Карен Оганесян сделал себе имя как режиссер дерзких, провокационных проектов. «Игра на выживание», «Домовой», «Черное облако», «Кошка» — в каждом из них полно экшена, насилия и психологических экспериментов. И вдруг Оганесян — шоураннер ламповой сказки «Любопытная Варвара» про 10-летнюю девочку, которая проводит лето в деревне за распутыванием преступлений. А впереди у него сказочный блокбастер «Стальное сердце» о схватке Соловья-разбойника и Ильи Муромца в бронекостюмах.
Мы встретились с режиссером, чтобы обсудить, из каких личных историй родилась «Любопытная Варвара», которая сейчас идет на Wink, как работать с капризными актерами и почему он перестал снимать про черноту.
Илона Егиазарова
Киножурналист, бывший главред «Вокруг ТВ»
Карен Оганесян
Режиссер
Про деда с мешком, молоко и мыло
Егиазарова:
Все знают вас как мастера экшена, крутых адреналиновых историй. Чем объясняется нынешний интерес к детской тематике?
Оганесян:
В моем творчестве стало много детского потому, что детского стало мало вокруг. Мы решили, что, как родители, обязаны делать контент, который будет радовать сегодняшнюю молодежь. Считаю это своим моральным долгом. Детское кино надо снимать по-взрослому. Дети — наш завтрашний зритель, который через 10 лет будет смотреть другое кино, и хочется, чтобы он… Не люблю слова «воспитывался» — скорее, знакомился с нашим кино, а не только западным.
Егиазарова:
Получается, вы формируете себе будущую аудиторию.
Оганесян:
Скорее, поколения, которые придут на замену всем нам.
Егиазарова:
В «Любопытной Варваре» вы шоураннер и продюсер. В чем заключалась ваша работа?
Оганесян:
В том, чтобы ответственно закончить сценарий на таком уровне, чтобы начинающему, но абсолютно самостоятельному режиссеру Юре Коробейникову не приходилось думать, тот ли текст на площадке говорят, те ли действия делают, та ли сцена вообще.
Мне кажется, основная задача шоураннера в том, чтобы максимально подготовить историю, люди на площадке не должны испытывать головную боль по поводу недописанного и недоработанного, они должны заниматься творчеством — работать с артистами, группой, кадром, картинкой. Я не помню, какое количество драфтов было перед тем, как сценарий отдали Юре. Поскольку в сериале снимались дети, они должны были выучивать тексты заранее, за два-три дня до съемок. У нас были педагоги, которые с ними занимались, юные актеры должны были наперед знать свою линию. Поэтому любые сценарные изменения могли обернуться катастрофой. Большая работа была проведена до читок, на читках. И когда Юра уезжал снимать, я был абсолютно спокоен.
«Любопытная Варвара»
Егиазарова:
Вы слышали, что кинокритики, посмотревшие сериал на «Пилоте», где, кстати, «Любопытная Варвара» победила, подтрунивали над тем, что вы избрали визуальную манеру «Королевства полной Луны» Уэса Андерсона?
Оганесян:
Мы осознанно шли на этот шаг и не думали, что никто этого не заметит, это было бы глупо. Юра захотел чуть нереалистичную картинку, так как события происходят в мире нашей героини. Теплое визуальное решение вызывает ощущение сказочности и ассоциации с детством, когда все вокруг было яркое, солнечное, особенно когда ты уезжал куда-то.
Егиазарова:
Насколько личные в сериале истории?
Оганесян:
Первые две серии вообще про меня. В моем детстве нас пугали дедом с мешком, который ворует детей и делает из них мыло. В советское время было такое страшное хозяйственное мыло — нам говорили, что его делают из непослушных детей. Так вот, мы вычислили этого деда и выяснили, что он носил в мешке не мыло, а бутылки, которые сдавал. Но изначально у нас был план, как посадить этого деда в тюрьму. И потом, когда выяснилось, что это пугалки… Жуть! Мы же могли кучу глупостей натворить. В сериале эти глупости герои и натворили.
Серия, связанная с молоком, тоже из моего детства. Я ненавидел молоко, особенно с маслом! Молоко покупали у соседей, и хотелось отравить их коров, чтобы больше никто меня не мучил; это тоже из воспоминаний. Все, что в этом сериале есть, по-настоящему; если это не случилось со мной, то с двоюродным братом, сестрой или знакомым.
Егиазарова:
А вы смотрели советские детективы «Кортик», «Бронзовая птица», «Последнее лето детства», в которых тоже в качестве сыщиков выступали дети?
