Мы – дети Солнца – Горький прежде скажет.
А Федоров к бессмертью путь укажет.
И Королев Гагарина поднимет,
И Армстронг Нил Луну свою обнимет…
Далеко-далеко у бессмертной звезды я мечтала сказать эти строки… И знаю, что скажу. Уверена, что смогу. Я понимаю, что пока все мои действия обусловлены энергией Ворона. Странно – он вкладывает в меня мудрые мысли, однако мне кажется, что они родились именно в моей голове, причем не сейчас, а давным-давно. Не могу сказать, что я все поняла про энергию времени. Наверное, все или почти все можно будет узнать, когда человек начнет пользоваться этой энергией. Я убеждена в одном – мне следует ее получить. Причем главным образом от той среды, где была наибольшая концентрация этой энергии. Она невидима. Солнечную энергию, энергию ветра, энергию многих природных явлений мы легко можем себе представить. Она – видимая. А энергия времени в моем понимании должна концентрировать массу других энергий. Каждую минуту. Час. День. Месяц. Год. И так далее. Но куда же девается этот кладезь энергии времени? Он, скорее всего, так и остается в своем времени. Очевидно, большое количество этого энергетического богатства сосредоточено в тихих, благоприятных годах жизни Земли и землян, когда мудрость их не позволяла грабить и крушить свою планету. И я могу с помощью вещи из того времени оказаться и среди цветущих садов Семирамиды, и в самом старинном храме, дающем не только силы, но и прозрение, и среди родных, давно ушедших людей, которые примут меня в свои объятия и подарят мне ту энергию, которую они не растратили за свою жизнь. Вариантов масса. Ворон кивает в знак согласия. А мне одной пускаться в дальний путь как-то страшновато. Но Ворон непреклонен – я должна быть первым посланцем в прошлое и будущее. Сначала можно попробовать побывать у своих предков. Я вспомнила про старые часы моего деда, в детстве они висели напротив моей кровати. Круглые, с широкой каймой черного дерева, с римским циферблатом. Каждый день я выполняла свою обязанность – подтягивала гирю на цепочке. Эти часы пылятся сейчас на чердаке старой дачи у родственников, с которыми я давно не имею никаких дел.
- Да нет. Вот они, эти часы.
Они действительно лежали у ног Ворона. И были вовсе не пыльные. Однако цепи и гирь при них не было.
- Ты можешь взять одну стрелку. Они все равно оторваны. Так будет удобней.
- Но… как я смогу принять на себя энергию прошлого? Силу, которая осталась там?
- Ты сможешь концентрировать ее в себе, вот увидишь. Она сама будет тебя… обволакивать, что ли. И это ей будет совсем не трудно – в тебе никогда не было зависти, корысти, злобы. Ты не совершала преступлений. Словом, ты почти идеальный объект.
- Однажды я не помогла мальчишке, который упал на детской площадке. Я спешила к больному внуку… А он сильно упал. Надо было вызвать «скорую». Много лет прошло, а я все об этом думаю… Вышла из подъезда какая-то женщина, и я на нее понадеялась. А вдруг она тоже прошла мимо?
- Нет. Мальчик жив. Здоров. Не парься. Не так уж сильно он и упал.
- Спасибо, успокоил. Но на мне есть еще грех…
- Знаю. Не думай об этом. Искупила давно. Не вспоминай даже. Держи стрелку-то. И перстень береги. И ничего не бойся.
- А вдруг я там останусь? Такое может быть?
- Теоретически все на свете может быть. Но посмотри, сколько поступило заявлений для полета на Марс. В одну сторону…
- Сколько?
- Сотни.
- Но я не писала такого заявления. Мне семья дороже Марса.
- Но сейчас ты покупаешь билет… на жизнь. Все будет хорошо. Твои родные люди не позволят тебе остаться где-то вне наших пределов. И я, извини, буду тебя сопровождать. Вот ведь не хотел говорить, а ты вынудила…
- А в каком ты будешь обличье? Как я тебя узнаю?
- Обличье дается по обстоятельствам. Но в любом из них на мне будет одно черное перышко…
Я решительно взяла в руки стрелку от часов. Минутную, что побольше.
