Все части повести здесь
Сидела так она достаточно долго – хотелось покоя и умиротворения – а потом встала и пошла в общежитие. Придя к себе в комнату, где Любка уже грела чайник, она вдруг поняла, что оставила на скамейке в парке папку с документами.
– Вот я растяпа! – ругнула сама себя и кинулась в парк.
Конечно, папки и след простыл.
Часть 11
Она не плакала – слез не было, глаза были сухие и воспаленные от недосыпа, не более того… Она знала – дед бы не хотел, чтобы она плакала… Потому она, исполняя его желание, не лила горькие слезы по единственной ушедшей родной душе. Сама прекрасно понимала – бесполезно плакать и взывать к небесам с криком: «За что?», все равно эти небеса и тот, кто там, если он есть, ответят равнодушным молчанием. Взрослые, которые были подле нее все это время, удивлялись стойкости духа этой молоденькой девушки, почти ребенка – как так, так любить своего деда, и с того момента, как узнала о его смерти, не пролить ни слезинки?!
Душа плакала, да кому есть дело до той души? Впрочем, а где она, эта душа, находится? И как она может плакать? Кате казалось, что душа – это все ее тело, вместе с сердцем. Корежило и выворачивало наизнанку так, что сама испугалась – как же это, везде, во всех книжках пишут, что душа в сердце, оно болит и плачет, когда плохо… А получается, никто на самом деле такой вот всепоглощающей боли не испытывал? Потому что болит-то и правда не только сердце – болит все, и кажется, вечно болеть будет… Что же делать теперь – не верить сотням, нет, тысячам книжных героев?
За организацию похорон взялись Полина Егоровна и семья Любки, за что Катя была им очень благодарна, сама она знать не знала, что нужно делать, но просила только не отстранять ее от помощи – так она хотя бы немного отвлекалась от горькой мысли о том, что деда нет и больше никогда не будет.
В тот же день, ближе к вечеру, когда Катя узнала о смерти дедушки, Полина Егоровна привела в дом Алевтину – непривычно тихую, со скорбно сжатыми губами, и, как не странно, трезвую.
В доме, при этом, находились Михаил Андреевич с женой и бабушкой и участковый Василий Лавочкин.
– Ты, Алевтина, брось дурью-то маяться – сказала она матери – скажи спасибо, что не заявили на тебя тогда сразу, после того, как ты от Ильича убегла, а то бы ты сейчас вновь «пошла по этапу». Сама подумай – ты дочь единственная, хоть похорони отца по-человечески, а иначе кто же этим заниматься будет, документы никому не отдадут, а Катя еще несовершеннолетняя.
– Да, Алевтина Викторовна – начал Лавочкин – пора бы вам задуматься о жизни своей… Виктор Ильич хороший мужик был, и с дочерью вам сколько помог, а тут, получается, по вашей вине он того… в больницу-то загремел. Дочь у вас, подросток, пора за ум браться…
Кате же было неимоверно стыдно за то, что вот так отчитывают ее мать, взрослую женщину, которая сейчас сидит с красным лицом, как нашкодивший ребенок и молчит. Глядя на нее, Катя думала, что, пожалуй, ей все равно, и пройдет время – мать снова возьмется за прежний образ жизни.
Она действительно все эти дни была необычно тиха и даже трезва, с Катей старалась не общаться, да ей этого было и не нужно – она давно привыкла обходиться без матери.
Может быть, Алевтина что-то и сказала бы ей, но рядом с дочерью постоянно были какие-то люди. То Любкины родители, то сама Любка, то Полина Егоровна, то ребята из зала. Накануне похорон, когда все устали от приготовлений поминального обеда, Любка вечером присела рядом с Катей, закинув на плечо кухонное полотенце, опустила голову в черном платочке на плечо подруги и сказала:
– Ох, и притомилась я сегодня чего-то… Это мне всего семнадцать, представляешь? Я все думаю, как мама и бабушка держатся целый день?
– Люб, они же опытные – жизнь пожили – ответила Катя, склонив свою голову к голове подруги.
– Кать – Любка посмотрела на нее несмело – может, поплачешь, а? Нельзя в себе все держать, бабушка говорит.
– Нет, Любка, я не смогу. Я все уже выплакала давно.
– Когда это? Мама с папой говорят, что ни разу не видели, как ты плачешь.
– Люб, а разве оплакивать горе только слезами возможно?
– Я не знаю. Я плачу, если мне плохо или больно. А ты… Как замороженная, извини…
– Да не извиняйся – так оно и есть. И это плохо, наверное.
В день похорон Михаил Андреевич отвел Катю поговорить. Он рассказал ей о последнем разговоре с Виктором Ильичом и о наследстве.
