Часть 1
Из шкафа несло каким-то тухлым супом. Еду в контейнерах уже съели грибы, и их содержимое скорее напоминало компостную массу. По крайней мере, такая картина представлялась мне, когда я открывал шкафчик и слышал запах, исходивший из пакета. Стояла весна, в комнате было светло и немного душно. Оба окна были открыты настежь, и через них внутрь поступал свежий хмельной воздух и лёгкий шум города. Никогда не понимал, зачем строить общежитие рядом с алкогольным заводом. Наверное, не было выбора... забавно. Я положил грязные вещи внутрь и закрыл дверцу. Спустя несколько секунд запаха не было, а ведь пару дней назад или, может, неделю он стоял по всей комнате. Дело было в том, что в холодильнике не осталось места для очередной ёмкости и мне пришлось переложить старую, двухнедельную еду в сумку со своими вещами. Первая проблема. Временное решение перерастает в постоянное и ведёт к неприятным последствиям. Еда разморозилась, и один из контейнеров выдал на гора свои соки, так как я слишком усердно запихивал его внутрь и повредил угол. Самым неприятным было то, что я об этом не знал, а моим соседям по комнате пришлось уживаться с вонью, хотя никто из них так ничего и не сделал кроме проветривания. Мне было в общем-то всё равно, хотя раньше я беспокоился о том, чтобы никак не доставить им дискомфорт: не хотел портить отношения. Порой мне кажется, что я уж через чур чувствителен в отношении соседей, а ещё иногда я соглашаюсь со словами матери о том, что живу как свинья. Впрочем, я живу не здесь.
Надо будет всё проверить и положить бутылку с водкой. Нож уже обнаружился в рюкзаке.
Сегодня в 15.00 на моей кровати лежали чьи-то вещи. Лена подошла и забрала их. Как я понял, это была одежда Гриши, она часто собирала чемодан за него. Кроме нас троих в комнате проживали Олег, который в тот момент отсутствовал, и Саша, который в тот же момент спал. Ни с кем из них я не общался, потому что не хотел. Вторая проблема — недостаток социализации. Никакого взаимодействия ни с кем из общежития, университета и всего остального города, исключая Кирилла. Впрочем, так было всегда. Вернее будет сказать, что всегда отсутствовала инициатива с моей стороны, а друзья и приятели у меня раньше были.
Мне предстояло помыться, сменить бельё и одежду и собрать всё для суицида.
В час дня я проснулся в квартире Кирилла. Большая часть помещения, отведенного под шкаф и служившего мне спальней, всегда пребывала в темноте, что позволяло сколько угодно валяться на застеленном матрасе, единственной доступной посетителям этой жилплощади конструкции для сна. Однако, часто моя полудрёма прерывалась появлением Кирилла, которому нужно было идти на учёбу. И каждый раз я покидал это злачное место, ведь фактически был гостем, а не сожителем. Но сегодня был государственный праздник, то есть даже студент Медицинского Университета имел право пропустить занятия, а его постоянному приживале можно было лежать и думать, что оставшаяся часть недели обещает быть спокойной. Это меня радовало, но особенную лёгкость моей жизни придавало, главным образом, решение самоубиться. Оно превратило её в сплошное ожидание момента особой решительности. Я думал, что он случается за мгновение до конца, когда даже самое сомнительное удовольствие от жизни окончательно растворяется и наступает осознание своей абсолютной никчёмности. Словом, когда исчезает надежда. Впрочем, после каждой неудачной попытки я понимал, что момент ещё не настал. Мне было комфортно от подобных мыслей, ведь кроме всего прочего в суициде меня привлекали определённость будущего и уверенность в своих возможностях, так что я предпочитал не думать о том, что мне не хватит душевных сил его совершить. Мне оставалось только ждать.
Вдруг звонок. Это была мама. Ничего страшного, если только она не узнала о моём положении в университете. Надеясь на обычный разговор об однообразности учёбы, я поднял трубку. Буквально за минуту Татьяна Николаевна объяснила мне, что разговаривала с куратором группы, что знает о моих пропусках и что хочет поговорить (она всегда хочет поговорить). К моему удивлению, в её голосе не звучали оттенки громогласных речей огромного и грозного полковника, образа, который в моём сознании сильнее прочих был связан с ней; вместо них улавливалась искренняя и сдержанная обеспокоенность. Но не стоило забывать о том, что гнев полковника обычно нарастает ближе к концу выговора, как в документальных фильмах про Великую Отечественную усиливается гул падающего истребителя по мере его приближения к земле. В связи с этим я прибегнул к единственной известной мне тактике для подобных ситуаций: попробовал перенести разговор. Полковник в свою очередь позволил моим подразделениям отступить и перегруппироваться. Теперь у меня было несколько часов до того, как родители поднимут тревогу. Я спокоен и собран, внутри лишь надежда, что в этот раз получится. Быстро сложил пожитки в рюкзак и поехал в общежитие. Сегодня на удивление солнечный и приятный день.
