Егоровна, резкая, низкого роста женщина, с грубым отрывистым голосом, с желто - коричневой кожей и испещренным глубокими морщинами лицом.
Она пила. Не выпивала, а именно пила. Самым страшным наказанием для учеников, было когда Егоровна склонялась над тобою, тыкала по переменно то в тетрадь то в вашу голову морщинистым пальцем и срываясь на крик, не сколько пыталась объяснить материал, сколько упиваясь своим превосходством, обвиняла вас в ограниченности, бездарности и тупости, путая спряжения, склонения, женский и мужской род.
Русский не был ее родным языком.
Но это было не самое страшное, самым страшным было то, что от нее несло.
Постоянно несло жутчайшим перегаром и ее природная раздражительность усугублялась абстинентным синдромом.
Воспринимать информацию не было никакой возможности, хотелось только одного, что бы она отошла как можно дальше, что бы не вдыхать это отвратительное амбре.
Учителей, как и родителей не выбирают, тут уж как повезет. Нам досталась Егоровна.
Пожилая, бездетная вдова. Муж ее много лет назад, по пьянке утонул вместе с трактором переезжая реку.
Она и раньше такая была, говорил мне отец, молодая, так вообще злющая. Она с яростью и негодованием вонзала в головы учеников в место пальца ученические перья со стальными наконечниками и била по рукам указкой.
Сидишь, не смея пикнуть, как индеец, с пером в темени, а по виску стекает капелька крови.
Рассказывал со смехом отец. Вам еще повезло. У вас ручки шариковые теперь.
От нее трясло. Было что - то страшное в этой суровой и нелепой фигуре одетой в зеленую кофту спущенную до низа живота и синюю юбку до лодыжек. Десятилетиями она носила один и тот же наряд.
Я не припомню у нее другой одежды кроме этой и прилизанной прически, с собранными в пучок волосами сзади или замотанными в здоровенную шишку на затылке. Егоровна была всегда одинаковая. Одинаково суровая, нелепая и страшная.
Иногда, в ее желтоватое лицо вносил разнообразие чернеющий под глазом, поставленный ее сожителем крупный синяк.
За дровами ходила, упала, оправдывалась Егоровна и тут же приходя в состояние неистовой злобы начинала орать и орала весь урок, до самого его конца.
Пережечь ей предохранители было очень легко. Она взрывалась как динамит, от любого неосторожного обращения.
Слушай учительницу внимательно, каждое ее слово, смотри на нее, слушай и все поймешь. Учила меня моя наивная молодая мама, а я верил. Верил искренне и свято. Шестой класс, уже не маленький, но еще не взрослый.
И вот, в один прекрасный день, полный решимости одолеть эту математику, я выпрямив спину, сложив руки как это полагается прилежному ученику начал со всей силы внимать, надеясь заслужить расположение педагога и хоть что - то понять из ее:
"Ана туда, эта сюда, умнажай! Что! Зачэээм! Ой башка большой, а такой бэсталковый! Эта икс! Эта игрэк! Нооо воооот! Ху в квадрате! Бисталочь! Бисталочь! Садись! Два!"
То, что мы были тупыми, это было бесспорно, но научить тупых, по моему в этом как раз и заключается искусство педагога.
Мое внимание было разрублено резким как удар топора вопросом: "Ты чего сегодня на меня уставился?"
Егоровна прервав объяснение повысив голос неожиданно резко и угрожающе обратилась ко мне.
С каждой секундой моего промедления и замешательства, она закипала все больше и больше, не давая мне возможности ответить. Очень быстро настал момент, когда уже стало без разницы, что я отвечу, Егоровну просто понесло.
Я что тебе! Рубль должна? Что ты смотришь? Как баран на новые ворота! Что ты во мне увидел? Я на эту сторону доски перейду, он смотрит! Я на ту, он смотрит! Что ты уставился! Ты куда должен смотреть? В тетрадку! В тетрадку должен смотреть! Ты чего вытарищился! Я тебе говорю!!!
Она подошла ко мне вплотную, волной перегара и страха мое сознание захлестнуло и звук отключился. Я уже не слышал чего она там орет. Кроме биения своего сердца в ушах.
Я просто хотел уже исчезнуть, умереть, не рождаться, что бы никогда не появиться на этом уроке.
Егоровна вошла в раж и начала схватив меня за шею, тыкать лбом в тетрадь. Глухие удары моей головы о парту и моя покорность разъярили ее еще больше, она стала остервенело дергать и мотать меня из стороны в сторону, пока не послышался треск и рукав моего школьного кителя, не отделился по шву от ученического погона, прихваченного алюминиевой пупырчатой пуговкой к его плечу.
Начисто оторвав мне рукав, до локтя, Егоровна не успокоилась.
Меня волокли в учительскую.
Провокационно смотрел весь урок на учителя! Чем вывел его из себя! Чеканила директор школы моей матери.
Да! Сидит как дурак! Руки сложил и такими глазами на меня, туда - сюда! Туда - сюда! В рот прямо смотрит!! Весь урок! Сколько можно было его терпеть?!
Я ему спрашивал! (На эмоциях Егоровна говорила с сильным акцентом) Зачем смотришь? Он молчит! Я снова спрашивал, снова молчит!
Разве можно малллчать, когда тебя учитель спрашивал!!!! Э?
Меня душили слезы, они предательски текли по моим щекам, я стоял бледным, жалким и оборванным, периодически прикрывая рукой, зияющий разрыв на ткани, трясясь всем телом и прерывисто всхлипывал, я очень хотел в туалет.
Но я терпел и вместе с терпением, внутри меня выплавлялась сталь, я люто ненавидел Егоровну, директрису, математику.
Пусть убивают! Больше никогда! Никогда я не выполню ни одного домашнего задания по математике. Пусть я пропишусь в учительской, в этой комнате позора и экзекуций.
Я буду учиться на отлично по всем предметам, кроме математики, принципиально! Навсегда!
Мне повезло, я успел окончить 11 классов, до введения пресловутого ЕГЭ, всего за пару лет, иначе я бы точно не сдал математику, ведь ЕГЭ, это вам не традиционный экзамен в уходящей в небытие, эпохе советской школы. На ЕГЭ, будь ты хоть трижды отличник по остальным предметам, тройку тебе ни кто за просто так по математике не поставит!
Мне поставили. Экзаменационная комиссия во главе с директором, поставила четыре! А что толку? В математике я все равно ноль, впрочем, как и подавляющее большинство, всех тех, кого я знаю.
На дух ее не переношу. Хотя с годами, я начал понимать упущенные грани своего развития. Но что уж теперь...
Егоровны не стало ровно через год, как наш класс вышел из стен родной школы.
Цирроз печени. Пить ей было точно нельзя.
А у вас какие были учителя?