– Так вот, значит, за что он у меня прощения просил – Катя посмотрела в глаза мужчине и тот поймал себя на мысли, что смотреть в ее глаза почти невозможно – это был совершенно непередаваемый взгляд. Подумал еще, что, наверное, это от того, что цвет необычен – почти желтый, кошачий…
– Кать, дом по закону принадлежит теперь твоей матери… Слушай, мы можем попробовать отвоевать тебе какую-то долю…
Девушка остановила его:
– Прошу вам, Михаил Андреевич, не сейчас… Дедулю еще даже не похоронили, а мы тут о наследстве…
– Прости, Катя…
– Это первое. А во-вторых… Я ведь учиться уеду, мне непременно, кровь из носу, надо поступить. А там обещают общежитие. Не пропаду. Летом буду брать подработки какие в селах или городах вдали отсюда, чтобы с жильем. Пусть хоть за копейки.
– Катя, послушай… Наш дом всегда для тебя открыт. Ты просто можешь жить у нас…
– Нет, простите, Михаил Андреевич, но стеснять я вас не буду. Пока поживу здесь, потом уеду поступать, а потом и вовсе на учебу. Прошу вас, не переживайте за меня. Я сильная, выберусь. А вы… Вам я очень благодарна – вы и так очень многое сделали для меня…
Перед похоронами она отозвала в сторонку Полину Егоровну и дала ей деньги.
– Полина Егоровна, тут хватит, чтобы достойно деда проводить? – спросила она у женщины.
Та пересчитала.
– Деточка, у тебя откуда такая сумма? Хватит, даже с лихвой!
– Это неважно. Считайте, что мне дед передал. Только маме не говорите, скажите, что общими силами с поселка собрали.
– Конечно! Разве Алевтине можно такие деньги доверить? Пропьет! А остаток я тебе отдам, и то, что соберут – тоже.
Катя прекрасно понимала, что мать о наследстве знает, и от дома не отступится. Да и обещание, данное деду, она помнила, а потому решила, что это единственный выход – поступить необходимо во что бы то ни стало. Образование нужно, да и общежитие будет.
Через несколько дней после похорон должен был состояться выпускной вечер, на него она, Катя, конечно, не пойдет. Но вот прийти и поговорить по поводу того, когда она может получить свой аттестат – это реально. Любка, поддерживая подругу, тоже решила не идти на выпускной, а когда та воспротивилась, замахала руками:
– Да и не хочу я, Катя! – сдвинула сердито светлые брови к переносице – не хочу, правда! Ну, что я там без тебя делать буду? И растраты эти, опять же! На платье, туфли, и другую всякую ерунду только для того, чтобы один вечер покрасоваться! Не пойду! Лучше сберегу родительские деньги – им еще меня учиться отправлять! Мать с бабкой и так все лето в огороде задами кверху стоят, лишь бы по осени продать побольше, а я по выпускным ходить буду?! Нет уж!
Похороны прошли вполне сносно – все было прилично и за это Катя неустанно благодарила Любкиных родителей и Полину Егоровну, а также ребят из спортзала. Она видела, как поглядывает мать на бутылки с водкой на столах в доме, коситься с каким-то нездоровым вожделением, но старается держать себя в руках, только вот каких трудов ей это стоит…Видела и ее дружков, которые прогуливались недалеко от дома – таких она вычисляла на раз-два, научилась, покуда жила с матерью. Под общую шумиху эти мужички планировали проникнуть на поминки. И ничего не скажешь – не принято с похорон выгонять…
На горе, на кладбище поселковом, где было тихо и слышалось лишь пение птиц, вырос небольшой холмик, украшенный венками и цветами, пока искусственными. Катя дала себе обещание, что обязательно посадит живые…
Вечером, когда Полина Егоровна и Любкина мама с бабушкой помогли прибрать в доме и помыть посуду, Катя попросила соседку:
– Полина Егоровна, можно, я к вам остатки водки отнесу? Вылакает ведь…
– Конечно, девочка. В чулане-то пусто у меня…
Сделав это и вернувшись домой, Катя поняла, какой наивной она была – мать, видимо, во время поминок припрятала бутылку-вторую. Она сидела на кухне, за столом, пьяно опустив голову, и рыдала. Катя понимала – плачет не мать, плачет водка. Ей нисколько не было жаль эту женщину, каким-то совсем недетским чутьем Катя вдруг осознала, что кончится это все очень плохо.
Она взяла со стола бутылку и молча вылила ее на улицу. Вошла в дом, бросила резкое и односложное:
– Хватит пить!
Но мать, шатаясь, прошла в комнату, извлекла из шкафа еще одну со словами:
– Катя, оставь меня! Как ты не понимаешь – у меня горе?! Горе! Умер отец!
Все это было таким наигранным и пафосным, что девушка возмутилась:
– Да это же ты его в могилу загнала! А теперь плачешься!