После всех приготовлений мой путь лежал на Михалово. Там находились излюбленные мной места досуга: фастфуд рестораны и пиццерии. Ещё в блоке я заказал такси, и спустившись с одиннадцатого на первый, сразу в него сел. Мне не нужно было думать о цели или о предстоящих действиях, всё происходило само собой. От этого в голове было свободно, казалось, будто туда может прийти любая мысль, но почему-то её место всё время занимала музыка. Я приехал в пиццерию, и меня накрыла первая волна страха.
Часть 2
Обычно я не сплю по адресу прописки. Причиной этому служит множество психологических импульсов, но корневой и самый сильный я бы определил так: избегай враждебную среду. Последние полгода меня каждый день кидало по разным местам, но везде основным критерием пригодности стоянки служил комфорт. В этом нет ничего удивительного, мне кажется, что стремление к комфорту – самый естественный признак жизни. Впрочем, в этих мытарствах скрывалась и третья проблема – бесхребетность. Я думал, что мне не хватит сил отстоять свою мечту и нещадно истязал себя за это. Но самобичевание оказалось бесполезным. Оно дало мне лишь осознание бесперспективности себя как человека, отсюда и решение о суициде.
Больше всего времени я проводил у Кирилла, но оставаться у него всю неделю было просто неприлично, а общежитие ассоциировалось в моём сознании только с грязью и теснотой, поэтому ночь со среды на четверг или со вторника на среду заполнялась прогулками. Бродя по Минску, я сделал несколько простых открытий. Во-первых, по-настоящему остерегаться стоит холода, голода и разряженного телефона. Во-вторых, при пешом исследовании Минск не кажется большим городом. В-третьих, всё становится интереснее, если есть зрители. Маршруты могли быть разными вплоть до поездок в другие города на поезде, но чаще всего я останавливался в круглосуточных заведениях.
На Пушкинской есть несколько таких точек. Я знаю два супермаркета и одну шаурмичную, но подозреваю, что есть и другие. Чаще всего я коротал ночи в Соседях: там есть фуд-корт. Впрочем, вне зависимости от пристанища главной проблемой всегда была скука. Будучи ограниченным своими финансами и зарядом телефона, я занимал себя самыми доступными развлечениями – фантазиями. Но не всегда же сидеть на скудном пайке из своих выдумок. Я начал снова читать книги, что можно считать положительным эффектом моего состояния, как лист салата можно считать полезной частью бургера. Так, перемежая книги с подкастами, музыкой и отвратительными рулетиками из ветчины, можно коротать часы. Почти каждая такая ночь заканчивалась поездкой на метро до общежития и крепким дневным сном. Приходя в комнату, когда все спали, и засыпая, пока никто не проснулся, я испытывал особое удовольствие. Хотя, по правде, просто не хотел ни с кем пересекаться.
Заходя в пиццерию, я рассчитывал увидеть привычно пустой зал, но совершенно забыл про праздник. Пара столиков у окна была занята молодыми семьями, а прямо у входа в туалет, место предполагаемого суицида, сидела компания мужиков. Изворотливый страх смерти, который я хотел считать осторожностью, убедил меня, будто им не всё равно, кто идёт в нужник, и нужно их пересидеть. Я сделал заказ, сел за свой любимый столик рядом с розеткой и стал ждать, решив перепроверить план и инструменты будущего самоубийства, чтобы отвлечься от дезертирских позывов.
Идея была простой: перерезать вены на левой руке. Водка была нужна для дезинфекции, так как я не исключал возможность неудачного исхода из-за различных обстоятельств и не хотел портить остаток своей жизни последствиями заражений. Необходимый набор был при мне, но мужики, а при ближнем рассмотрении скорее мужички, не уходили.
Всё это время мне беспрестанно звонили. Больше всех трезвонила мама, чуть реже отец. Понимая тщетность своих попыток, они вполне вероятно уже начинали привлекать к поискам других людей. Впрочем, что они могли сделать?
Я посидел ещё немного и зал опустел. Накатывавшее периодически волнение гасилось в моём сознании чем-то вроде решимости, подкреплённой самоуничижающими мыслями. Цунами чувств, которое могло захватить мою голову, оставалось мелкой рябью где-то рядом с линией горизонта. Нож и бутылку я осторожно положил в пакет, чтобы никто не увидел, и быстрым шагом пошёл к своей плахе. Туалет представлял собой отдельную комнату, что вкупе с отсутствием посетителей делало его довольно удобным местом казни. Закрывшись, я наконец-то смог перейти к делу.
Всё закончилось быстро и неловко, как неудачный пенальти. Маленький кухонный нож отказывался легко и быстро прорезать мою плоть, а пилить её я был не способен. Глядя на порезы, я понял, что не смогу, не хватит упёртости, но останавливаться было нельзя. Меня часто обвиняют в отсутствии плана, но на этот раз запасной вариант был.
