«— Иди, иди! И Дуне с Наташей скажи, да и Ивану своему — пусть уже прекращают. Порадовались, и будет. Жить дальше надо, а не самогонку жрать. Самогонка-то всю жизнь как сквозь пальцы сеет. Выпил, закусил — и день прошел. А это же жизнь твоя, Алексей, уходит. День, второй, третий, и тютю.
— Понял, понял! — закивал мужик. — Завтре на работу пойдем.
— Сегодня! — припечатала Пелагея. — Проверю.
— Так с похмелки они…
— Ничего! Труд — лучший лекарь, тем более от пьянства».
Часть 31
Слух о замечательном чудо-фельдшере, бабе-фронтовичке без ноги, которая спасла умирающую роженицу и ее ребятенка в Высоком, пошел по всей округе.
И к Пелагее начали ездить со всех окрестных деревень.
Кому могла Палаша помочь, тем помогала, а со сложным отправляла в город, говоря так:
— Не доктор я! В город тебе надо, там помогут.
Кто-то слушался и ехал, ну а некоторые махали рукой и не выполняли совет Пелагеи. Пришлых из других деревень она, конечно, не могла проконтролировать, а к своим деревенским обязательно заглядывала через несколько дней и спрашивала:
— Была в городе? Что доктор сказал?
И если вдруг не ездили деревенские жители к городским врачам, то Пелагея сурово наказывала:
— Чтобы завтра же!
Однажды ей пришлось принять очень непростое решение, возможно, одно из самых сложных в своей жизни.
…Дед Тимоха в тот день должен был вести Пелагею в город, а потому прибыл пораньше.
— Дед, — обратилась к нему Пелагея, — сначала в медпункт заедем, а уж потом в город.
Тимоха как-то странно скривился, но кивнул.
— Дед, да ты не серчай, я только самых серьезных приму, и поедем, а остальных домой отправлю. Пусть до завтра дожидаются.
— А я чавой? Я ничавой!
— Да мне показалось, вроде как недовольный ты! А? — уточнила Пелагея.
Лицо деда снова исказила гримаса непонятно чего: то ли недовольства, то ли…
Потом Палаша вспомнит об этом! И сразу догадается: то была маска боли.
Около медпункта на двух лавках сидели люди. Завидев приближающуюся телегу, они все поднялись, и Пелагея отметила: «Тяжелых нет! Все поднялись».
Мужики сняли картузы и слегка поклонились, их было всего двое. Остальные — бабы. Две с детьми, и одна без ребенка.
Тимоха остановил телегу, помог Пелагее слезть, при этом снова гримаса исказила его лицо.
Пелагея уже с большим беспокойством посмотрела на деда и подумала: «Надо будет поговорить с ним в дороге, может, с Варей у них неладно».
Она зашла во двор медпункта и обратилась к самому старшему мужику:
— Здравствуйте! Смотрю, не высокинский вы. Как зовут, с чем прибыли, откуда?
— Я из Волошина, Демид Строганов, занозу вовремя не вытащил, и вот! — мужик показал большой палец правой руки, на него было страшно смотреть.
— Пройдите в медпункт, сейчас удалю и обработаю. А вы? — спросила женщина у другого мужика, своего, из Высокого.
— А я, енто… Палаша…чегой-то от тута у мене болить, — мужик приложил руку к правому боку.
Пелагея посмотрела на одуловатое синюшное лицо мужика и спросила:
— Пьешь?
Тот вспыхнул, опустил голову и кивнул. Пью, мол.
— Сколько дней?
— Так сын вернулси с фронту! У декабре вернулси! Ужо и ня ждали. Радость-то какая! Я-то ужо с июня дома, а он вот тольки…
— Сын тоже пьет?
Мужик кивнул:
— Усе пьють: сын, Дуня, Наташка и я местя с ими. Да я давненько ужо ня пимши. Ня впярвой енто у мене. А тута повод такой! Сын, живой…
— Вот и не пей! — досадно бросила Пелагея, перебив мужика. — Нельзя тебе. Иди домой, капли в рот с этого дня не бери, и все будет хорошо. А ежели нет, то в город поедешь. Скажу куда.
— Понял, Палашенька. Пошел я.
— Иди, иди! И Дуне с Наташей скажи, да и Ивану своему — пусть уже прекращают. Порадовались, и будет. Жить дальше надо, а не самогонку жрать. Самогонка-то всю жизнь как сквозь пальцы сеет. Выпил, закусил — и день прошел. А это же жизнь твоя, Алексей, уходит. День, второй, третий, и тютю.
— Понял, понял! — закивал мужик. — Завтре на работу пойдем.
— Сегодня! — припечатала Пелагея. — Проверю.
