Торальд был братом Торгейра и тоже сыном Сигвальда Удачливого. Но сыном незаконным. Его мать, рабыню Ауд, продали в Согне-фьорд, когда она и сама не подозревала, что носит во чреве дитя прежнего хозяина. Умирая (застудилась, упав в весенний ручей), Ауд рассказала сыну, кто его настоящий отец, и Торальд, к тому времени получивший свободу, отправился к Сигвальду. Удачливый безмерно удивился, но сына признал и ввёл его в род, тем более, что не признать было бы сложно — Торальд оказался точной копией своего отца. Вот только наследником уже был объявлен Торгейр — законный сын Удачливого, родившийся на три зимы позже Торальда. Торальд не обиделся, поскольку изначально не собирался претендовать на Ульвхейм. Он построил дом в одном дневном переходе от Ульвхейма и, собрав команду отчаянных молодцов, стал водить их в походы на корабле, подаренном отцом.
Братья не были особо близки — но и не враждовали. Пожалуй, лучше всего их отношения подходили под определение добрососедских.
Торальд прибыл в Ульвхейм на следующий день. Поздравил брата с благополучным возвращением. Воздал должное угощению, особо похвалив пиво.
— Ты собираешься плыть куда-то ещё? — Торальд кивнул на «Чёрного змея», всё ещё лежащего на песке, неподалеку от воды.
— Да, — Торгейр, уловивший в голосе брата тревогу, вопросительно посмотрел на него. — Что-то случилось.
— Лейдульв Кетильссон, — мрачно уронил Торальд.
— Хальвдан Рыжий говорил, Кетильссон напал на его одаль в прошлом месяце, — медленно проговорил Торгейр.
— Так и было. А ещё — на Эйвинда Чёрного и на Бьёрна Гисласона.
— Но Сетер-фьорд севернее, — задумчиво нахмурился Торгейр.
— Что помешает ему завернуть к тебе на обратном пути?
— Ты прав, брат, — помрачнел младший Сигвальдссон. — Благодарю за предупреждение.
***
Боги миловали — Лейдульв Кетильссон ограничился разграблением Сетер-фьорда и Фюгла-фьорда. О том, что он не заглянул в Ульвхейм, сожалели только несколько юнцов, чьи горячие головы живо остудили подзатыльники старших товарищей.
Тем временем, близился праздник Середины Зимы, Йоль. Тёмное время, когда умирает старый год и нарождается новый.
Понемногу нарастали суета и суматоха, и, хотя все рабы и слуги знали, что им делать…
Ну, почти все.
— О чем задумался, брат? — Торальд опустился на скамью и, пододвинув к себе кувшин, отхлебнул прямо из него.
— Колла опять жаловалась на тех двух рабынь, что я привез из этого похода. Говорит, как родились неумехами, так ими и остались. Знал бы — специально бы в Бирку завернул! — тяжелый кулак с размаху опустился на лавку. — Первому же купцу бы продал! Не торгуясь!!
— Ты же — Вещий… — усмехнулся старший Сигвальдссон. — Принеси их в жертву. Фрейру или…
— Давай, я лучше тебе их подарю, — вернул ему усмешку Торгейр. — По крайней мере, ты на мои земли недород наслать не сможешь.
Торальд хмыкнул и снова приложился к кувшину.
— Тогда подари их… ну, скажем, Рунару из Нидароса.
— М-м, а ты, пожалуй, прав, брат, — покивал владетель Ульвхейма. — Так я и сделаю.
***
— Ну-ка, поди сюда, девка!
Майя поставила на землю котел, когда-то закопченный до свинского состояния и который они с Дианой-Дагню только что отскребли до блеска, и всем телом развернулась к говорившему.
Парень, на год-другой постарше Сома, с неохотой откликавшегося теперь на имя Скари, разглядывал её со скабрёзной ухмылочкой. Как уже знала Шервинская, нахального подростка звали Лейф и он был сыном Торальда, Торгейрова брата. Соответственно, приходясь Торгейру племянником.
— А не пошел бы ты сам, — огрызнулась женщина, уставшая до чёртиков, замёрзшая и голодная. — На север и в горы.
