В 1929 году в России появился Интурист. И в новую страну хлынул нескончаемый поток туристов. Они воочию хотели увидеть, что же происходит на этой земле после революции. Приезжали крупные политические деятели зарубежных стран, приезжали обычные люди. Не было презентаций, кортежа машин. Их встречали на пристани гиды и показывали им все, что они хотели видеть. Офис Интуриста в 30-е годы прошлого века находился в «Астории», там же и размещали туристов.
Моя мать, Фаина Корман, была одним из первых ленинградских гидов. Она работала в Интуристе с 1931 по 1937 год. К сожалению, ее уже нет в живых. Но остались воспоминания, которые я предлагаю читателям.
Джентльмен-коллективист
«В 1930 году я закончила Ленинградский институт истории, философии и лингвистики — английский факультет — и была направлена на работу в «Асторию». Преимущество нашего образования перед нынешним филологическим факультетом Петербургского университета я вижу в том, что мы не только изучали языки (английский, факультативно — немецкий, французский), но и историю искусств, архитектуру Ленинграда, пригородных дворцов. Дипломные работы, посвященные искусству, мы писали на английском языке. В Эрмитаже, Русском музее, Павловске, Петергофе мне не нужен был экскурсовод.
Обычно нас, гидов, заранее ставили в известность, какую группу туристов или одного деятеля из какой-либо страны мы должны встречать. Мне выпала честь быть личной переводчицей английского писателя Герберта Уэллса. Он был очень популярен у нас в стране, особенно после встречи с Лениным в 1920 году и появления затем книги «Россия во мгле». У нас его знали по книгам «Человек-невидимка», «Борьба миров», «Первый человек на Луне». И сегодня лишний раз убеждаешься: ему нельзя отказать в даре предвидения. Кто мог тогда предполагать, что нога человека ступит на Луну.
Но он предугадал наше будущее, считая утопией то, к чему стремится Россия.
В 1934 году Уэллс вторично приезжает в Россию, и тогда-то судьба свела меня в ним, когда он проездом в Москву остановился на два дня в Ленинграде.
Герберт Уэллс, приехавший с сыном, сразу покорил меня безупречной вежливостью, истинным джентльменством — теми качествами, которые по-французски именуются «комильфо». Сухощавый, подтянутый, предупредительный — одним словом, типичный англичанин. Ему было где-то около семидесяти, но выглядел он значительно моложе.
Сын Уэллса, насколько помнится мне, профессор-историк, был на голову выше отца. Меня поразило, что в гардеробе отец всегда подавал сыну пальто, когда они одевались. Но, возможно, этим он хотел подчеркнуть их равенство. И еще, чем поразил окончательно — удивительной скромностью. Он вел себя так, будто я — Герберт Уэллс, всемирно известный писатель, а он — мой гид. В деликатной форме спросил сразу, устраивает ли меня программа, которую он наметил: Эрмитажный театр (не оговариваюсь, не Эрмитаж), посещение какого-либо очага (так именовались детские сады) и ломбарда. Хотел также побывать в каком-нибудь месте отдыха ленинградцев. Договорились о Центральном парке культуры и отдыха имени Кирова.
Начали, по его просьбе, с ломбарда. Его интересовало, сколько там посетителей, много ли сдают ценностей (для него все это было показателем материального состояния людей). Когда на следующий день после встречи я познакомила его с мужем, доцентом института, он, извинившись за возможную неделикатность вопроса, поинтересовался, какова его зарплата и вообще зарплата обычного преподавателя вуза. Спросил меня и о зарплате гидов.
Днем пригласил меня на чашечку чая в номер, где они расположились с сыном, и расспрашивал обо всем, что интересовало его, в первую очередь, о том, довольны ли жители России переменами, произошедшими в их жизни. Я рассказала ему, что родилась в многодетной семье кузнеца, сумела в новой России получить высшее образование.
— Так ведь и я не выходец из аристократических кругов, — улыбнулся он. — А всего лишь сын садовника и горничной жены помещика.
Этой репликой он немало удивил меня. Я была убеждена, что Уэллс — выходец из аристократической семьи.
— Я вырос в постоянной оппозиции ко всему, чему меня учила мать, — поделился он. — Именно поэтому я стал атеистом, ненавистником королей, республиканцев, проповедником изменчивости всего существующего. После школы был приказчиком в мануфактурной лавке. Конечно, мать считала, это идеальной карьерой для меня. Но я сбежал из лавки, случай помог стать на научно-педагогическую дорогу. Я стал биологом. В 20 лет заинтересовался идеями социализма. Но мой социализм никогда не был марксистским. Я — проповедник всемирного государства с плановой системой, которое должно излечить негативы капитализма и создать общество свободы и благоденствия. В двадцатые годы я отправился в вашу страну, потому что меня всегда интересовало все новое и необычное. Привычное и обыденное — это пресная пища. Мой ум загорается лишь тогда, когда я встречаюсь с какой-либо загадкой. Такой уж у меня характер. После беседы с Лениным я был убежден, что Россию ждет крах, но сейчас убеждаюсь, что ошибся.
Он замолчал. А я подумала, почему он так откровенен со мной, видно, ждет ответной откровенности. И действительно, последовал неожиданный для меня вопрос:
— А вы верите в социализм?
— Да, это великая идея, — ответила я, — идея всеобщего равенства, свободы и братства. Это идея объединяет всех нас. Мы враги классового общества.
— Вы одна так мыслите или многие? — он внимательно посмотрел на меня.
— Да почти все, — ответила я.
Затем Уэллс сказал мне, что едет в Москву, где его ждет беседа со Сталиным.
Много позже я узнала, что в двадцатые годы он уже был в Петрограде, где жил у своего старого друга Максима Горького, которого очень любил, и даже одно время собирался навестить его в Италии.
