Иннокентий Михайлович вышел на кухню, держась за стенку. Он был одет почти по-уличному: в валенках и ватных брюках, доставшихся ему в подарок от приятеля-железнодорожника, на плечах под фланелевой рубашкой плотно сидела меховая жилетка, с выступающей внизу овечьей опушкой.
- Держись, Ленинград, - вместо утреннего приветствия каждый раз говорил старик своим соседям по коммунальной квартире и спрашивал худенькую актрису драматического театра:
- Как там с чаем? Чайник уже вскипел, Машенька?
Та молча наливала Михайловичу в стакан кипятка. Заварки, конечно, уже давно не было. За столом сидел Ромка, сын Маши, кудрявый мальчик с впавшими от голода глазами и писал химическим карандашом под диктовку матери.
За окном завывала метелица, хотя было всего начало декабря.
- Иннокентий Михайлович, как вы думаете, когда же это закончится? – спросила в очередной раз Маша.
- Скоро, Машенька, иного нам не дано…- одинаково отвечал бывший парикмахер, но в его словах было столько уверенности и тепла, что маше становилось легче, будто кто погладил тёплой ладонью по голове. Поэтому, когда ей было особо тяжко ожидать весточки с фронта от мужа, она так спрашивала соседа.
Блокада длилась уже три года. Летом было чуть легче, хотя бы не было так холодно, и ели лебеду, собирая её по заросшему соседнему парку, и ещё ходили к знакомой тёте Клаве, жившей в частном доме, которая организовала у себя во дворе небольшой огородик с капустой, картошкой и морковкой. Семена моркови баба Клава научилась выращивать сама, сохраняя несколько штук рослой моркови в подполье в мешочках с песком.
Маша была красивой. Сейчас из-за худобы она стала больше похожа на балерину, и особую нежность её облику придавала копна вьющихся волос. Ромка тоже унаследовал эту черту матери, и когда его стриг Иннокентий Михайлович, то приговаривал:
- На три головы волос хватит. Вон сколько тебе порода отвалила…
Запасы мыла в доме Маши давно закончились. Она тщательно ухаживала за своими волосами, ведь она выходила на сцену. Хоть и шатаясь от голода, но твёрдым голосом выговаривая свои монологи. Машу любили зрители, правда в последний год театр был закрыт из-за потерь среди актёров, работников сцены. Кто-то уехал, а кто и умер от голода…
В последний год перед войной муж подарил Маше пару кусочков мыла, зная её пристрастие. Два кусочка были белоснежными с ароматом фиалок. Маша вдыхала этот аромат, и вспоминала мужа. Она мыла свои роскошные волосы сначала хозяйственным мылом, а потом тщательно прополоскав их, намылиливала второй раз уже душистым. Подержав немного на голове плотную белую пену, она смывала её, но запах фиалок оставался в волосах до следующей банной процедуры.
Ромка любил обнимать маму и нырять в копну её душистых волос, дыша ароматом, и гладя непокорные кудри.
- И у тебя такие же красивые волосы, сынок, - говорила мать, обнимая сына.
Вскоре один кусочек душистого мыла закончился, и мать начала использовать второй, не зная, как скоро её удастся купить когда-то новый, ведь город был окружён врагом, и едва хватало пайкового хлеба, чтобы выживать.
Многие знакомые и соседи погибли в эти годы от голода и холода. Мать ещё в первые годы блокады продала всё, что можно было продать: свои нарядные платья, шали, даже постельное бельё, но и это почти не спасало. Всегда хотелось есть.
Иннокентий Михайлович тоже очень исхудал, он почти не двигался, и без нужды не выходил их дома, экономя силы. Выручало старика поначалу то, что бывшие клиенты приходили к нему стричься, принося вместо денег что-нибудь из съестного. И он всегда делился с Машей и Ромой, приговаривая ка мантру:
- Держись, Ленинград…
Маша в этот декабрь заболела. Она, отдавая и от своего пайка часть сыну, берегла мальчика. Но Ромка таял на глазах. Он почти не вставал с постели, кутаясь в два одеяла. Тут же лежала мама. Вдвоём им было теплее.
Когда Маша крепко уснула, её платок, который она последний месяц не снимала с головы, сдвинулся чуть набок. Рома с удивлением заметил, что у мамы нет её кудрей под платком. Он отодвинул платок и теперь всё понял: голова мамы была побрита. Она открыла глаза и прошептала:
- А заем мне они сейчас? Театр не работает. Меня никто не видит…
Рома побрёл в комнату Михайловича и спросил:
- Вы маму обрили?