Как она поняла, это ругательство было здесь своеобразным аналогом «ко всем чертям». Не слишком оскорбительным. Но Лейфу хватило и этого. А, может, он просто разозлился, что его прилюдно обругала рабыня.
— Ах ты, троллево отродье! — парень вскинул кулак, намереваясь размазать нахальную девку тонким слоем по всему двору и немножко — по стене дома для рабов. Майя, не пожелав быть избитой, отступила на пару шагов, инстинктивно наклонилась, нащупала кончиками пальцев какую-то деревяшку...
— Ха-ха-ха! — Лейф даже приостановился на миг. — Я им же тебя и поколочу, валькирия!..
Последнее слово он проговорил с откровенной издёвкой и презрением.
Мьёлль бросила короткий взгляд на то, что держала в руке, и увидела деревянный меч. Наверное, кто-то из ребятишек бросил.
Сын Торальда, межу тем, вытянул из ножен собственный клинок — настоящий, железный. Не чета грубой деревянной подделке. На мгновение Шервинской захотелось опрометью кинуться, не разбирая дороги, куда глаза глядят — но Майя чуть шире расставила ноги, слегка согнув их в коленях, и покрепче сжала деревянную рукоять.
Ей не раз приходилсь наблюдать, как Харальд, старый, но все ещё крепкий воин, учит детвору как раз вот на таких «игрушках». И теперь эти уроки как-то неожиданно сами собой всплыли в голове. Конечно, против железа деревяшка не выстоит... Но все лучше, чем безоружной. Щит бы ещё...
Мысли отстраненно скользили по краю сознания.
Лейф рубанул по-простому, сверху вниз. Майя легко увернулась и в свою очередь попыталась ударить его по руке. Конечно, не с целью отрубить или сломать — не то оружие, не та сила, да и раба, нанесшего тяжкое увечье свободному, убивали на месте. Но сильный ушиб — тоже вещь довольно неприятная.
Подросток разъярился. Он с утроенным пылом набросился на Мьёлль, осыпая её бранью и старательно пытаясь изрубить на мелкие кусочки. Ругательства Майя игнорировала, тем более, что половину не понимала, а от жутковато свистящего меча уворачивалась, иногда откидывая сияющий клинок плоскостью деревянного.
«Ну, всё... Сейчас он меня...».
— Стойте!
Шервинская медленно опустила трясущиеся руки. В ушах звенело, перед глазами плавали цветные круги, по лицу и телу стекали капли пота, а виски сдавливало невидимым обручем. Серебряный росчерк приблизился...
— Лейф!!
Майя поморгала, избавляясь от тумана в сознании и глазах.
В шаге от неё застыли Торгейр с Торальдом, раздражёный подросток с опущенным мечом и старый Харальд. На лицах у них отчётливо читались: удивление в стадии охренения — у Сигвальдссонов, злость с недоумением — у Лейфа и ошеломлённая задумчивость — у старого наставника.
— Что здесь происходит? — Торгейр и Торальд посмотрели на Лейфа. Харальд не сводил глаз с Майи.
— Я... её... А она... меня... — задыхаясь от негодования выпалил подросток, кидая на Мьёлль гневный и многообещающий — щас, мол, тебе будет — взгляд.
— Видел я, как она — тебя, — усмехнулся Торгейр.
На скулах Лейфа заходили желваки.
— Меч, — Торальд протянул руку с недвусмысленным требованием.
Злость на лице парня сменилась недоумением, а затем — обидой. Но ослушаться родителя он не посмел. Молча протянул ему оружие, а следом — ремень с ножнами.
— Получишь обратно, когда научишься не размахивать им без дела, — холодно уронил старший Сигвальдссон, отворачиваясь.
— Хёвдинг, — подал голос до сих пор молчавший Харальд. — Как тебе кажется, это похоже на волю богов?
Он кивнул в сторону Шервинской, так и стоявшей, будто одна из статуй на капище.
— Похоже, — хмыкнул младший Сигвальдссон.
