Дядя Вася сидел в окопе и смотрел вперёд. Туда, где окопались немцы. С тех пор, как их выдавили из Сталинграда и погнали назад, туда, откуда они пришли, немцы стали окапываться не хуже, а лучше нас. Когда они наступали в 1941 и в 42. им было не до этого, но 1943, огненный и жертвенный, кровавый и героический всё изменил. Теперь вот из Крыма их выдавливали. Тяжело гнали. Не хотели они сами уходить. Ой не хотели.
Вся рота, не сговариваясь, называла Василия дядей Васей, поскольку он имел обыкновение носить бороду, которую, как казалось окружающим, не стриг никогда. Но и то сказать, годов ему было, больше, чем кому бы то ни было в роте. Даже ком роты было 24 года, а старше 35 лет, пожалуй, и не было никого. Сам дядя Вася был 43 лет от роду и против того, что его дядькой называют не парился. Имея, по натуре, добрый нрав и сохранив его в себе настолько, насколько позволяла эта Богом прОклятая война, дядя Вася всячески старался опекать горячую молодёжь, которая то и дело норовила подставиться под пули. За это молодые бойцы его особо уважали и всегда к его словам прислушивались. Несколько раз и сам дядя Вася попадал в медсанбат. От всех пуль-то не убережёшься. Но возвращение всегда огорчало его, поскольку ни разу не было, чтобы за время его отсутствия несколько друзей не погибли в непрерывных боях. Приходило пополнение и новые солдаты становились друзьями и тоже называли его дядей Васей, а как же иначе? Он же продолжал заботиться уже о них. Только так и не понял он, что горше для него: когда друзья погибают в бою у него на глазах, или когда он просто узнаёт, что они погибли во время его отсутствия. Как будто корил он себя за это. Словно мог он одёрнуть, предостеречь кого-то, не попади в медсанбат.
Правда был один человек из немногих , который неизменно оказывался живым и даже не раненым, когда дядя Вася возвращался в свою роту. Это была санинструктор, Валерия 19 лет, которую любила вся рота и дядя Вася здесь исключением не был. Любовь эта была чистая и откровенная. Так любят очень близких людей. И хотя Валерия никогда не давала никому повода подумать о том, что она к кому-то отнеслась лучше, чем к любому из товарищей по войне, но не могла она помешать бойцам относиться к себе, как к сестре. Что касается дяди Васи, то у него средней дочери было в аккурат 19 и он относился к Валерии, как к дочери. Но сравнения между Валерией и Варюшкой не могло быть никакого. Василий даже представить не мог, как его Варюшка вытаскивала бы его раненого с поля боя, а Валерия один раз вытащила. Обе ноги ему тогда прострелил немецкий автоматчик. В той рукопашной схватке многие бойцы полегли, но немцы побежали себе на горе. Ведь всем известно, что в убегающего врага прицельную пулю уж куда легче послать, чем в атакующего. С тех пор стала Валерия для Василия названной дочкой, только он ей об этом не говорил, хотя и называл её при всех дочуней. Остальные бойцы, не сговариваясь, стали называть её Ласточкой, причём делали это с каким то особенным уважением. Словно звание это какое-то, а не прозвище. Валерии нравилось.
К слову сказать, Валерию не уважать попросту бы не получилось. И не потому, что за восемь месяцев службы она вытащила с поля боя больше двухсот раненых. Она умудрялась ещё и убивать врагов. С отчаянной смелостью, она в самом начале любой атаки, бежала за бойцами, а не ожидала, пока атакующие бойцы завершат наступление. Были моменты, когда Валерия отстреливалась от наседавших фрицев из винтовок, и автоматов раненых бойцов. Василий поражался отважной дерзости Валерии. Бойцы говорили, что на её личном счету больше двадцати фрицев. Откуда они это брали? Василий никогда не слышал, чтобы Ласточка сама об этом говорила.
Не сегодня, завтра бросят нас в атаку.- Рассуждал сам с собой Василий.- Подкинут пополнение взамен выбывших, проведут артподготовку минут на пятнадцать и поднимут на немецкие пулемёты, будь они неладны. Как успеть объяснить молодняку из прибывших, чтобы смотрели,
откуда и куда бьют пулемёты, чтобы вовремя залечь? А потом вовремя подняться? Понятно, что поговорил об этом с ветеранами. Подумать только. Ветераны, которым в среднем слегка больше двадцати. Но ветераны по праву. Выжил в десятке боёв, значит ветеран. Значит в состоянии думать во время боя. А это не каждому дано. Но когда учить необстрелянное пополнение? Кто-то трусоват, его и в бой не поднять, а кто-то сам под пули лезет. Так всегда. Из вновь прибывших, хорошо, если половина после первого боя выживет. Сколько останется в ветеранах? А ведь и они погибают.
