«Все события вымышлены, кроме главного», – предупреждает читателей Алиса Котова в своей книге «Седьмое колено». Но тем не менее более десяти лет книга пролежала «в столе» – издательства боялись её издавать: слишком близка трагедия, слишком свежи воспоминания...
И вот в июле 2024‐го книга всё‐таки появилась на свет.
«Несмотря на отсыл к трагическому событию, в ней нет надрыва, ужаса, жути, есть светлое и лёгкое художественное повествование, – говорит Оксана Бирюкова, редактор экспертных книг, книжный продюсер. – Есть судьбы героев, философское осмысление жизнеустройства, много пересечений разных временных пластов. Есть понятная структура, живые диалоги, описания. Она про то, как устроена жизнь...»
Сегодня мы публикуем две главы из этой книги. Они про чудесное спасение и мистическое исцеление.
Алиса Котова
СЕДЬМОЕ КОЛЕНО
(Печатается в сокращении)
ЧАСТЬ 7. СПАСЕНИЕ
ГЛАВА 1. САНЯ
Саша Алексеев не плавал уже целую жизнь. Ту жизнь, которую прожил в доме-интернате для престарелых и инвалидов. А ту, прошлую жизнь, что была до этого невесёлого заведения, он и не помнил почти. Вернее, не хотел вспоминать нисколько, потому что считал, что предаваться каким бы то ни было воспоминаниям – дело старческое. А он как самый молодой обитатель дома старости не хотел здесь состариться. Поэтому, когда какой-то добрый человек-меценат предложил затворникам из интерната четыре путёвки на теплоход, он вызвался поехать первым. Санитары затащили коляску с Саней в автобус, следом помогли подняться каким-то бабушке с дедушкой – он не различал этих местных старичков, угрюмо доживающих свой век под одной с ним крышей. И самое лучшее путешествие в этой жизни началось. Саня смотрел в окно то на поля, пробегающие мимо, то на облака, догоняющие автобус, и был счастлив просто тому, что выбрался наконец из этого унылого старческого местечка. Он ведь и не престарелый вовсе – 1969 года рождения. Он здесь лишь потому, что вдруг ни с того ни с сего стал инвалидом.
Солнце светило так ярко, лишь изредка скрываясь за облаками, что Саша, вопреки своим установкам не предаваться воспоминаниям, перенёсся в собственное детство – оно вдруг неожиданно всплыло в памяти, весёлое и солнечное, как и сам город Евпатория – там он родился. Игры, купание в море, брызги – самые кончики пальцев вдруг ощутили, какими на ощупь были ракушки рапаны, которые они с пацанами отколупывали от свай, ныряя до посинения под пирс.
Потом жаркий климат в его жизни резко сменился холодным – он переехал с матерью в Татарию, в городок под названием Буинск. Там впервые узнал он настоящую зиму и её морозные, но тоже очень весёлые развлечения – коньки, санки, горки, снежки... Кончики пальцев вдруг почувствовали холодный липкий снег, из которого он с какой-то девочкой, имени и не вспомнить, лепит снеговика – одного, второго, третьего... Снеговики получаются всё меньше, всё кривее... Последний уж и не снеговик вовсе, а так, какая-то невнятная кривобокая кучка – пальцы замёрзли, не гнутся.
Потом он учился в ветеринарном техникуме. И работал ветврачом в разных деревнях, названия которых напрочь запамятовал, а вот людей: Петра Иваныча, председателя, Азата, комбайнера, и красивую девушку Гузель, которая поила его парным молоком за то, что он вылечил её корову Ночку, – помнил. Хотя вроде все они были из разных деревень, но кому до этого сейчас есть дело. И Азат вроде как был не комбайнером, а служили вместе – в Ханты-Мансийском округе...
Саня вдруг поймал себя на том, что не просто вспоминает, а рассказывает свою всплывающую пластами историю жизни какой-то женщине – та сидит рядом, на соседнем сиденье, и с интересом слушает. Медсестра, наверное, которая сопровождает путешественников на теплоход.
– Я в армии был механиком самого крутого самолёта-истребителя – американцам до него далеко! – хвастливо доложил он женщине, и та восхищённо кивнула: мол, надо же.
И Саня принялся воодушевлённо рассказывать дальше: про города, про поездки, про Москву и про Красную площадь – оказывается, он много где побывал, а вот зачем, для чего там был – не помнит.