Оганесян:
Еще бы! Только это и смотрел! А что еще можно было смотреть в те годы в Армении, где я рос? «Кортик» — мое любимое кино, а еще «Неуловимые мстители» — шедевр. Хотелось оказаться там, в том времени, хотелось иметь таких друзей, разгадывать такие же тайны. Хотелось побыстрее повзрослеть, а сейчас хочется вернуться в детство. Вот мы и возвращаемся таким способом. Делать такие масштабные проекты очень непросто, без поддержки ИРИ мы бы не справились. Это ведь не ситком, в «Варваре» много локаций. Почти все съемки проходили в Абхазии. В Москве мы снимали животных. Нам нужен был эффектный финал, дети любят цирк, и мы пошли на все, чтобы они заполучили финал со львами.
Егиазарова:
Тестировали сериал на собственных детях?
Оганесян:
Дети у меня взрослые: сыну — 20, дочке — 18. Они давно живут со своей мамой в Испании, я периодически кидаю им свои фильмы. Но они чем дальше, тем меньше понимают русский язык, хотя я только на русском с ними общаюсь.
Егиазарова:
В «Любопытной Варваре» органичные юные актеры: Полина Айнутдинова, Сергей Фёдоров. Каково было с ними работать?
Оганесян:
Это было не самым сложным. С детьми блестяще выстраивал коммуникацию Юра Коробейников, который работал со мной в качестве сорежиссера и оператора на «Грозном папе». Его любви к детям и спокойствию можно позавидовать. С таким количеством ребятни на площадке может справиться только он. У меня в силу темперамента не хватает терпения, и я это понимал, когда писалась история. У Юры сын и дочь возраста наших героев. И я подумал: раз он так общается со своими Даней и Полиной, сможет и с остальными. И правда, когда дети видели его на площадке, они бежали к нему визжа. Меня артисты так не встречают. (Смеется.) Они там так сдружились! Не было ни одного негативного момента, никаких капризов. Но несмотря на то, что в кадре ребята выглядят гораздо младше, в жизни они уже настоящие актеры. Дети вообще быстро ощущают себя артистами. Ничего, пройдет.
Про Жору Крыжовникова, ревность и образование
Егиазарова:
А вам не обидно, что вы взрастили своего оператора Юрия Коробейникова до уровня режиссера, а он ушел к Жоре Крыжовникову «Слово пацана» снимать?
Оганесян:
Это не ревность, это гордость. У нас ни с кем нет эксклюзивных контрактов. Мы за взаимную любовь. Если человек видит, что научится на другом проекте тому, чего у нас пока нет, я только за. Дальше будет что-то у меня, он вернется. А ведь будет второй сезон «Варвары». И ладно бы он к кому-то пошел — он же к Жоре пошел! Жору очень люблю, он для меня режиссер номер один.
Егиазарова:
Вы тоже человек, ударенный «Словом пацана»?
Оганесян:
Знаете, меня очень впечатлил подготовительный процесс, который смог себе позволить Жора. Вот эти год, два, три, когда он готовится к проекту, копит, собирает материал, дотошно его анализирует — на это нужно найти время и деньги. Иногда производственные бюджеты не позволяют такой тщательной подготовки, и ты входишь в съемки не так, как надо бы. К сожалению, я тут грешен, но чем старше становлюсь, тем реже на такое соглашаюсь. Жора продемонстрировал серьезную планку, и я рад, что у нас в индустрии есть люди, которые могут себе это позволить. Результат налицо.
Егиазарова:
Жора окончил два вуза — ГИТИС, режиссерский факультет Марка Захарова, и ВГИК, факультет продюсирования и экономики, мастерская Александра Акопова. Не жалеете об отсутствии у вас профессионального образования?
Оганесян:
Я не знаю, что было бы, если бы я окончил ВГИК. Может, было бы лучше, а может, и хуже. Владимир Яковлевич Мотыль, режиссер «Белого солнца пустыни», которого я очень люблю и уважаю, и это вообще моя любимая советская картина, как-то посмотрел мою дипломную работу, которую я снял в Армении после курсов телережиссуры, и сказал: «Молодой человек, вам не надо поступать во ВГИК, вы два года будете на монтаже клеить, как открываются-закрываются двери. Идите и работайте».
Про сказки, Трансформеров и Муромца
Егиазарова:
Скажите, сегодняшний уход индустрии в сказки — это форма эскапизма?