Проходя мимо Валерии, Василий приостановился.
- Ну, что, дочуня, давно письма из дома получала?
- Почему только из дома? Вот на прошлой неделе от отца с фронта письмецо пришло. Просит не рисковать без надобности.
- Знает, видать тебя, батя. Эх, в санбат бы тебя перевести. Ты здесь то и дело под пулями летаешь и не оглядываешься. Ласточка, ядрёна мама.
- А чё на них оглядываться? Пусть дальше летят. А в санбат мне предлагали. Нам, говорят такие как ты нужны. Я отказалась.
- И чего? Ты думаешь, что ты здесь нужнее? Там от тебя может пользы больше?
- Вряд ли.- Валерия оглянулась по сторонам и потише добавила.- Я когда со всеми в атаку бегу, вижу, как бойцы, которые рядом со мной бегут, бесстрашными делаются. А бесстрашных пули боятся. Я ещё ни разу не вытаскивала тех, кто рядом со мной в атаку бежал.
- Да потому, что ты, горюшко, не позади, а впереди всех бежишь. Только когда услышишь:"сестра", останавливаешься. Ты же бешеная. Это правда, что ты уже двадцать фрицев в расход пустила?
- Двадцать восемь.
- Да когда ты успела?
- Когда ты, дядь Вася в медсанбат с ногами попал, нас дней через пять в атаку бросили. Захлебнулась атака и мы с Машей на нейтральной полосе стащили в воронку троих раненых, да стали перевязывать. Слышу, немцы стрелять начали по нашим из орудий, а потом в атаку поднялись. Да густо пошли. А мы с Машкой как раз между ними и нашими. Думаю, до нас до первых дойдут. Взяла я первый попавшийся карабин. Выпотрошила патроны из подсумков раненых и стала по немцам стрелять, которые напротив нашей воронки шли. Вот в том бою двенадцать человек положила. А меня никто даже не заметил.
- Понятно. Они пули из наших окопов ждали. Им и в голову прийти не могло, что у них под носом Машуся и Вавуся залегли и ненавидят их лютой ненавистью. Чтоб их…
- А за что их любить?
- Насчёт любить не знаю. А вот ненавидеть нужно сдержанно. Ты откуда поняла, что не ранила, а убила двенадцать человек?
- А я только убитых и считала. Их же видно. Два, три раза выстрелю, спрячусь. Потом опять. А стреляю я хорошо. У меня папа охотник. Он меня учил.
- Поди ж ты. Тут такие события, а я в санбате месяц пролежал. Как же выбрались?
- Наши в контратаку поднялись. Оказывается ради нас. Раненых тогда было немеряно, а убитых больше сорока человек. Мы с Машкой, когда их в братской могиле хоронили, наревелись на всю жизнь. Мы в долгу перед ними. Немцев выбили тогда. Жестоко покрошили. Думаю никого не выпустили. И даже пленных не было. Сильно наши разозлились.
- Небось и ты в контратаку со всеми пошла?
- А как же? Перевязывать всегда кого-то нужно.
- Да, не тот уже немец, что раньше. Да и мы не те. Даст Бог, изгоним их с родной земли. Но ты уж, дочуня, будь поосторожней. Не огорчи дядю Васю ненароком. Очень тебя прошу.
- Хорошо. Постараюсь.
- Постарайся, пожалуйста.
Немцы цеплялись за каждый посёлок, за каждую стратегическую высоту. Отстреливались отчаянно из всех видов оружия. Словно знали, что дни их сочтены и пытались оттянуть свой неминуемый конец. Василий так рассуждал: может быть в командовании у немцев ещё кто-то и верит в победу, но немец-окопник уже всё понял и расчитывает на то, чтобы выжить в этой мясорубке и вернуться в свою неметчину пусть не победителем, но хотя бы живым. Чтобы это село Вербовое, или другое какое село, не стало ему могилой. Наши бойцы тоже хотели выжить, но в бою об этом забывали. Каждый знал, что гнать немца ещё долго придётся и здесь трудно расчитывать на счастье.
