Короткий рассказ.
Казалось, весь мир замер в тревожном ожидании. Я заметил это ещё ранним утром, когда, одеваясь, поглядывал в окно. Ветки деревьев были неподвижны, и ни один лист на них не шелохнулся.
Каждый мой шаг, как мне казалось, гулко раздавался на всю округу, отчего я постоянно пытался ступать всё тише. Стоило свернуть с асфальта на шероховатую тропку, как стало полегче – земля, вся пронизанная кореньями, хоть и неприятно ощущалась сквозь подошву, но зато отлично гасила в себе звуки.
Знакомая тишина и неподвижность сегодня были будто во сто крат увеличены: капли росы покоились на кончиках травы, будто заледеневшие; гладь пруда в парке не имела ни малейшего намёка на рябь; птицы восседали на ветвях в звенящем безмолвии.
На моём пути возникла интересная парочка в лице седоватой немецкой овчарки и выгуливающего её тщедушного старика. Овчарка сидела, гордо подняв морду и всматриваясь вдаль, через пруд и деревья. Старик же с видом полковника – не меньше – вперился взглядом в небеса. Стоило мне поравняться с ними, как их взгляд упал на меня, но не изменил при том выражения: овчарка глядела на меня как на боевого товарища, а старик провожал взглядом, как командир провожает солдата.
У противоположного берега на лавке сидела пожилая женщина с булкой белого хлеба. Взгляд её упирался в собственные колени, а руки потихоньку крошили хлеб и кидали кусочки его к берегу пруда, хоть и желающих поклевать их поблизости видно не было. Когда я пробегал мимо, взгляд её устремился мне вслед.
Я уже приближался к дому и перешёл на ускоренный шаг. Всё по-прежнему было почти недвижно, однако птичий галдёж слегка нарастал.
Мой топот по ступеням вкупе со стуком сердца в груди, ушах и, казалось, во всех остальных уголках тела складывались в возрастающий гул аплодисментов и хлопок входной двери за мной стал самой громкой овацией. Я начал бегать по утрам с понедельника.
