Сегодня, 31 августа, мы вспоминаем Марину Цветаеву. Почему-то даже не День ее рождения в октябре 1892 г., а именно эта дата, дата ее трагической гибели в 1941 г., для меня является днем памяти поэтессы, которая, впрочем, не любила такого обращения, а называла себя поэтом. В самом деле, недаром вечера и встречи в честь Марины Ивановны проводят зачастую в этот день, словно ее имя в истории сплелось вместе с болью и мукой, оно как будто кричит о себе, не оставляя равнодушным практически никого...
Обращаясь к Цветаевой, на ум невольно приходят слова Мандельштама, которого сама она глубоко боготворила: «Я не знаю судьбы страшнее, чем у Марины Цветаевой». О ее творчестве также хорошо сказал писатель и критик Андрей Синявский: «Цветаевский стих... – это стих человека задыхающегося, выбитого из колеи».
Марина Ивановна стала одним из тех авторов, чьим внутренним миром занимается такая область, как историческая патография, изучающая личности прошлых времен сквозь призму болезни. Какие же догадки здесь высказаны?
Цветаева никогда не лечилась от каких-либо психических недугов, однако ряд исследователей склонны подозревать их в ее душевном мире. Говорят и о наследственной отягощенности по линии матери, Марии Мейн (двоюродня бабка Марины Ивановны была душевно больной).
Цветаевой приписывают эндогенную депрессию, то есть ту, что, в отличие от экзогенной, почти не обусловлена внешними факторами. Такая депрессия словно «идет» глубоко изнутри и длится как минимум по полгода. При этом приводят тот факт, что Марина целый год после смерти матери (в 1906 г.) практически ни с кем не общалась, кроме сестер, часто запираясь у себя в комнате.
Не так часто говорят и о том, что у Цветаевой была и ранняя попытка самоубийства. В 1909 году совсем еще юной она стреляла в себя, но пистолет, к счастью, дал осечку.
Существует мнение о некой инфантильности Марины, которая любовью к поэтессе Софье Парнок стремилась, по мнению некоторых экспертов, заменить рано утраченную материнскую (да ведь и признавалась же Цветаева в детской ревности к сестре, в «ранней обиде на недостаточность любви»).
С достаточной долей уверенности можно говорить и о некой обособленности Марины, о ее предельной исключительности даже в своей поэтической среде, почти об отгороженности от мира и предельной углубленности в себя, что во многом объяснялось самой тяжестью военного и революционного быта того времени.
Полагают, что по большей части в своем мире она жила, еще учась в заграничных пансионах во время болезни матери. Приведу и свидетельство чешского писателя Франтишека Кубка (1924 г.): Цветаева «была настолько лирична, что в разговорах совершенно неличных постоянно говорила о себе». Когда она с семьей вынуждена была покинуть родину в послереволюционное время, вспоминают, что эмигрантским кругам она была абсолютно чужда своей независимостью, пишут даже, что «ее мало кто любил» и, более того, «ненавидели»...
Пожалуй, Марина Цветаева отталкивала именно необыкновенной широтой своих взглядов, не позволявшим ей тесно примкнуть ни к какому лагерю. Так современный журналист и писатель Юрий Безелянский говорит о ней как о «слишком красной для белых, слишком белой для красных». Характерны ее строки:
Все рядком лежат –
Не развесть межой.
Поглядеть: солдат.
Где свой, где чужой?
или
Сегодня ночью я целую в грудь
Всю круглую воюющую землю.
И речь здесь скорее о богатстве натуры, о нешаблонности мысли и полноте чувства, о шири и всеохватности... Недаром к Маяковскому она обратилась как-то: «Враг ты мой родной». (Кто мог быть более ярым революционером, чем Владимир Владимирович? А ведь при этом Сергей Эфорон, муж Марины Цветаевой перешел в белую армию и позднее был расстрелян (в 1941 году, попала тогда в лагерь и дочь Ариадна)...
Не только Маяковским Цветаева восторгалась. Она почти что обожествляла Ахматову, Блока, Пастернака, Мандельштама... Она могла буквально влюбиться в человека заочно, подняв его на недосягаемый пьедестал. Существует точка зрения, что подобная идеализация других вообще больше характерна для людей, расположенных к психическим расстройствам...
Была ли больна Цветаева и можем ли мы судить об этом? Психиатр и специалист в области исторической патографии Петр Владимирович Белоусов видит у поэтессы биполярное расстройство (в прошлом называемое маниакально-депрессивным психозом). Оно не предполагает, например, никакого бреда голосов и все же может включать в себя бредовое поведение, сверхценные идеи, а главное его следствием являются внутренние резкие перепады от почти эйфории к глубокой подавленности и депрессии.
Глубоким прозрением кажутся слова Анны Ахматовой, адресованные к дочери Цветаевой, Ариадне Эфрон: «Я знаю, существует легенда о том, что она покончила с собой, якобы заболев душевно, в минуту душевной депрессии - не верьте этому. Ее убило время, нас оно убило, как убивало многих, как оно убивало и меня. Здоровы были мы – безумием было окружающее – аресты, расстрелы, подозрительность, недоверие всех ко всем и ко вся».
И в этом страшном мире стихи Марины Цветаевой, которая была вне течений и направлений, вне каких-либо литературных группировок и политических сторон, по словам поэта Георгия Адамовича «... излучают любовь и любовью пронизаны, они рвутся к миру и как бы пытаются заключить весь мир в объятья».
Автор: Ася Кревец – филолог, педагог, лектор, член Союза писателей России, ведущая и организатор творческих встреч на культурных площадках Москвы – сердечно приглашает вас в свой телеграм-канал «Марципановый чай». Там вы найдете анонсы интересных встреч, их освещение и множество других авторских материалов.
Ссылка на канал: https://t.me/+_kn2ZPpseYIwZTgy