Он развернулся на пятках и двинулся прочь. За ним — Торальд и Лейф. Последний, обернувшись, взглядом пообещал Майе «весёлую» жизнь, но молодая женщина не отреагировала. Она всё никак не могла выбраться из ступора, охватившего её после драки.
— Дай-ка это сюда, — неожиданно мягко проговорил Харальд, указывая на что-то...
Шервинская медленно опустила голову и с вялым удивлением обнаружила, что продолжает судорожно стискивать в пальцах рукоять деревянного меча.
— Идём, девочка, — Ингигерд, жена Харальда, ласково обняла её за плечи. — Идём. Будешь теперь жить с нами.
***
Очередное утро началось для Майи не с опостылевшего очага и котлов с похлебкой и кашей, а с пробежки вокруг поселения. Под ногами хрустел снег, где-то в деревьях перекликались вороны и чирикали птицы, мороз пощипывал нос и щёки...
Когда Шервинская, уставшая, но довольная, вернулась во двор Ульвхейма, Харальд не смог сдержать короткой скупой улыбки при взгляде на её лицо.
— Возьми, — он протянул девушке топорик на длинной рукояти с лезвием шириной всего сантиметров двадцать, а то и меньше. Другой такой же он держал в правой руке. — Смотри внимательно и повторяй.
К вечеру Майе начало казаться, что в её теле не осталось ни единой целой мышцы. После топора был лук, потом — копьё, затем — меч... Потом — всё то же самое, но со щитом — до чего ж он, зараза, тяжелый!! Затем — снова пробежка, но уже с мешком на спине, нагруженном камнями...
Дни опять слились в одно сплошное пятно. Теперь вместо жара очага, копоти и грязных котлов — наполненное блеском стали и грохотом ударов, когда топор или меч обрушивались на вовремя подставленный щит. Всё тело сперва нестерпимо болело, словно его вывернули наизнанку и прокрутили в стиральной машинке на самых жёстких оборотах. И вдруг в какой-то момент боль исчезла. Опустив, по сигналу Харальда, топор, Майя вытерла со лба пот... И с удивлением обнаружила, что чувствует только усталость. Когда она сообщила об этом наставнику, тот довольно усмехнулся в рыжие с сединой усы.
И на следующий день увеличил нагрузку.
***
Близился Дисаблот — пробуждение весны. Майя, в тот же памятный день получившая свободу, с лёгким злорадством и одновременно — с сочувствием наблюдала за беготнёй рабынь под командованием старой Коллы. Торгейр обсуждал с пастухами, кого из баранов и козлов принести в жертву.
Незнакомое, появившееся недавно, чувство подсказало ей, что за спиной кто-то стоит. Девушка на мгновение прикрыла глаза и крутанулась на пятках, одной рукой выдергивая нож, а другой прикрывая горло...
— Неплохо, Мьёлль, неплохо, — Харальд погладил тщательно расчёсанные усы и одобрительно покачал коловой. — Но в следующий раз — не думай. Просто бей.
— Угу, — кивнула Шервинская, пряча оружие в ножны и опуская левую руку. — Только... Я не смогу. Мне страшно.
Старый воин тяжело вздохнул, но ничего не сказал.
***
Зима понемногу сдавала свои права: снег медленно, но верно, таял, в воздухе пахло влажной свежестью, на деревьях набухали почки. И даже ворóны каркали не так заунывно.
Свободных минуток у Майи теперь не было вообще. Старый Харальд, кажется, задался целью заставить её пройти ускоренный курс... «морского котика» — или как там самые крутые спецназовцы называются? Шервинской не раз приходилось подскакивать среди ночи и хвататься за рукоять топора — благо, тот всегда под рукой лежал.
С луком у Мьёлль не заладилось сразу и конкретно. Наставник, проследив грустным взглядом, как все пять стрел ушли «в молоко», только покачал головой. Впрочем, тут же встряхнулся и велел Майе браться за копьё. Та послушно взялась. И немедленно уронила его себе на ногу. Харальд вздохнул, скорчил недовольную гримасу и протянул Шервинской тренировочный меч.
Тогда было обидно и досадно. А сейчас, вспоминая, только улыбаться хочется.