Оганесян:
Все кино — форма эскапизма. В Америке, когда кино начиналось, оно и делалось, чтобы уйти от реальности. И когда появились первые трешевые, страшные, манящие фильмы, это тоже был уход от реальности. Благодаря всему этому и развивались жанры. Сегодня информационный фон очень непростой: вокруг так много страшного, что боишься выходить из своего купола, и хочется отвлекать себя погружением в прекрасные миры, в сказки, где всегда добро побеждает зло, где есть светлые герои и чувство безопасности. Поэтому происходит абсолютно логичная вещь: снимаются сказки, кино, которое возвращает тебя во времена, когда было все хорошо и ты не знал никаких бед.
Егиазарова:
В новом фильме «Стальное сердце», который вы сейчас снимаете, Соловей-разбойник присвоил себе подвиги Ильи Муромца и, пока тот закован в вечной мерзлоте, переписал историю. Вы пытались попасть в сегодняшний контекст? Это метафора?
Оганесян:
Я не могу сказать, что мы ставили такую цель. Это само собой случилось. Но когда случилось, так органично легло в контекст сегодняшнего дня, что мы подумали: раз проект повел в эту сторону, то почему бы нет? Да, в наши времена не только историю переписывают. Фейки правят миром: вам звонят люди со знакомыми голосами, подделанными нейросетью; это стало суперопасно, за технологиями надо смотреть в оба. Но даже переписанную историю можно вернуть назад: когда правда на твоей стороне, не надо бояться. В нашей истории дети продолжают дело своих родителей. Мы не хотим делать сказку в классическом варианте, вокруг и так много всяких пересъемок старого материала. У нас в начале десять минут происходит действие как бы в древности, а все остальное — в наше время.
Егиазарова:
Про вас и этот проект говорят, что Карен, как олдскульный режиссер, снимает все натурально, с минимальным количеством графики.
Оганесян:
Сегодняшние бюджеты не такие большие, и у меня нет столько времени, чтобы я мог себе позволить сидеть и рисовать на экране драки роботов. Я понимал, что так мы залезаем на другую территорию и пытаемся конкурировать с «Трансформерами», которых физически невозможно победить. Соотношения бюджетов немыслимое — у них на титры уходит столько, сколько у меня на весь фильм. Я не то чтобы режиссер старого формата и боюсь работать с графикой. Просто СG влечет за собой кучу обстоятельств, которые бюджет не позволял. Кроме того, я понимал, что только настоящие роботы могут дать эффект трушности. Те скорости, которые демонстрируют Трансформеры, по всем законам физики невозможны. Это мультик. А у нас два абсолютно настоящих робота — Илья Муромец и Соловей-разбойник, которые двигаются, дерутся. Есть еще Жар-птица, Тугарин, Лихо, есть Кощей, который крутится на 360 градусов. Им чуть-чуть на компьютере будем дорисовывать ноги. Из шести боев у нас только один компьютерный. Потому что очень сложно Тугарина Змея делать настоящим, а бой с его участием идет всего 45 секунд, оно того не стоило.
Егиазарова:
Расскажите про роботов подробнее: как их создавали, где, за какие деньги?
Оганесян:
Это наша гордость. Восемь месяцев отрисовывали эскизы, разрабатывали технологии. Костюмы, трюки — все делали по технологиям Александра Стеценко, одного из лучших постановщиков трюков у нас в стране. Мы ездили в Тулу, примеряли, дрались, снимали, монтировали, раскладывали — что уходит под графику, что нет.
В итоге получились супертехнологичные костюмы, те самые роботы, внутри которых сидит человек: в Соловье — Никита Ефремов, в Муромце — Володя Любимцев, но зритель этого не знает. Эти костюмы как доспехи для персонажа, а человек внутри контролирует техническую часть, что-то приводится в движение другими механизмами. Костюмы должны быть не только гаджетами, они должны сидеть так, как надо и чтобы в них можно было еще и драться. Вот Железный человек летает, стреляет, а у нас роботы еще и разговаривают, взаимодействуют с героями-мальчиками. Каждый робот стоит в районе 10 млн рублей. Там еще есть рефлексы: искры, огонь; их потом рисовать придется — отдельная история. Я сейчас как раз заканчивал делать единственный компьютерный бой и подумал: если мы соберем в прокате кассу и будет вторая часть, может, станем активнее добавлять СG. Пока же я существую в рамках скромного бюджета.
Егиазарова:
Вы с таким азартом говорите о трюках, драках. Кажется, что в этом фильме реализуете собственные мальчишеские фантазии.