Давно научившийся прощать себе юношескую глупость и нелепость своего поведения, я вернулся за стол гораздо более спокойным, чем садился и ответил на мамин звонок. Если кратко, разговор был таким:
— Глеб, что случилось? Почему ты не ходишь на занятия?
Жеманный ответ с претензией на милую нерешительность:
— Дело в том... Что...
— Ну? Что?
— Я давно хочу покончить с собой.
— Почему?
В ответ бормочется что-то невнятое.
— Ну может можно как-то по-другому решить эту проблему?
Отрицательный ответ. Конец разговора.
Часть 3
В моих мыслях только музыка, я иду по берегу Минского моря, намереваясь забрести в тихий и безлюдный уголок. На короткое мгновение впадаю в сомнения и сверяю мысленные координаты, в очередной раз прокладывая курс на смерть.
Почему-то из творчества Егора Летова мне больше всего запомнилась строчка: «...заранее обречённый на полнейший провал». Наверное, потому, что я зачастую выбирал именно такой путь: медленный, расчётливый, сознательный самосаботаж: притупить чувства, изменить стремления, разочароваться, сорваться и повторить. Порой это казалось мне лучшей жизнью из возможных. Но движение в сознании никогда не останавливается. Любое размышление в конце концов заходит в тупик и перерастает в самоосознание и рекурсию. Но человек не может хотеть того, что у него уже есть. Мысль, меняя направление, переходит в ценность, то есть придание какому-либо суждению статуса значимости. В результате оказывается, что я проиграл самому себе, я – полнейшее разочарование. Но ведь есть эмоции и чувства, которые могут затмевать этот процесс или прервать его на середине. Они тоже имеют свойство заканчиваться. Однако, некоторые из них в силу различных свойств окружающей среды могут постоянно повторяться, постепенно влияя на формирование новых ценностей. Общежитие, университет, квартира, улица, дом – жалость к себе, отвращение к жалости, отчаяние. Человек бежит от них в собственном сознании и оказывается собакой, загнанной в угол, в лае которой слышно: «Я ненавижу своё будущее». Проанализировать изменения нельзя, ведь у нас есть только одна точка зрения – наша собственная. И не надо никому рассказывать про это, ведь поддержка мне не нужна – помощь – единственное, что важно. Итог: я просто хочу, чтобы всё это закончилось.
Теперь меня не может остановить ничего кроме чувства страха. Ни здравый смысл, ни любовь к родителям, которых я видел только на выходных и для которых придумывал счастливую жизнь. Впрочем, точно я этого не знаю, ведь игнорирую все звонки. Я иду по берегу минского моря, в моих мыслях только музыка.
Запасным вариантом было выпить залпом литр водки, испытав на себе все прелести интоксикации. Только как я найду укромный уголок в настолько оживлённом месте? Я иду и иду, а людской поток всё не заканчивается. И никаких откровений, говорящих пеньков и ледяных каннибалов. Пляж, бетонная дорога, стоянка, ещё одна стоянка, ещё один пляж. Видна небольшая рябь где-то вдалеке. Ровесники играют с мячом, кто-то плавает, где-то готовится шашлык. Небольшая развилка, но за ней только продолжение пляжа. Большая очередь в туалет, за ней опять песок и люди. Рябь начинает принимать очертания чего-то сплошного. Наконец тропинка обрывается, впереди только маленький деревянный домик и лес, из которого выезжает мотоциклист. Комары донимают всё сильнее и сильнее, а солнце плавно подбирается к горизонту. С береговой линии уже можно разглядеть огромную волну.
Из-за безвыходности положения приходится зайти в лес, чтобы хотя бы перелить водку в удобную тару. Отнюдь не идеальное место. Всё испещрёно узенькими дорожками, по которым то и дело шныряют туда-сюда ездоки, да и комаров здесь на порядок больше, чем у воды. Волна приближается, становясь похожей на летучую гору. Перекладывая вещи, я краем глаза замечаю звонок от неизвестного номера. Секундная борьба, и какая-то часть меня сдаётся, а водная толща уже нависает над открытым дном мелководья. Ответ. И вот она здесь.
Я чувствую не усталость, но скорее отрешённость и смирение. Стихия отступила также быстро, как пришла, ничего не оставив. Оказывается, что меня могут сломить простые слова нежности. Причём от подруги моей матери, которую я никогда в жизни не видел. Похоже, самосаботаж поглотил сам себя, тут же и рекурсия подоспела, а за ней и новая ценность – надо жить. Страх издал новые законы в царстве чувств. Теперь мы идём за помощью.
Попивая водочку из бутылки с этикеткой «Спрайт» на пути обратно, я мысленно прощаюсь с учёбой и приветствую армию. Впрочем, механизмы не поменялись, да и шестерёнки всё те же. Всё повторилось, и, хоть сегодня момент не настал, я понимаю, что обязательно снова к нему приближусь. Но совсем скоро меня начинают тревожить недоступность такси и голод. На задворках сознания остаётся одна простая мысль: мне остаётся только ждать.