Я почувствовала, что утомила его беседой, и начала прощаться.
— Мне приятно было встретиться с человеком, который верит в идеалы социализма. Но я, увы, не социалист. Я коллективист.
Он, как показалось мне, хитро посмотрел на меня, понимая, что для меня коллективист — это что-то новое и незнакомое.
Назавтра мы побывали в Парке культуры и отдыха имени Кирова, где царило ощущение праздника. У меня сложилось впечатление, что он остался удовлетворенным увиденным в Ленинграде.
На прощание Герберт Уэллс подарил мне свою книгу «Человек-невидимка» с дарственной надписью: «Миссис Фани Корман с большой благодарностью Г. Уэллс».
К сожалению, у этой книги грустная судьба. Когда в 1948 году арестовали моего мужа, бывшего в годы войны старшим артиллеристом Балтфлота, в квартире был обыск. В обширной библиотеке этого романа не увидели. Боясь вторичного обыска, я сожгла его, но остались воспоминания.
Непредсказуемая новая страна
Не могу забыть и встречу с лордом Эттли. В те годы он являлся одним из лидеров и идеологов лейбористской партии. Запомнился он мне своей подвижностью, большой любознательностью. Много лет спустя я узнала, что была, оказывается, гидом будущего премьер-министра Англии, при котором Индия получила независимость.
Многие ли англичане знают, что граф лорд Эттли Клемент Ричард, этот невысокий, очень скромный человек, в тридцатые годы посетил Россию, чтобы воочию увидеть, что здесь происходит?
Не могу обойти молчанием и мою работу с одним из обаятельнейших людей, с которыми сталкивала меня жизнь, — Хьюлеттом Джонсоном, настоятелем Кентерберийского собора. Он и сейчас перед глазами — улыбчивый, с седыми волосами и пронзительным взглядом.
Джонсон в ответ на мою просьбу рассказать немного о себе, ответил, что образование получил в Манчестерском университете по циклу естественных наук и технике и в Оксфорде. Но с начала века посвятил себя деятельности в англиканской церкви. Господин Джонсон подарил мне серию открыток Кентерберийского собора, рассказал, как богат Кентербери средневековыми постройками: жилыми домами, церквами, госпиталями.
Меня поразило, что Кентерберийский собор строили около трех веков и там сейчас древнейшая в стране епископская кафедра и аббатство.
Он с каким-то упоением и радостью делился со мной сведениями о соборе, о том, как дивно звучит хор в прекрасной капелле-ротонде «Венец». Это был человек поразительно жизнерадостный и доброжелательный. До сих пор со стыдом вспоминаю один эпизод, связанный с его пребыванием в Ленинграде.
Утром мы с Джонсоном собрались на экскурсию, кажется, в Пушкин. Ко мне подошел сотрудник НКВД и предупредил, чтобы до трех часов мы в номер гостиницы не возвращались, так как номер будет «просвечиваться», то есть все вещи настоятеля подвергнутся досмотру. К сожалению, такие просьбы все чаще становились нормой и отказываться было нельзя. Оттого-то вскоре я вообще ушла из Интуриста.
Экскурсия с Хьюлеттом Джонсоном закончилась где-то в час дня, и оставшееся время я показывала ему другие памятники архитектуры, чтобы не возвращаться в «Асторию» раньше положенного времени. Вконец измучив этого далеко не молодого человека, я вернулась с ним в номер в точно положенный час.
Вечером, когда группа, в которой находился Джонсон, уезжала и таможенники осматривали вещи всех туристов, кроме вещей настоятеля, надо было видеть, как горд был он от того, что ему доверяли. Ведь он — духовное лицо, настоятель собора, и это поняли даже эти чиновники: так, по крайней мере, думалось ему.
Много лет спустя из газет я узнала, что Джонсон во время Второй мировой войны выступал за скорейшее открытие второго фронта, был одним из активных инициаторов сбора средств в фонд помощи СССР. А впоследствии возглавил общество англо-советской дружбы, являлся членом Всемирного совета мира, стал лауреатом Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами». При Хрущеве на русский язык была переведена книга Джонсона «Христиане и коммунизм».
С такими вот людьми посчастливилось мне работать. Конечно, забылись детали, но осталось в памяти главное — редкая доброжелательность этих трех крупных деятелей, известных всему миру.
Тогда не было ни мэрии, ни губернатора, не было приемов на высоком уровне, да и рестораны не интересовали зарубежных туристов. Приезжали в удивительную непостижимую страну. Бывали и грустные моменты в моей работе. Помню, встречала группу из Канады. Как только все сошли на берег, одна пожилая дама мгновенно перевернула на другую сторону свой берет, надетый на голову, — и на другой стороне засияла бархатная красная звезда. Оказалось, это учительница рисования из Ванкувера. Вместе с двумя братьями они продали свои дома, все свое имущество и приехали в Россию с целью навсегда остаться в СССР. Это были энтузиасты нового социалистического строя. Они обратились с ходатайством в Москву. Я, как могла, пыталась помочь им: писали мы и во ВЦИК, и в ЦК ВКП(б), и в Совнарком — но отовсюду приходили отказы.
Помню наше тяжелое расставание на пристани. С грустью смотрела я на убогий багаж одинокой женщины и двух ее братьев — старых холостяков, которых не приняла новая «самая гуманная страна». Это была бедная семья, искавшая тепла и пристанища, но в них, по-видимому, увидели тайных агентов капиталистического мира, что входило в моду в новой стране.
Поэтому в 1937 году я покинула эту фирму. И не ошиблась. Вскоре начались аресты гидов.
Лотта БОГОПОЛЬСКАЯ