Оганесян:
Я за такое кино, наверное, в детстве душу бы продал и пересматривал бы его 150 раз. В детстве очень хотелось иметь старшего брата, с которым можно было бы пойти на разборки. А у меня одни сестры родные. Вот Муромец, по сути, для наших героев некий старший брат или замена отца, которого им не хватает; человек, который будет их защищать. Духовный наставник, товарищ, друг. Подросткам вообще этого не хватает, поэтому так популярен «Терминатор 2». В моем фильме есть еще одна важная тема, когда брат впрягается за брата. В общем, все мои личные мечты здесь.
Егиазарова:
Я бы относилась к этому как к отечественной супергероике.
Оганесян:
Абсолютно! Мы и существуем в формате «Человека-паука». Там же мальчик дико симпатичный. И у нас обаятельные мальчики, максимально живые, один чуть картавит. И Муромец — чуть-чуть ребенок, как Леон в одноименном фильме. Он богатырь, но боится бабушки. Там много милого и теплого.
Егиазарова:
Вы сказали про «Человека-паука», но я читала, что референс для вас — все же «Мстители: Финал».
Оганесян:
Не референс. Просто благодаря им случилось озарение. Я пошел смотреть «Мстителей», потому что очень люблю Железного человека. Это был второй или третий день проката. Билетов нет, я попадаю на дневной сеанс в девятый зал, где больше пяти человек за 20 лет не видел. Захожу — полный зал народу, и я там самый старый. И появление каждого героя встречают, хлопая и крича. Выходит Железный человек — весь зал встает, визг! В общем, что-то во мне тогда засело, по чуть-чуть обрастало в течение семи лет и выродилось в итоге в «Стальное сердце». Нужна, нужна нам пацанская история, которую хотелось бы пересматривать. Вот я взрослый человек, а сколько раз «Терминатор 2» ни показывают, столько и смотрю.
Егиазарова:
Роль Муромца у вас играет сын Михаила Пореченкова, Владимир Любимцев. Прокомментируете это кастинговое решение.
Оганесян:
Злодей должен быть известный — это понятно всем, поэтому тут и Никита Ефремов. Я долго думал, кто сможет сыграть Илью Муромца. У всех известных артистов есть шлейф их ролей. Поскольку мы только возрождаем Муромца, мне показалось, что как раз новое лицо поможет напряженно следить за персонажем. Ты вообще не знаешь, что от него ждать. Известный актер не даст ощущения супероткрытия. Муромец должен быть ноунеймом, но с богатырской физикой. Понятно, что сын Пореченкова иным и не мог быть, генетику никуда не деть. Простой, из народа — все сошлось. Я уверен, что это верный выбор.
Егиазарова:
Это Пореченков предложил сына посмотреть?
Оганесян:
Нет, он вообще не знал о моем проекте, мы с ним сейчас не так уж часто общаемся. Я Володю увидел на курсах в школе «Индустрия», заметил лицо, в голове промелькнуло: «Как на Мишу похож. Видимо, где-то нагулял». Я вообще не знал, что у него есть взрослый сын. Когда мы искали Муромца и приняли решение, что это будет ноунейм, мне кастинг-директор кинул фотографии. Я увидел в числе прочих это лицо, сразу вспомнил этого парня и сказал: «Срочно вызывай на пробы». И только после того, как я его утвердил, позвонил Миша и спросил: «Это правда? Это правда? А почему не я?» (Смеется.)
Егиазарова:
Главным актерам пришлось специально тренироваться для этого кино?
Оганесян:
Да, ведь Никита с голым торсом дерется. Я подумал: порадую девочек. Володя тоже качался и занимался на мечах, он еще и сам борец. Но ему было очень тяжело массу набрать, у него другая физиология, нежели у Ефремова. Он тоже, как и Никита, сидел на белковой диете. Володя — чудо. Он в 30-килограммовом костюме без каскадеров все трюки делал сам.
Егиазарова:
Каковы ваши ожидания по поводу будущего проката «Стального сердца»?
Оганесян:
У меня без вариантов: я должен наконец собрать достойную кассу. У меня какая-то карма: нет больших прокатных побед, и я начинаю думать, все ли правильно делаю. Если этот опыт дан мне для того, чтобы выстрелило «Стальное сердце», я готов потерпеть. Во всяком случае, 22 мая все станет ясно.
Про смерть, долги и свет
Егиазарова:
Я очень люблю ваше самое первое кино «Я остаюсь» про то, как люди по-разному переживают смерть. Скажите, тот факт, что в детстве вы стали очевидцем ужасной трагедии — землетрясения, по сути, стеревшего с лица земли ваш родной город Ленинакан и унесшего тысячи жизней, — повлияло на вашу режиссерскую оптику?