Мне показалось, что вокруг ничего не изменилось. Деревня, почти как моя. Только избы ветхие, бедные. Но есть и не бедные. Собачий лай. Возле одной избы – люди, плач. Стоит лошадь с телегой. Меня неведомая сила потянула именно туда. Из дверей избы вышло несколько мужчин. Все, кроме одного, в старой военной форме. Не знаю точно, когда ее и носили. Видела на фото прошлого века. Один только был в обычных одеждах – старых черных брюках и в серой рубахе-косоворотке. В руках он держал какие-то бумаги. Лицо его показалось мне знакомым и напоминало маму. Неужели дед? Он с начала прошлого века и до революции был счетоводом, работал у банкира Кукалевского в Царицине.Там и с бабушкой моей познакомился. Бабушка жила в доме банкира и была там самой уважаемой прислугой и доверенным лицом самой банкирши. Я кинулась к нему, чтобы просто постоять рядом и решить, что делать дальше. Мне страшно хотелось ощутить, как повлияет на меня наше кровное родство. Но меня остановил один непроверенный в результате моей невнимательности факт. Я не знаю, видят меня окружающие или нет. И если видят, то, извините за повтор, в каком виде? Я уже много раз оглядывала сама себя, но почему-то не могла определить, что на мне надето – тот костюм, в котором я явилась на крик, те туфли на каблуках, либо… Сама я видела лишь какие-то размытые свои очертания. Правда, проверяя себя наощупь, водила руками по тому самому костюму. Ах, была – не была! Я приблизилась к деду, при этом уверившись, что именно к родному моему человеку, встала рядом и заглянула в его бумаги. Это был перечень вещей – очевидно, жителей дома, возле которого все и происходило. Теплая волна какого-то необъяснимого и нового для меня чувства накрыла нас обоих, он поднял на меня глаза и я увидела в них слезы… А между тем один из военных встал на крыльцо и громко объявил собравшимся, что деревня освобождена еще от одного кулака и вся кулацкая семья кровопивцев отправится сейчас в далекую ссылку. «Кровопивцы», мужчина с натруженными руками, женщина, измученная каждодневным трудом, и их дети, мал-мала меньше, вышли из избы с небольшими узелками. Один мальчик нес подушку – это была самая большая вещь, которую им разрешили взять с собой. Я была в шоке. Раскулачивание по рассказам очевидцев и учебникам истории не передавало ту боль, которую испытала я, стоя рядом с этими гонимыми тружениками, обреченными на смерть. Люди стояли молча. Никто не протестовал. Иные даже улыбались, предвкушая, очевидно, разграбление остатков имущества, которые не подверглись конфискации. Я обнимала плачущего деда, который шептал, что его заставили участвовать в этом злом деле. А он указывал конфискаторам, что единственной дорогой вещью в доме была швейная машинка, без которой многодетной семье трудно было бы обойтись. Но деда никто не стал слушать. Выполнялся страшный план уничтожения лучших тружеников. План, думаю, не только российского, но и всемирного масштаба, ибо сильная Россия у многих правителей земли всегда стояла поперек горла.
Я отвела в сторону уже почти рыдающего деда, на которого военные стали смотреть с подозрением. Я показала ему стрелку от часов. И рассказала о том, что до сих пор не нашла его могилу. И спросила то, что более всего меня волновало:
- А ты меня узнал?
- Конечно.
- Но – как?
- Придешь к нам – поймешь. Сама все увидишь.
- А, кстати, ты меня вот сейчас видишь?
- Конечно.
- А они все? Вот эти люди?
- А они – нет. Хотя вон тот…
И дед указал на одного из военных.
- Вон тот – убийца. Он не раз переходил грань… Вот он может видеть.
- То есть – плохой человек меня может видеть. А хороший – нет. Странно.
- Не просто плохой или хороший. А тот, что перешел грань. Черту. Он как бы теряет себя, бывшего. И обретает новые качества. Так вот – эти качества могут быть разные…
- Дедушка, а бабушка умерла.
- Я знаю. Мы теперь видимся. Обними меня. Мне нельзя, заметят. Крепче обнимай. Я бы всех этих гадов… И силы есть, и ненависти через край. А вот смелости не хватает. Так что энергии нерастраченной – море. Видишь, что в стране-то творится?
Если долго смотреть на кафельный пол с определенным рисунком, то он, этот пол, как бы впускает в себя, в глубину, и ты уже способен видеть два разных пола – плоский и объемный. Именно так передо мной предстала вдруг и та деревенская картина с раскулачиванием – я видела все каким-то другим зрением, и там ко мне неумолимо приближался тот самый военный, перешедший черту. Вот он уже коснулся моей руки и удивился, обнаружив под своими пальцами пустоту… И размахнулся, чтобы ударить деда. И тогда я, маленькая, худенькая, схватила его за руку и сжала ее. Он взвыл от боли. Дед понял, в чем дело – у всей нашей родни по женской линии не руки – клещи. А я уже добралась до его шеи… Он судорожно махал руками, пытаясь вытащить оружие. Но пальцы мои сжимались все сильнее… Дед одобрительно кивал мне, а сам говорил окружающим с недоумением – ой, мол, человеку стало плохо… Задыхается… Астма у него, что ли… Подбежали другие военные, склонились над упавшим. Телега с раскулаченными не отъезжала – видимо, ждали сигнала от изверга, которого я, кажется, казнила. Мальчик, оставив свою подушку, слез с телеги, подошел к упавшему:
- Дяденька! Дяденька! Не выгоняйте нас! Оставьте! Нам есть нечего. У меня сестренка маленькая. Пропадет…
- Прочь, кулацкое отродье! – прогремел военный, который вмиг принял руководство на себя. – А ты трогай!