За Вербовым наши заняли важную высоту и планировали развить успех. Когда его развили, небольшая группа немецких войск оказалась в котле. Сил у нас, для того, чтобы и наступать, и удерживать окружённые части не хватало. Впрочем, командование было обеспокоено только тем, чтобы окружённые немцы не ударили в тыл наступающим частям Красной армии. Немцы пробивались строго к своим, на север, через Вербовое, поэтому окружать их, вроде и смысла не было. Прикрыть своих с тыла до подхода резервов, вот была основная задача и она был выполнена. Одна неполная рота рассредоточилась перед Вербовым. Немного в стороне от их позиций расположился перевязочный пункт, куда сестрички стаскивали раненых с поля боя. Так, ничего особенного. Две большие полевые палатки в ложбине и человек 70 раненых. Василий лежал у входа, одной из палаток и рядом с ним валялись гранаты, автоматы и карабины раненых бойцов, которых притащили туда медсёстры. Василий снова поймал осколок в ногу. Боль была невыносимая. Ему наложили повязку и оставили в покое, но дядя Вася понимал, что лишняя пара глаз на передовой всегда бывает нужной. Выбрав себе автомат с полным диском, запасной диск и несколько противотанковых гранат, он потихоньку, через несусветную боль и трехэтажную матерщину, выполз на пригорочек прикрывающий палатки с юга, помогая себе здоровой ногой, и стал наблюдать. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть. Прямо на них шли два немецких танка из числа тех, что шли на прорыв через Вербовое. Только эти два танка взяли гораздо левее фронта. И всё бы ничего, только один из них направлялся в аккурат на полевые палатки перевязочного пункта. Василий понял, что кроме него на пути этого танка никого нет, а значит придётся погибнуть. В том, что он непременно погибнет, Василий почти не сомневался. Сомневался он в том, что сможет с раненой ногой добраться до вражеского танка, чтобы подорвать его. Если не метким броском связки гранат, то, хотя бы, ценой собственной жизни. Ведь танк может изменить направление на каких-то 3-4 метра и тогда ему, калеке, уже не сделать ничего. Лихорадочные мысли заставили Василия забыть о боли. Заученным движением он поясным ремнём связал гранаты и тут вдруг увидел Ласточку, крадущуюся к немецкому танку немного левее от него. Девчонка умело пряталась за рельефами местности, но Василию стало не по себе и он заорал, что было мочи:
- Дочуня, Ласточка хренова, уйди оттуда. Оставь его мне.
Но Ласточка его не слышала. Она сосредоточенно всё ближе и ближе подбиралась к летящему на полной скорости немецкому тигру, выбирая подходящий момент для броска гранат. Видя это, Василий стал стрелять по танку, стараясь отвлечь внимание танкистов, но тут произошло невероятное. Ласточка оторвалась от земли и сделав несколько прыжков вперёд, бросилась под танк. Раздался мощный взрыв. Василий не помнил, как он закричал и вырвавшись на пригорок, на одной ноге запрыгал к танку не прячась от пуль и осколков. Он понимал, что Ласточки уже нет, но прыгал и кричал сквозь слёзы:
- Ласточка, зачем? Я бы взял его. Почему ты? Почему не я?
Взрывная волна от миномётного выстрела свалила Василия и он уже не смог подняться.
Ласточку, Валерию Осиповну Гнаровскую, жители Вербового, после боя, похоронили в центре своего села.. Впоследствии, через многие годы после окончания войны, прах Ласточки перенесли в братскую могилу около мемориала погибшим солдатам Великой Отечественной войны в райцентре, а жители села Вербового вышли на руководство с просьбой переименовать их село. С тех пор и по сей день оно называется Гнаровское. Памятник Валерии Осиповне Гнаровской стоит в центре села. Молодожёны обязательно возлагают к нему цветы в дни своих свадеб.
Валерию действительно бойцы называли Ласточкой. Все боевые достижения Валерии, описанные в рассказе, реально были. Возможно их было больше. Начальство не всегда успевало фиксировать героические действия солдат. Василий персонаж вымышленный, собирательный. В рассказе присутствует исключительно для того, чтобы преподнести героизм Валерии наиболее ярко и образно. Но сколько было на войне таких Василиев, Михаилов, Александров, Сергеев… сколько их не дожило до победы? Вечная им память.
