем ещё держал связь, где он может жить. Нашёл всё-таки адрес и пошёл туда. Открыла мне его мать, Кристина Фёдоровна. Стоит передо мной ни жива ни мертва. Я спросил её, где Славик. Она сказала, что в тот самый день, когда я в Москву рванул, он на работу к себе ушёл и больше не возвращался домой…
Кузьма Васильевич прервался, потому что Костик неожиданно для самого себя рухнул на пол. Дедушка помог ему подняться.
- Нормально всё?
- Да.
- Вот. А потом при Хрущёве уже некоторые документы рассекретили. Я архивы поднял и увидел личное дело Славы. Там было написано: расстрелян пятнадцатого июня 1937 года, то есть, спустя два дня, как он меня предупредил, - со слезами на глазах закончил Кузьма Васильевич.
С момента того разговора утекло много воды, а страна и общество изменились до неузнаваемости. Кузьма Васильевич под чутким присмотром своего архангела Вячеслава умудрился дожить почти что до ста лет, застав начало нулевых годов. Новую, «демократическую» власть он злобно критиковал и до самой смерти числился в рядах КПРФ.
А его внук Костик уже давно превратился в Константина Вячеславовича, в меру упитанного высокого мужчину и талантливого учителя истории. Мне повезло в старшей школе быть его учеником. И когда в десятом классе мы проходили сталинскую эпоху, он поведал нам страшный и при этом такой обыденный для советских граждан триллер. Его короткий рассказ произвёл на всех неизгладимое впечатление. Я никогда не забуду, как Варя, моя соседка по парте, плакала от ужаса! Константин Вячеславович, конечно, упомянул и трагическую судьбу чекиста Будейко. Человека, который поступил так, как правильно, а не так, как надо. Человека, который отдал свою жизнь взамен жизни друга и его потомков. Человека, благодаря которому Константин Вячеславович получил возможность стоять перед нами и учить истории.
Взрослый Костик закончил урок следующими словами, которые навечно засели в моей голове: «Вот говорят, что есть времена, когда люди не могут не быть плохими. А я вот несогласен. Человек всегда может жить достойно и по совести. И время никакой роли не играет».