Свою авиационную карьеру Саша продолжал в Ульяновске – работал на авиационном заводе. Там и женился, там и появилась на свет его дочка. Как же её зовут? Саня почесал неровную голову, но так и не вспомнил, хотел было переключиться на другую тему.
– Ирина её зовут, – подсказала женщина. И Саня закивал:
– Точно, Ирина. Наверное, Ирина.
Они так и живут в Ульяновске после развода, – продолжил он, не глядя на собеседницу. – Дочке сейчас 20 лет. Она даже письмо мне один раз написала: «Папа, мне плохо без тебя. Мама меня ругает, говорит, что я, кого увижу за окном, во всех папу вижу, кричу: «Папа! Папа!» Это письмо лежит у меня в тумбочке, в доме престарелых. Могу показать, когда вернёмся.
Женщина согласно кивает. Она хочет посмотреть на письмо. Из левого её глаза выкатывается прозрачная слеза. А может, и из правого глаза тоже выкатывается – Саня не видит, мешает курносый нос женщины. Ему становится отчего-то неловко, он опять чешет неровности на своей голове и, как бы извиняясь за такой покорёженный вид собственного черепа, объясняет женщине:
– Я ведь как сюда попал, к старикашкам этим. Шёл по городу, кто-то ударил меня по голове: кто, чем, за что – не знаю. Очнулся в больнице через несколько месяцев с проломленным черепом. Видите вмятину...
Женщина сочувственно кивает. Она видит вмятину и жалеет бедного Саньку. Саньке приятно её сочувствие. Оно будто обволакивает бедовую его голову, и что-то там, в груди, начинает биться быстрее.
– Потом мама забрала меня из больницы домой, в Буинск, там ещё полгода пролежал в больнице. Это уж мне рассказали, сам не помнил. Вся левая сторона отказала: нога не ходит, рука не двигается. Сюда меня привезла мама – на лечение. Вылечат – заберёт домой. Ты не думай, заберёт, – уверяет Саня женщину. И та кивает, верит.
«Это хорошо, что верит», – думает Саня.
И сам начинает верить в свою мечту с новой силой. Он так скучает по матери, так каждый день ждёт её, звонит постоянно... И сейчас вытаскивает старенький неработающий телефон, тыкает на кнопки, прижимает к уху...
– Мама пока приехать не может, – объясняет он женщине молчание телефона, – у неё на руках отчим – тоже инвалид. – Эту причину он придумал когда-то сам, чтобы успокаивать себя, когда совсем невмоготу среди чужих, без мамы. – Хотя могла бы и отчима сюда отправить, а меня взять домой, – вдруг ревниво выкрикивает он и, посмотрев на слушательницу, устыдившись, смущённо замолкает. – Скоро они с ним переедут в Подмосковье, там жить будут... – будто очнувшись, продолжает он, и грусть заволакивает его глаза. Те, кто умеет читать эту грусть, понимают, что из такой-то дали мама точно к нему никогда не приедет...
...Едва попав на корабль, Саня нетерпеливо просит сопровождающую его женщину отцепиться от коляски и сразу же устремляется к борту – заворожённо смотрит на воду. Волны и чайки, как в Евпатории... Корабль сильно кренится, и вода приближается. Саша испугался: неужели его коляска такая тяжёлая? Он быстро выкручивает колёса в обратную сторону, отъезжая назад. Но корабль не выпрямляется, так и покачивается на волнах, слегка завалившись на бок.
– Значит, не из-за меня, – радуется Саня и снова устремляется к своему борту.
В Болгаре народ выходит для осмотра достопримечательностей.
– Я не пойду, – упирается Саня. – Я здесь останусь, на воду буду смотреть.
Женщина не настаивает. Вытаскивает из сумки капитанскую фуражку – такие продают на всех причалах по 300 рублей за штуку, надевает её на холмистую Санькину голову, чтобы солнце не напекло, и садится в кресло неподалёку – наблюдать и не мешать.
Она помнит тот день, когда Саню привезли в дом престарелых. Он не желал там оставаться, бился в истерике, плакал, как маленький, и колотил здоровой рукой по кровати. Тем временем его мать – большая тучная дама в соломенной шляпе с кружевными по- лями – промокала платочком искусственные слёзы в кабинете Гульнары Мунировны – властной и грозной директрисы заведения, гнева которой боялись все обитатели этого дома: и контингент, и персонал. После того как дама покинула помещение, Гульнара Мунировна вызвала к себе Марину. Закурила. Велела ухаживать за молодым инвалидом, быть с ним поласковее... А потом вдруг рубанула семиэтажным матом:
– Вот почему я, думаете, Мариночка, такой мегерой стала? Потому что смотреть на этих, прости господи, людей, сдающих к нам сюда ненужных стариков, не хватает никаких моих женских сил. Ладно стариков, а детей?!