– Катя, тебе не понять! Я не хотела!
– Да где уж мне понять! Хватит пить, ты жизнь свою с этой отравой под откос пустила, неужели не понимаешь?!
Мать помолчала, а затем ее взгляд вдруг как-то сразу прояснился, и она сказала:
– Дед ведь завещание не оставил, правда? А это что значит?
– Я прекрасно знаю, что это значит! И не отрицаю этого. Знаю также и то, что конечно, с твоим хозяйствованием этот дом и огород не ждет ничего хорошего. Я реально смотрю на вещи, и дедушкиных трудов мне ужасно жаль. Очень жаль.
– У него тут еще деньги должны быть! – сказала Алевтина – он тебе ничего не говорил? Или, может, ты знаешь, где они, да скрываешь от меня?
– Нет, про деньги ничего не знаю! Не было у него денег! Ты что, не видишь, что он дрова купил, ремонт мы с ним сделали, теплицу новую поставили! Думаешь, все за бесплатно?
– А похоронные где?
Катя сложила руки на груди:
– Ушли на похороны. А остальное тетя Поля на девять дней и на сорок припрятала. У Васи Лавочкина. Сказала, у него надежно будет. Попробуешь забрать?
При упоминании участкового мать сразу сникла. А Катя продолжила:
– Я вот что тебе скажу. Мешать не буду. Только вот ты моя мать и обязанности свои родительские должна выполнять. А потому предлагаю следующее – ты даешь мне спокойно поступить и дожить здесь до начала учебного года. Потом я уеду учиться в город, и больше ты обо мне не услышишь. Жить перееду в летнюю кухню пока, потому что чувствую, что в доме мне покоя не будет. Как тебе такой вариант?
Мать кивнула, даже не раздумывая:
– Вполне… Может, хоть наконец для себя поживу, мужика нормального найду.
Катя хотела спросить у нее, для кого же она жила все предыдущие годы, но не стала – что-либо доказывать этой женщине было бесполезно.
Прошли похороны, и Катя пошла в школу узнать, когда она сможет забрать аттестат. Нина Алексеевна грустно посмотрела на нее и сразу все поняла. Сказала мягко:
– Кать, ну может, все-таки пойдешь на выпускной? Развеешься…
– Нина Алексеевна, вы не обижайтесь, но какой мне выпускной. Дедушке еще и девяти дней нет, а я развлекаться пойду? Нет, увольте меня от этого. Мне бы аттестат получить, да документы в техникум подать.
– Ты посиди – казалось, Нине Алексеевне стало неловко от того, что она уговаривала Катю пойти на праздник, когда ей совсем не до этого – я пойду, узнаю.
Вернулась она достаточно быстро.
– Приходи утром в день выпускного. Прямо к директору. Она тебе отдаст.
– Спасибо, Нина Алексеевна – девушка встала, собираясь уйти.
– Катя! – окликнула ее классная руководитель – слушай, может, тебе помощь какая нужна?
Катя улыбнулась:
– Нет. Но все равно спасибо.
Она вернулась домой и прошла в летнюю кухню, куда переехала после разговора с матерью. Знала, чувствовала, что после похорон покоя в своей комнате ей не видать. А в летней кухне дверь запиралась на прочный замок, а маленькие ставеньки окон закрывались на ночь таким образом, что штырь, который крепил толстый металлический запор, входил в стену и со стороны летней кухни закреплялся металлической прищепкой. Так что Катя могла не бояться того, что пьяная компания разобьет окно. А то, что такая компания рано или поздно в доме появится – сомнений не было. Это сейчас мать вела себя тихо. К тому же и осмелевшая Полина Егоровна нет-нет, да и заходила, и участковый Лавочкин забегал, оттачивая на матери свои милицейские навыки, которые только начинал приобретать.
Наведывался к Кате и Михаил Андреевич – они устраивались в летней кухне за круглым столом, Катя наливала чай из самовара, – она его нашла в чулане и отдраила на речке песком – ставила вазочку с медом, вареньем, угощала только что испеченными блинчиками.
– Катя, ты зачем в летник переехала? У тебя с ней– он кивал в сторону дома – проблемы? Так давай я схожу, приструню ее.
– Не нужно, спасибо. Она не бухает пока. А мне так будет лучше, Михаил Андреевич. Мать теперь полноправная хозяйка, пусть живет. Но здесь, в летнике, мне безопаснее. Не сомневаюсь, что это вот материно поведение – совсем ненадолго. Я все-таки очень надеюсь на то, что поступлю, и тогда уже буду приезжать сюда только для того, чтобы ухаживать за дедушкиной могилой.