Помимо воинской науки, Харальд водил свою подопечную в лес: то на день, то на два-три, то на неделю... Показывал следы зверей и птиц, рассказывал про их повадки и особенности. Майя внимательно слушала, запоминала, повторяла. И когда в один действительно прекрасный день подстрелила своего первого зайца, её радости не было предела.
Единственной ложкой дёгтя было отношение к ней прочих воспитанников Харальда, да и вообще большинства обитателей Ульвхейма. Особенно мужчин. Общий смысл их презрительных взглядов и хмыков сводился к «на хрена козе баян — то бишь, рабыне оружие?».
***
Весна окончательно вступила в свои права. Склоны гор покрылись нежной зеленью, солнце теперь светило ярче и дольше, а коровы и овцы нетерпеливо мычали и блеяли в загонах, предчувствуя скорую отправку на пастбища. Торгейр приказал осмотреть драккар — не случилось ли чего за зиму — а сам поднялся на высокий утес, о чьё подножие неумолчно бились волны, и долго стоял там, глядя вдаль.
— Идем на полдень, — объявил он на общем совете в мужском доме.
Викинги одобрительно зашумели. Там, на юге, лежали земли англов и франков с богатыми городами и монастырями. Золота и рабов достанет всем.
Майя посматривала на хирдманнов с тщательно скрываемой завистью. Ей тоже почему-то до дрожи хотелось ощутить под ногами качающуюся палубу. И чтобы ветер гудел в снастях, надувая тугой парус, а вокруг раздавались голоса боевых товарищей...
— Рано тебе ещё, — Харальд, по своему обыкновению незаметно подкравшийся со спины, хлопнул Шервинскую по плечу. — Другой весной пойдешь.
Майя кивнула, мысленно изумляясь, как это наставник умудрился понять, о чем она думает. Мысли, что ли, читает?
— Ну, чего встали поперек дороги, словно истуканы языческие?! — басом отца Вульфстана возмутился большой кожаный тюк, двигавшийся прямо на них. Мьёлль и старый викинг отпрыгнули в разные стороны, и святой отец торжественно прошествовал к причалу.
— Тебе-то что в тепле под крышей не сидится? — с ухмылкой поинтересовался Ингимар Рауд, один из Торгейровых хирдманнов, помогая толстяку втащить поклажу на борт.
— А лечить вас кто будет, нехристи вы языческие? — монах, отдуваясь, тяжело плюхнулся на ближайшую скамью. — Послал же вас Господь мне во испытание! — он торжественно осенил себя крестным знамением, благочестиво возведя глаза к безоблачному ярко-голубому небу.
***
Четыре зимы назад Торгейр и его мóлодцы разорили в Англии очередной монастырь. Добычу взяли обычную: золото, серебро, церковную утварь, пленников... Вот среди последних-то и оказался монах непомерной толщины и не особо кроткого нрава. Пока все прочие братья во Христе, сбившись в кучку, блеющими голосами взывали к Отцу Небесному и всем святым с просьбой защитить и покарать (защитить — их, а покарать, разумеется, язычников), отец Вульфстан вооружился оглоблей и уложил аж пятерых викингов, прежде чем кто-то, подобравшись сзади, вырубил его самого.
Монастырь располагался примерно в половине дневного перехода от берега. Так что кто-то из окрестных жителей успел предупредить местного барона. Тот не замедлил созвать дружину и кинуться в погоню за северянами.
Бой, короткий и жестокий, окончился не в пользу барона. Пленные монахи в ужасе, трясущимися губами шептали заупокойные молитвы, глядя, как викинги стаскивают с трупов доспехи, собирают оружие, а тела барона и его людей скидывают в овраг неподалёку.
Удачи Торгейра-хёвдинга достало на то, чтобы никто из его хирдманнов не погиб. Но вот раненых было аж семеро, из них двое — тяжёлых, хорошо, если ещё хоть сутки протянут. По хорошему, следовало помочь им уйти в чертоги Всеотца...