Гульнара Мунировна закурила ещё одну сигарету. И хотя вновь поступивший Саня был дитём только лишь по сравнению с основным составом заведения, Марина её прекрасно поняла. Никогда бы она не смогла поступить со своим детёнышем так, как эта дама в шляпе. Никогда бы от него не избавилась. Нигде бы его не оставила. Она и не оставляла. Он сам оставил её.
Поправляя засыпавшему от дозы снотворного и всё ещё всхлипывавшему Сане одеяло, Марина в который уже раз за тот первый Санин день вспомнила своего Серёжку. То самое время, когда узнала про это. Врач осторожно сказала тогда им с мужем, что их мальчик при рождении получил травму, несовместимую с нормальной жизнью.
– Он умрёт? – испуганно спросила тогда Марина, и сердце её остановилось.
– Нет-нет, физически он абсолютно здоров, – успокоила врач.
– Спасибо тебе, Господи! – сердце Марины заработало вновь, она схватила ребёнка и встала, собираясь уходить. – Раз малыш здоров, меня больше ничего не интересует.
Но врач не дала уйти и стала терпеливо объяснять, подбирая, как казалось ей, самые нужные в данной ситуации слова:
– Ваш сын может прожить долго и болеть не будет, но что касается умственного развития, то он останется на уровне четырёх-пятилетнего ребёнка. На всю жизнь. И порой такая тяжкая ноша оказывается непосильной для родителей…
Переведя взгляд на мужа, который ей казался, возможно, более вменяемым в тот момент, врач продолжила:
– Есть специальное заведение, там уход, лечение и всё такое...
Но Марина не стала больше слушать:
– Ноша? Разве можно называть тяжкой ношей такого замечательного, милого и доброго малыша? Боже мой, да Серёженька с первой минуты стал радостью всей моей жизни. В целом мире нет больше ребёнка с такой чистой душой, как у него.
И потом, много месяцев и лет спустя, когда у Марины портилось настроение, стоило ей взглянуть на сына – и всё как рукой снимало. Даже в тот день, а он наступил очень скоро, когда муж сбежал от своей любимой жены и от маленького сына-инвалида. Просто собрал чемодан и, пряча глаза, не прощаясь, сбежал, сказав, что на неделю уезжает в командировку. Но она сразу поняла подтекст и не стала удерживать. С ней остался её милый ангел Серёжа, и он никогда не был ей в тягость. Он был очень добрым мальчиком, он просто не знал, что на свете существует зло. Марина считала, что Бог сделал его таким, чтобы уберечь от страданий. Серёжа всех любил, и все любили его. Он был настоящим ангелом и умер в день своего семнадцатилетия – тихо, во сне, с улыбкой на лице. Его жизнь на этой земле просто закончилась, и с той поры Марина мечтала о том же – попасть на небеса и встретиться с сыном. Но её упорно не забирали, поэтому она пошла в дом престарелых, который находился на соседней улице. Сюда они с Серёжей часто приходили погулять – побеседовать со стариками, которые его очень любили. Сейчас уж нет тех стариков, они друг за дружкой отправились вслед за её ангелом, на небеса.
И вот, кажется, в ответ на все просьбы забрать её поскорее в их славную компанию ей прислали Саню – такого же голубоглазого и по-детски наивного, как её сын.
Её мысли прервал шум – народ возвращался из древнего Болгара на «Булгарию». Все разговаривали, смеялись, делились впечатлениями. С Саней были милы, иногда что-то спрашивали у него, он отвечал, улыбаясь. Марина была довольна. Хотя Саня был с ней почти одного возраста, она относилась к нему как к ребёнку, и материнские чувства доставляли ей успокоение, которого не знала она со времени ухода её сына.
