Полевой

Заказ на сенокос подкинул Шиков. Я уже тогда понял: дело — дрянь, Шиков просто так подкидывать не станет.

Но согласился.

Какие-никакие, а деньги. К тому же заказов крайне мало, теперь ведь каждый пятый ивентер, и все как на подбор молодые да шибко хваткие. На сенокос вот никому не хотелось, а я был не прочь.

Витя — мой извечный компаньон, алкоголик и баянист, — тоже поначалу обрадовался, но на следующее утро приехал хмурый и обозлённый. Впрочем, это у него часто бывало с перепоя. Его проржавевшая в порогах пятерка цвета терпкого бордо затарахтела, запах перегара смешался с навязчивым бензиновым омбре, и находится в салоне стало невыносимо. Я прокрутил ручку, стекло послушно сползло вниз, но застоявшийся июльский воздух едва ли мог справиться с удушливой вонью, пропитавшей салон.

—Какой, нахрен, сенокос? — с угрюмой рожей спросил Витя.

Я и сам толком не знал. Шиков дал контакты мэра и название города — Лиходеев. Я посмотрел по карте. Где-то немного за Тулой, среди полей.

—Да какая в сущности разница? Ты играешь на баяне и бухаешь, жители дружно косят траву и подпевают, я отвечаю за фуршет.

Витя задумался, на лице прояснилось.

—Фуршет — это хорошо.

Тронули.

Лиходеев отыскать оказалось непросто, то вроде бы ещё не доехали, а то вроде и пропустили. Витя остановился посреди замызганной глиной бетонки, извернулся и вытащил из-под сиденья чекушку. Отпил.

—Если не поможет, придётся сыграть, — сказал он и протянул чекушку мне.

Я тоже выпил.

Играть на баяне не пришлось.

Лиходеев материализовался через несколько секунд. Вот только что был себе луг, цвёл, а в следующий миг — на лугу городок.

С бетонки мы выехали на улицу Красного октября. По обе стороны протянулись многоподъездные девятиэтажки, пыльные и все в какой-то шелухе. Вернее всего, это слезала старая краска, но казалось будто дома сбрасывают струпья прежней кожи. Одна из чешуек отвалилась на моих глазах, медленно спланировала на тротуар. Краска под ней оказалась ярче, это было необычно и странно.

Ярко светило солнце. От покрытого трещинами асфальта поднималось жаркое марево.

Витя предложил закусить, но на улице Красного октября ничего закусочного не было.

Мы повернули на Марксистскую.

Дома тут были деревянными, ещё довоенными, с почерневшим фасадом, по углам украшенным мхом.

Марксистская уводила далеко, поглядывала из зарослей акации пыльными окнами. Примерно через каждые сто метров торчала колонка. Рядом с одной из них лежал велосипед, словно хозяин или хозяйка где-то поблизости. Я не видел людей, возможно, для их появления нужно выпить еще. Или сыграть на баяне.

Слева в окружении старых ив находился небольшой пожарный пруд, бурыми пятнами по нему плавала цвель. Ивовые ветви приникли к самой воде, подрагивали, отчего по воде расходились круги.

Глядя на все это запустение, я засомневался, что мэр Лиходеева способен оплатить Праздник сенокоса. Я засомневался в самом существовании этого мэра.

—Шиков гад, — видимо мысли Вити приходили из тех же эфиров.

Мы поколесили ещё с получаса, ничего закусочного по-прежнему не попадалось, зато нашлось две аптеки и один ритуальный.

—Какой-то бред.

Витя достал из бардачка ещё одну чекушку. Влил в себя половину и протянул мне.

—Может обойдёмся?

Честное слово, я хотел сначала хоть куда-нибудь доехать.

—Как ты тут обойдёшься?! — всплеснул руками Витя. — Это же не Москва, не Европа какая, тут не обойтись.

Я тоже выпил.