— Так с похмелки они…
— Ничего! Труд — лучший лекарь, тем более от пьянства. Иди, Алексей! Не трать мое время. Шибко много дел у меня сегодня, по шею, — Пелагея потеряла всякий интерес к пьянице и обратилась к бабам. — У вас что?
Мужик тем временем, приседая и кланяясь, и что-то приговаривая, попятившись, ушел со двора.
— У мене, Палашенька, — между тем отвечала женщина, — кричит днем и ночью робятенок. Ужо и ня знай, чавой делать.
— Какой ребенок у тебя, Галя? Четвертый, вроде?
— Пятый, Палаша.
— А с теми что делала, когда они так кричали?
— Ничавой ня делала, похожу по хате, помолюси! Ня была жа дохтура у нас. А таперича ты есть! Вот и пришла к тебе: можат, чавой ня так?
Пелагея улыбнулась:
— Зайди в медпункт, осмотрю ребенка. Посмотрим, чавой с ним так или не так. У тебя чего? — спросила она другую бабу с ребенком.
— Ня ходил на двор ужо ден пять! — шепотом сказала она, озираясь по сторонам.
Пелагея покачала головой:
— Как же так?! Пять дней ребенок не ходил по-большому, а ты только всполошилась? Иди в медпункт, спроси у Гали, чего она делает в таких случаях.
— Пфффф, — фыркнула баба. — А то ужо без тебе ня посудачили. Свеклу даеть.
— Вот и ты дай. Ребятенок у тебя хороший. Смотрела я ведь его уже. Не думаю, что есть серьезные проблемы.
Баба с недовольным видом встала и, что-то бормоча себе под нос, пошла со двора.
Дед Тимоха не выдержал и кинул ей вслед:
— А ты, Прасковья, чавой ожидала-то? Што Палашка станеть у попу твово мальца целовать?
Хотел дед засмеяться, да снова гримаса исказила его лицо.
Пелагея уже не на шутку встревожилась:
— Дед, что с тобой? С Варей что-то не так?
— Ты чавой? — встрепенулся дед. — С Варварой усе ладно у нас! И со мной усе ладно. Иди вона мужику занозу вытаскуй, а то чичас палец у яво отвалитси.
Пелагея кивнула и с неохотой, еще раз оглянувшись на деда, пошла в медпункт.
Занозу мужику удалила быстро, потом осмотрела ребенка:
— Зубик у него режется.
— Ой, а ня рана ль? — запричитала Галина.
— Не рано, такое бывает. Придется потерпеть, прорежется, и все будет в порядке.
ЗДЕСЬ ВЫ МОЖЕТЕ НАЙТИ ДРУГИЕ МОИ РАССКАЗЫ
…К обеду приехали в город, Пелагея сделала все свои дела, купила гостинцы для Настеньки, Вали и для маленькой Палаши. Пелагея очень полюбила эту девчушку, и почти каждый день приходила в хату Егора. Анфиса не знала, куда усадить гостью и чем ее подчевать, хотя Пелагея приходила совсем ненадолго — посмотреть на ребенка и подержать ее хоть недолго на руках.
На обратном пути дед вроде не строил гримас, доехали быстро, а вот, когда до деревни осталось несколько километров, Тимоха вдруг завалился на бок, Пелагея едва успела его подхватить, чтобы он совсем не упал с облучка.
— Дед! Ты че? — заорала Пелагея. — Дед!
Пелагея поняла, что Тимоха потерял сознание. Но почему? Что вдруг случилось? Пелагея вмиг вспомнила его утренние гримасы и поняла, что что-то случилось. Это были гримасы боли.
— Дед! Ну ты чего! Открой глаза! — она хлестала его по лицу.
Тимоха пришел в себя и прошептал:
— Болить у меня, Палаша, давно уж! А севодни мочи нету тярпеть.
— Где? — заорала Пелагея. — Показывай.
— От тута! — Тимоха приложил руку к правому паху. — И противно мене усе, чавой ня поем, то усе… севодни разов шесть сбегал.
«Аппендицит!» — ахнула Пелагея мысленно.
— Да ты чего, старый дурак, в городе же были! Почему там не сказал! Там бы в больницу заехали! Операция тебе нужна, понимаешь? Как я тебе ее одна делать стану?
— Почему одна-то? А Варька тебе на што?
— Варька? — опешила Пелагея.
— Ну да! Ежеля ты мене резать станешь, значат, гольный я буду! — дед кривился от боли, но шутил.
— Конечно! — подтвердила Пелагея, пока не понимая, куда клонит дед.
— Токма Варвара могет глядеть на мене! — подмигнул Тимофей.
— Ну дед, ну ты даешь! Еще и шутить умудряешься.
Татьяна Алимова
Все части повести здесь ⬇️⬇️⬇️