Приходили к ней и ребята. Устраивались в летнике всей своей компанией, и в такие моменты Алевтина боялась нос на улицу высунуть. Видела их – высоких, с накачанными мышцами, хмурых. Они смотрели на нее исподлобья и несколько враждебно, и она прекрасно понимала, почему. Конечно же, знают историю ее дочери, понимают, что она, мать, не додала девочке в детстве, а сейчас так и подавно.
– Кать – Юра смотрел в глаза девушки – ты только скажи – она быстро окажется там, где ей и место. Я про твою мать. Ты вон, в летник переехала… Не просто же так, наверное… Она тебя выгнала?
– Юр, у нас договоренность с ней. Она же фактическая хозяйка дома. А я… жалко, конечно, всего этого – Катя повела рукой вокруг, имея ввиду хозяйство, двор и дом деда – мы ведь с дедушкой тут вместе работали, все делали. А она, я уверена, рано или поздно приведет сюда компанию. И тогда всему этому придет крах.
Катя погладила пушистую шерстку Грея, которого забрала с собой из дома. Мать животных не любила, да и оставлять на нее своего питомца Катя бы не решилась.
– Я все равно поступать уеду. А потом мне там общежитие дадут, так что проживу, не переживай.
Юра покачал головой.
– Мои родители говорят, что у человека всегда должен быть дом, куда он может вернуться.
– Они правы, Юра. Но у меня такого дома теперь нет, к сожалению - и весело заметила – значит, будем строить новый дом!
– Ты все-таки оптимистка, Кать.
– А что мне остается? Плакать? Повеситься пойти? Я с детства привыкла только на себя рассчитывать. Нет, конечно, и дедушке доверяла тоже, но понимала прекрасно, что он не вечен. Не думала только, что так рано он уйдет.
– Кать, ты уедешь – не забывай все же про нас. Мы ведь друзья, одна компания. Благодаря тебе, мы, пацаны, не зачерствели.
– Юра, я же приезжать буду. Тут дедушка лежит. Про предков забывать нельзя.
Скоро они с Любкой поехали подавать документы в техникум. Любка, которая решила не отставать от подруги, поставила своих близких перед фактом – учиться она тоже будет на повара. Да, ей тоже нравится готовить, и да, она не хочет отрываться от Кати.
Катя оставила Грея на родных подруги – ей ужасно не хотелось обременять их этим, но мама Любки возмутилась:
– Да ты что, Катюш? Нечто мы кота не прокормим? Девочки, вы как вернетесь в город – к нам приходите – говорила она – я стол хороший приготовлю.
От подачи документов до вступительных экзаменов должно было пройти совсем немного времени, и девчонки решили остаться. В пустующем общежитие им выделили одну на двоих комнату, заставили ознакомиться с правилами и подписать их. Тетя Маша, которая работала здесь, по ее словам, с незапамятных времен и сидела на вахте перед входом за небольшим столом, ворчливо сказала:
– Парней не вздумайте тягать в комнату. Все равно найду, и тогда вылетите из общаги.
– Как это – тягать? – округлила свои и без того большие глаза Любка – на чем и куда?
– Ха, находятся умелицы! – ответила словоохотливая женщина – а что вы думаете? Свяжут несколько простыней – и вниз. Те лезут по простыням.
– На пятый этаж? – уточнила Катя.
– Да хучь и на пятый – и добавила с видом знатока – в прошлом годе парнишка сорвался…
– Да не собираемся мы никого водить – нахмурилась Катя – мы же поступать приехали, а не с парнями хороводиться!
– Все так говорят!
Они подали документы, и теперь у них было несколько дней до начала экзаменов. После того, как они ходили в техникум, Катя пошла прогуляться в парк. Любка сразу ушла в общагу – у нее разболелась голова, и она пошла лежать.
Она уселась на скамейку, рядом положила папку с документами, подставила лицо летнему солнышку и зажмурила глаза. Народу в парке не было – оно и понятно, рабочий день, а кто-то вообще в отпусках. И в городе было как-то тихо – никакой суеты, никакого снующего туда-сюда народа. Катя подумала о том, что ей бы пришлось сейчас очень трудно без этих денег, что оставил дедушка. Она старалась не тратить оттуда много, но для поездки в город пришлось достать несколько бумажек. Цены на продукты, которых не так много на полках магазинов, растут в геометрической прогрессии.
Сидела так она достаточно долго – хотелось покоя и умиротворения – а потом встала и пошла в общежитие. Придя к себе в комнату, где Любка уже грела чайник, она вдруг поняла, что оставила на скамейке в парке папку с документами.
– Вот я растяпа! – ругнула сама себя и кинулась в парк.
Конечно, папки и след простыл.
Продолжение здесь
Спасибо за то, что Вы рядом со мной и моими героями! Остаюсь всегда Ваша. Муза на Парнасе.