Это был сигнал, после которого телега с обреченными людьми двинулась в неизвестность. А я еще раз подбежала к деду. Вернее сказать – подлетела. Обняла его и поцеловала. При его жизни я ведь не успела этого сделать… И еще раз ощутила удивительное чувство своей силы и наполненности.
- Беги. Лети. Бабушка много сил растратила, чтобы твою маму и сестер ее вырастить, выучить. А вот отец твой тебя ждет…
- Да я не раз была на его могиле. Не откликается.
- Закрылся. Неловко ему. Ты слишком много о нем узнала. Нехорошего, мягко скажу. Но теперь – ждет. И знает о твоем предназначении. И не плачь. Выход есть всегда.
В слезах и отчаянии отлетела я от деда. Стрелка часов больно впилась мне в руку.
А на Щербинском кладбище в Подмосковье четверо в камуфляже, с музыкальными инструментами пели «Служить России». Было воскресенье. Перед ними стоял черный куб с прорезями для денег. Их бросали не очень охотно – все-таки приют покоя не терпит лишних посторонних эмоций. Я прошла мимо часовни и устремилась в самый конец центральной кладбищенской аллеи, к лесу. А там – налево, и за сорок первой могилой еще один поворот. Могила отца казалась серой и бесприютной. Я знаю – за эти мысли он на меня обижается. Но она казалась такой вовсе не из-за памятника невнятного цвета, на котором плохо просматривались буквы, а потому, что была неухоженной. Обидно до слез. Я погладила памятник, землю. Вырвала несколько каких-то высохших веток, бессовестно разместившихся в центре могилы.
- Ну что, прочла про меня весь этот бред в интернете?
- Прочла. Твоя племянница обратилась к автору – дескать, что же это вы так наврали о кончине своего коллеги? Да не просто коллеги, а хирурга, который учил вас мастерству… Он умер от жестокой болезни, а вовсе не от того, о чем написали вы. И знаешь, что этот «писатель» ответил? Да ведь это я, мол, писал по слухам…
- Знаю. Я с ним дрался. Там, в Магадане. Ну, а теперь здесь его поджидаю. Дуэль! Коплю силы.
- Отдай их мне. Не надо дуэли. Ты ведь никогда и ничем мне не помог. Сделай это теперь. Ты рано умер и все, чего не додал своим пациентам, сделаю я. Но в другой ипостаси. Я ведь не хирург. И вообще не врач. Но хочу им быть. Миру нужно лечение. Подари мне все, что у тебя осталось. Ты был запрограммирован на долгую жизнь. Но лет тридцать твои пролетели без тебя. Отдай. И не жалей, что отдашь. Твоим стареющим детям это не надо, они погружены в свои мелкие проблемы, путешествия, они наслаждаются жизнью. И это не беда, пусть наслаждаются. Таких миллионы.
- Да. Я все отдам. И я знаю, почему тебя выбрали. Догадался.
- Говори, говори. Я тебя слушаю. Не молчи.
- Но для этого надо признаться… Вот ты сказала, что я тебе ничем не помог. Никогда. А ты ведь и не догадывалась, что когда дело касалось медицины… То есть – когда ты оказывалась в поликлинике или в больнице, то я всегда был рядом.
- То есть… Если человек при жизни, скажем, был водопроводчиком, а у его родных дома прорвется труба, то…
- Да. Но только в том случае, если человек занимал свое место. И был ему предан. Вот как я. Такие люди имеют свой коридор в пространстве. Он вечен.
- А нас учат, что ничего вечного не существует.
- Пока не знаю, так ли это. Я ведь тут недавно. Но в моем пространстве – моя сила. Я ею заряжаюсь. Впрочем, на земном языке это трудно объяснить.
- А почему я не ощущала твоей помощи? У меня был так болен муж…
- Муж. Не ты.
- Отец моих детей. Твоих внуков.
- Но мы не очень ладили, и… Я был бессилен.
,- Почему ты не помог хотя бы предотвратить кровотечение? Он потерял столько крови… Я уж не говорю о лечении. И вообще ты ведь должен теперь понимать то, что раньше тебе не было дано. Он по ошибке попал на эту землю. Он – человек космоса. И там миллиарды таких коридоров, пространств, как твой.
- Больше. Теперь я это знаю. Тогда не знал.