- Я, а кто же? – кивнул старик, - она сама попросила. Может, и права. Не то время теперь для причёсок.
- У неё закончилось мыло… - догадался мальчик.
Иннокентий Михайлович кивнул. Ромка сел перед ним.
- Тогда и меня побрейте… мыла нет. И так пока проще.
- А что? Волосы отрастут. Это не нога или рука. Им даже на пользу постриг будет, - одобрил парикмахер, - однако слышны бои. С каждым днём всё громче и громче. Наши бьют фашистскую гадину.
Когда стрижка была закончена, старик смахнул остатки Ромкиных кудрей в ведро, и протянул ему что-то маленькое в бумажке.
- Что это? – Ромка понюхал кусочек, и улыбнулся, узнав аромат фиалок.
- Мать просила продать его, чтобы купить что-то из еды, - шёпотом сказал Михайлович.
- А вы? – заговорщическим тоном спросил мальчик.
- Ну, я и купил немного, пошли покажу. Сейчас и займёмся приготовлением ужина, - он подмигнул Роме.
Старик вынул из комода что-то завёрнутое в газету. Он поднёс к носу мальчика куль и Ромка почуял запах вяленой рыбы.
- Ну, каково? Уловчик, а? – хрипло засмеялся Иннокентий Михайлович, - но мы будем варить уху! Сегодня на ужин - наваристый суп!
Они несли на кухню как драгоценный трофей небольшую рыбу. Налив в кастрюлю воды, стали кипятить её и, потом опустили в бурлящий кипяток рыбу прямо со шкуркой и хвостом, и головой.
Вскоре запах пошёл по всей квартире. На него и пришла Маша.
- Садись, дорогая, - Михайлович чувствовал себя героем дня.
- Как удалось достать? – радовалась Маша, - я сто лет не ела уху…
А Михайлович уже разминал ложкой кусочки расползшейся рыбы, указывая на мизерные кружки рыбьего жирка.
- Ох, хороша… Наваристая.
Они ели молча, стараясь не спешить, обжигаясь ароматной жижей. Ромка даже закрывал глаза от удовольствия, и обсасывал все косточки, складывая их на кусок газеты.
- Там и вторая есть, - обрадовал соседей Михайлович, - так что наш праздник продолжится завтра.
Он аккуратно собрал все рыбные кости и спрятал их в жестяную коробочку из-под чая.
- Может, ещё и пригодятся для аромата…
Тем временем Рома вынул из кармана мамино мыло и отдал ей.
- Как? Иннокентий Михайлович? Вы не смогли продать его? Так откуда рыба? – удивилась она.
- Почему не смог? Тебе оно ещё пригодится, когда волосы отрастут. Такая ещё красотка будешь!
Ромка одобрительно кивнул маме и стащил с головы свою вязаную трикотажную шапку. Мать только ахнула.
Она обняла сына, погладила его по голове и поцеловала.
- Я тебя и таким люблю. Очень сильно…
- Так что вы продали, Иннокентий Михайлович? – спросил Рома.
- А? Да свои инструменты. Пару ножниц, хорошие бритвы, набор расчёсок – всё для мастера.
- Как? Так это же ваш хлеб. Ваш заработок, - забеспокоилась Маша.
- Ну, не весь, конечно. Не весь инструмент. Кое-что я себе и оставил. Однако я уже стар. И после войны работать не собираюсь. Не волнуйтесь…
Маша и Ромка обняли своего соседа и вздохнули.
- Ну, ничего, ничего… Давайте-ка спать. И не хандрите. Слышите? – он поднял палец вверх. Наши к нам рвутся. И мы должны… Нет, мы просто обязаны поддержать их своей верой. Понимаете?
- Да, - горячо ответил Ромка, - может, среди них наш папа!
Они стояли у окна, глядя на зарницы, полыхающие на белёсом горизонте.
- Скоро Новый год…Сорок четвёртый, - прошептала Маша.
- Верно, он и будет – Новым, - пообещал Михайлович, оправляясь спать.
_________________________________________
Блокада Ленинграда началась 8 сентября 1941 года, и была полностью снята 27 января 1944 года.
Спасибо за ЛАЙК, ОТКЛИКИ и ПОДПИСКУ! Это помогает развитию канала. Поделитесь, пожалуйста, рассказом с друзьями!
До новых встреч на канале!