Когда на Саню вдруг хлынула вода и на па- лубе началась паника, Марина бросилась к нему и первым делом отстегнула ремень, которым Саня был привязан к креслу. Дальше всё произошло очень быстро: они падали в воду, коляска летела за ними, грозя стукнуть Саню по голове. Вода смягчила удар, и вот они уже плывут вдвоём, стараясь вынырнуть из толщи воды к небу. Саня плывёт красиво, мастерски – так, как в детстве плавал в Евпатории. Она с радостью успела отметить в этом водовороте, что он одинаково хорошо работает обеими руками и обеими ногами. Коляска, быстро погрузившаяся на дно, ему была совсем не нужна. Когда они вынырнули наконец, шумно заглатывая воздух, казалось, что изменились не только они – изменился мир вокруг. И хотя из солнечного он превратился в пасмурный, с дождём и тучами, Саня был доволен. Он ощущал себя сильным, молодым и всемогущим. Пресная вода Волги держала его, как когда‐то держала солёная вода Чёрного моря. С ним плыла женщина, которая всегда была рядом и была ему очень приятна. Как тогда в Ульяновске какой‐то удар по голове лишил его жизни, так сейчас какой‐то всплеск в голове вернул его к жизни.
На борт подоспевшей к месту происшествия «Арабеллы» он уже вскарабкался самостоятельно. И втянул за собой Марину. И просто отключал слух, когда потом тот счастливый для него день называли трагедией. День, который вернул ему настоящую человеческую жизнь, не может быть трагедией.
ГЛАВА 2. ОГАРЁВЫ
– Нелогичная комбинация получилась, Ваше Всемогущество, – сказала Тень, не получившая этих двоих обитателей дома старости. – Казалось бы, и у того жизнь никчёмная, и у этой никого не осталось. Сами просились к нам прямым текстом неоднократно. А мы им – нате, поживите ещё, помучайтесь, дорогие вы наши инвалиды и несчастные матери...
– Они нашли друг друга, что ж тут нелогичного? – ответил за Всевышнего Непокорный Ангел, а тот лишь кивнул, соглашаясь. – Он выздоровел, она нашла родственную душу, оба будут жить долго и счастливо...
– А главное, до седьмого колена обоим очень далеко, – добавил Всевышний. – Не наши они пока. Не в этот раз. Как и многие, попали на этот рейс совершенно случайно. Бабушку с дедушкой, надеюсь, тоже спасли.
– Спасли, спасли, – закивала Тень и взглядом включила экран. Титры известили их о местонахождении видеокамеры: «Дом‐интернат для престарелых и инвалидов».
Саня с Мариной, собрав свои вещи, прощаются со здешними обитателями. Напоследок заходят к Огарёвым, с которыми вместе пережили крушение на теплоходе «Булгария». Александр Александрович при параде: в орденах и медалях, он бодр и весел. Может, потому, что по сравнению с Великой Отечественной войной, которую он прошёл танкистом, ничего страшнее уже быть не может, даже какая‐то там старость, даже какое‐то там крушение теплохода... А может, потому, что с ним вот уже 62 года живёт любимая супруга Мария Егоровна.
– Я девка была бойкая, – рассказывает Марине Мария Егоровна, – а он ко мне ходит и ходит. А мне все говорят: «Вон идёт твой колобок чёрненький!»
– Вы её не слушайте! – командирским тоном прерывает жену Александр Александрович. – Она вам наговорит не по делу!
– Он всегда над ней так командует, – улыбаясь, добавляет директриса дома престарелых. – А сам то мороженое ей в магазине купит, то сувенирчик какой...
– Всю пенсию на подарки тратит, – подтверждает жена. – А куда её копить, говорит, всё равно помрём. Как метеор – всё сам, всё сам... А если ругаюсь на него, говорит: «Ты меня не любишь!» А кака тут любовь, когда 90 лет уже мне доходит?!
Александр Александрович, устав командовать женой, которая всё равно командам не подчиняется, от разговора тихонечко отстраняется и украдкой досматривает по телевизору любимый сериал про Штирлица.
Саня и Марина понимающе прощаются – им пора.
– Вы не забывайте нас, детки. Заходите, – утирает слёзы Мария Егоровна. – Своих‐то деток у нас нет. Вот вы как детки нам стали – вместе ведь чего пережили‐то, страсти Господни какие... – тараторит она.
– Да чего там переживать, не война, прорвёмся, – смеётся Александр Александрович. – Будем ждать всегда. Заходите.
Марина и Саня обещают заходить и, расцеловавшись со всеми, покидают дом престарелых.
– Конец фильма, – щёлкает пальцами Тень, и экран послушно гаснет.
– Это хороший конец, – задумчиво говорит Всевышний. – Хоть и не по сценарию. Таких дедушек и бабушек надо беречь. Они должны жить мирской жизнью счастливо и умереть в один день.