- Ты что там – мелкая сошка? Не как здесь, на земле, где тебя ценили, о твоих уникальных операциях писали газеты…
- Не как. Но и не мелкая сошка. Я еще не определен. И об этом мне пока больше нечего сказать. Сама все узнаешь. Но мы отвлеклись. Когда в услугах медиков нуждалась ты, то я всю энергию направлял, поверь. Потому что сегодняшняя медицина похожа на высохший колодец. Я считывал твои мысли, анализировал твою боль, я очень старался, поверь.
- Верю. Но я часто обращалась к твоему другу Леониду Николаевичу Суслову. Помнишь его?
- Гениальный хирург.
- Да. Бывая у него на могиле, всегда просила и прошу позаботиться о моем здоровье.
- Здравии. Он очень хорошо к тебе относится. Мы общаемся.
- Помнишь, как он любил приходить к нам в гости? Особенно когда бабушка предупреждала, что будет жареная рыба. Она жарила ее каким-то волшебным образом…
Мне показалось, что отец улыбнулся. Хотя я его в отличие от деда очень плохо видела.
- Хорошо, считай, что мы опекаем тебя вдвоем.
И тут он расхохотался, хотя готовился сказать почему для странной миссии спасения мира или как она там называется выбрали меня. Я перестала с ним разговаривать, однако было странное ощущение, что он подталкивает меня к каким-то эпизодам, фактам, я их вспоминаю, и…
По одной своей наивности, например, я думала, что если перед болезненной процедурой, которую должен выдержать мой муж, актер и писатель, я расскажу врачу о его ролях, книгах, вообще о его творческих подвигах, то к нему отнесутся более внимательно и вообще для его излечения сделают все возможное… По другой своей наивности, когда всего этого не случилось, я подумала, что клятва Гиппократа не позволяет докторам особо выделять каких-то больных, и что ко всем следует относиться ровно, исполняя свои обязанности. Это ведь раньше были больницы партактива, спецклиники для высоких персон. Теперь – демократия. Богат ты или беден – все едино. Врач тебя любит, врач тебе помогает независимо от…
Смех отца становился все громче. Бурным ручейком он втекал в мое ухо.
Но, клянусь, не было такой наивности, которая позволила бы мне думать, что докторам этим все давно… пофик!
- Правильно. Потому тебя и выбрали. Добрая, наивная душа. Только она может…
- Бог. Может господь бог. Высшие силы.
- Вот они и создают таких как ты. Эх, как бы я хотел быть с тобой там, на краю света.
- А разве я буду там?
- Конечно. Крик всегда проходит на краю света. Там – поле битвы. Но и поле откровенности.
- Мне стоит бояться?
- А ты никогда и ничего не бойся. Тогда пройдешь, пролетишь, проплывешь всюду, забрав с собой тьму. Сделаешь то, что не удалось всем философам, вместе взятым. Хотя гонору-то, гонору-то было!
Интересно, но я была на краю света. Понимаю, наша земля – шарик, а краем света мы, русские, называем конец суши на Дальнем Востоке, место, где начинается Тихий океан. Его предваряют несколько морей. Я объездила весь Дальний Восток. Я жила на Камчатке. И стоя там, в Петропавловске, на палубе корабля, была совершенно, стопроцентно уверена, что нахожусь не просто на краю света, а на краю Вселенной!
А отец все еще смеется. Точнее, посмеивается. Он знает что-то такое, чего не знаю я.
- Ну да. Тебя ждет удивление.
- Да я знаю. Уже прочла так много удивительного…
- Шарик, говоришь? Ха-ха!
- Ну да. Земной шар, я имела в виду.
- А ты сейчас вернешься домой, в свою деревню, и будешь работать в огороде?
- Думаю, вернусь и буду.
- Это хорошо. Там тебе будет интереснее всего убедиться. Слушай, давай договоримся. Свяжись со мной. Я тебе подскажу, что делать. И в дальнейшем не обязательно ходить сюда, в это скорбное место, чтобы со мной пообщаться. Ты просто встань, отрешись от всего и настройся на мою волну. Я сразу откликнусь.
- Хорошо, папа…
- Папа… Ты меня с детства так не называла. Маме твоей похвастаюсь.
- Она тебя простила?
- Конечно. Мы же – единое целое. В тебе. И в твоем брате. А целое не может само на себя обижаться.
Да и слава богу!
Я отлетела от него совсем незаметно, я мысленно – мне показалось, что мысленно – проскочила Москву, Ярославль, Нерехту и стала спокойно развешивать белье в своем деревенском дворе, упрекая себя за то, что не выключила вовремя стиральную машину. И Ворон, и отец, и энергия времени были где-то очень далеко, в нереальном мире, и приветливо помахивали мне оттуда кто чем. А из моего кармана торчала черная стрелка старых дедушкиных часов.
На снимке - картина Петра Солдатова.
Приходите ко мне и по другому адресу, в VK https://vk.com/club224151564Всё есть везде. "Звёзды", скандалы, мистика