Но тут от кучки своих собратьев отделился толстяк. Подойдя к норманнскому предводителю, он на неплохом северном языке потребовал, во-первых, развязать ему руки, а во-вторых — как можно быстрее топать «...к вашим безбожным кораблям, чтоб дьявол забрал их в преисподнюю!! Ну, шевелитесь живее! Да раненых поаккуратнее несите!».
Поскольку второе требование хёвдинга вполне устраивало, он сам разрезал веревки на руках монаха. Тот развернулся, бурча себе под нос нечто, мало похожее не молитву, и, отойдя от места битвы шагов на тридцать, принялся срывать какие-то травы. Торгейр покачал головой и велел одному из хирдманнов присматривать за толстяком.
Когда раненых уложили на носилки, сделанные из щитов и копий, монаха окликнули — пора, мол, идём. Тот безропотно двинулся за викингами, на ходу перебирая собранное.
Пока на корабль грузили добычу, отец Вульфстан успел наложить повязки всем семерым. Норманны с подозрением наблюдали за его действиями, готовые в случае чего снести жрецу чужеземного бога голову с плеч. Но святой отец делал свое дело с таким невозмутимым и безмятежным видом, словно находился в стенах родного монастыря, а не на морском берегу возле драконоголового корабля, готового увезти его в неизвестность.
В пути отец Вульфстан вел себя образцово: морской болезнью не страдал, ел, что давали, под руку не лез, в свою веру никого обратить не пытался... А, главное, поставил на ноги всех раненых, даже тех двоих, кого Торгейр счел безнадежными.
В благодарность Сигвальдссон подарил монаху свободу, немного серебра и предложил идти, куда тот пожелает. На что толстяк ответил, что идти ему некуда, ибо чьими-то стараниями от родного монастыря уже и пепла не сыскать. А посему он, отец Вульфстан, останется здесь, в Ульвхейме, дабы со всем смирением врачевать «...вам, нехристям языческим, раны, а, буде на то воля Господа — и привести вас в веру истинную...». Хёвдинг вытаращил глаза, а толстяк осенил себя крестным знамением и важно прошествовал мимо него.
С того дня отец Вульфстан — или, как его теперь стали называть на норманнский лад, жрец Ульвстейн — повадился сопровождать Торгейра и его хирд во всех набегах. Сам, конечно, не воевал, скромно отсиживаясь на борту драккара. Но едва схватка оканчивалась, и победители возвращались с добычей — монах был уже тут как тут. Что уж там помогало — молитвы христианскому богу, травы или искренняя неусыпная забота? — но за всё время из пациентов святого отца умерли лишь трое.
С местным жрецом — годи Ингибьёрном — отец Вульфстан тесно не дружил, но и не враждовал. Оба служителя противоположных культов мудро не вмешивались в действия друг друга. Христианский монах понимал, что викинги не смогут враз отказаться от Одина, Тора, Фрейра и прочих языческих богов, всем скопом переметнувшись в истинную (для него) веру. А посему ничего подобного и не требовал, ограничиваясь короткими проповедями, если была такая возможность. Годи же, со своей стороны, уважал целительский талант жреца белого бога и даже рассказал ему всё, что знал, о местных растениях. Ну, а что христианин время от времени принимается про своего бога рассказывать... Что ж, пускай. За руку в свою веру он никого не тянет, в обряды не вмешивается...
И все-таки — зачем боги привели его в Ульвхейм?
Примечания:
Одаль — наследственное владение.
Бирка — древний город в Швеции, один из северных центров торговли.
Фрейр — скандинавский бог плодородия.
Хирдманн — дружинник (от hirð — дружина и maður (Вин.пад. — mann) — мужчина).
Внимание! Все текстовые материалы канала «Helgi Skjöld и его истории» являются объектом авторского права. Копирование, распространение (в том числе путем копирования на другие ресурсы и сайты в сети Интернет), а также любое использование материалов данного канала без предварительного согласования с правообладателем ЗАПРЕЩЕНО. Коммерческое использование запрещено.
Не забывайте поставить лайк! Ну, и подписаться неплохо бы.
Желающие поддержать вдохновение автора могут закинуть, сколько не жалко, вот сюда:
2202 2009 9214 6116 (Сбер).