Ленинакан, 1988 год
Оганесян:
Наверное, если бы не это землетрясение, я бы вообще не стал режиссером. Я все помню в жутких подробностях, мне было 10 лет. Через два дня после трагедии нас, детей, увезли в Ереван к дяде и тете, но эти два дня никогда не забуду. Я и в кино пришел, исключительно чтобы снять фильм про землетрясение. У меня даже о нем был авторский сценарий, я с ним пришел в компанию Рубена Дишдишяна, и Сергей Даниэлян мне сказал: это плохо, не надо тебе этого снимать. Я тогда думал, что это шедевр, а это реально был плохой сценарий. Дальше компания Дишдишяна начала снимать свое «Землетрясение», и вроде бы предполагалось, что его буду делать я.
Егиазарова:
Но его снял Сарик Андреасян.
Оганесян:
И слава богу. Потому что еще раз это пережить я был не готов. Это был период, когда я только открыл свою кинокомпанию «Карго», когда снял «Налет» с Машковым, мне дали «Золотого орла» за «Клима». Наверное, тогда поменялась моя дорога. Понятно, что я хочу снять фильм про Армению, но это будет не про землетрясение. Сценарист Даша Грацевич, с которой мы делали «Черное облако», побывала в Армении, мы очень подружились, она зарядилась моими историями и предложила: давай я напишу про твое детство. И я понял: уж если я сниму про Армению, это будет что-то личное.
Егиазарова:
Возвращаясь к «Я остаюсь»: откуда такое бескомпромиссное отношение к смерти?
Оганесян:
Самое удивительное, что в моей жизни случилось, — это то, что мне этот сценарий дали почитать. Это кино вообще должен был снимать Андрей Панин, а меня пригласили как режиссера монтажа. Но я пришел к Рубену Дишдишяну и сказал: «Дайте это кино мне. Если не сниму, просто не смогу жить». И Рубен через три часа позвонил со словами: «Меня впечатлила твоя смелость, снимай ты».
Я так прочувствовал эту историю потому, что она связана с моим дедом. Когда он умирал, очень переживал, что я не успею с ним попрощаться. И я не успел. Часа на четыре. Папа говорил, что он перед смертью постоянно звал меня по имени. И я жил с внутренним ощущением, что не успел что-то важное. И когда в «Я остаюсь» я прочитал эту тему, что не надо ничего откладывать в этой жизни на потом, то понял: все, что хочешь сказать, говори сейчас; все, что хочешь сделать, делай; если обещал сводить детей в зоопарк — веди. Этот фильм вернул меня к тому долгу.
После выхода фильма одна девушка мне написала: «Мы были на сеансе с родителями, мама смеялась и плакала, а папа молчал, а когда мы вышли из кинотеатра, он предложил поехать в магазин и наконец купил люстру, которую обещал маме, а мне — шкаф. И всю ночь их собирал. Спасибо за кино». Я понял, что этот фильм свою миссию выполнил. Титры пишутся на небесах. Это нам кажется, что мы фильмы выбираем. Нет, это они нас выбирают.
«Я остаюсь»
Егиазарова:
Вы тяжело болели ковидом и тоже были в шаге от смерти?
Оганесян:
Ну, может, в двух или полутора. Это было на съемках «Игры на выживание 2». Меня там действительно чуть не убило: две недели бреда, галлюцинаций, поражение легких — 70%… Борт стоял, меня собирались в Москву везти, но я знал, что все больницы в Москве переполнены. Два врача из столицы меня постоянно консультировали, мы замеряли сатурацию, делали уколы, жена вытаскивала. Знаете, что меня спасло? Мы должны были увидеться с родителями и детьми, с которыми из-за ковида два года не виделись, и мне привиделось, что я умер, и мой черный ящик, как в самолете, принесли родителям и детям, и они слушали, что я творил в этой жизни. И мне было очень стыдно, я захотел все исправить. Я не умер от стыда перед родителями. Это меня спасло. Я безумно благодарен ковиду, потому что в голове очень многое перестроилось. У меня было два очень мрачных и черных проекта, которые я писал пять-семь лет, и в тот момент я понял, что хватит черноты в жизни, я не хочу это снимать. Я продал эти сценарии. Я хочу жить, а там было не про жизнь. Я выдохнул, и дальше пошло детское светлое кино.
Фото: Андей Иванов, Шахбазян Мартин / ТАСС, А. Бадалян, М. Калантар / ТАСС