Через минуту мы выехали на Площадь Ленина и припарковались у Администрации рядом с серебристым Мерседесом. Наши сомнения по поводу платежеспособности клиента немного улеглись.

Внутри было тихо, но за стеклянной перегородкой обнаружился охранник. Он выглядел несвежим, немного залежавшимся. Засидевшимся, если быть точнее. Охранник молча указал пальцем на лестницу. Мы поднялись.

В просторном коридоре слышались голоса, мы прошли немного. Витя задержался возле висевших на стене фотографий, а я заглянул в открытую дверь кабинета.

Внутри находились трое.

На диване сидел мужчина с аккуратной бородкой. Он закинул ногу на ногу, одна брючина немного задралась. Мужчина держался уверенно. Было заметно, что костюм он носит ежедневно и вообще чувствует себя здесь по-хозяйски. Над ним лепетал толстоватый мужичок лет пятидесяти, с красными щеками и залысинами. Третьим был секретарь. Я это сразу понял по тому, как он деловито записывал что-то в папку на сгибе руки.

Все трое уставились на меня.

—Чем могу? — осведомился толстячок.

—День добрый, — сказал я неуверенно и оглянулся на Витю.

Того больше интересовала какая-то блеклая фотография на стене. Витя приблизился к рамке вплотную и даже поскреб что-то ногтем.

Я представился и, улыбнувшись, выдал коронную фразу:

—Мы здесь ради праздника.

—Ах да, да, да! —Толстый мужичок подбежал ко мне и пожал руку. —От Виталь Палыча?

—Да, от Шикова.

От Педаль Калыча. От него, мерзавца.

Я постарался задержать дыхание, чтобы наличие запаха водки в полдень не смутило собеседников.

Мэром оказался как раз этот толстый мужичок, Картаев Семен Борисович. Мужчина с бородкой тоже поднялся и с радушием пожал мне руку.

—Луговой Глеб Васильевич.

Я заметил, что глаза у него разного цвета, голубой и зеленый. Я однажды наблюдал такое у кота. На коте это смотрелось лучше. На Луговом гетерохромия отчего-то вызывала дискомфорт. Словно стоишь на зеленом лугу, а поверх тебя голубое небо. Они сливаются в одно бесконечное целое далеко на горизонте, и от этой бездонной выси и неизмеримой шири кружится голова.

—Что ж, я полагаю, мы выяснили все, что хотели. Я пойду, — обратился Луговой к мэру. — Удачи, Александр, — это он адресовал мне.

Я пропустил его и зашел в кабинет.

С уходом Лугового мэр выдохнул и осунулся, уселся за массивный стол и скомандовал секретарю.

—Так, принеси-ка два кофе.

Секретарь тут же свернул папку и направился к двери.

—Три, пожалуйста, — добавил я. — Нас двое.

—Да, неси три.

Секретарь у двери задержался.

—У вас на сегодня ещё банкротство. Не забудьте.

—Иди уже! —громко и отрывисто сказал Картаев, и после того, как секретарь закрыл дверь, пробурчал. — Забудешь тут.

Картаев откинулся на спинку стула, рубашка на брюхе неприлично натянулась.

—Спасибо, что приехали. Одному мне это не под силу, ей-богу.

Я кивнул.

—У нас большой опыт.

Свадьба или сенокос? Будет радость! Выше нос! Неплохой слоган для нашего дуэта.

—Это все он, — мэр махнул пухлой рукой в сторону двери. Я уж начал грешить на секретаря, но Картаев продолжил. —Луговой… Он же местный. Лиходеевец. Поднялся в девяностые на сене.

—Как это?

Когда говорят “поднялся в девяностые”, обычно это означает красноречивый намек на кастеты и малиновые пиджаки. “Лиходеевец” звучало весьма в этом духе, сошло бы за приличную кличку. Что означало “поднялся на сене”, я не мог взять в толк. Где там Витя?

—Да как есть, — ответил мэр. — Косил, продавал. Я в то время работал в Полушке. Это туда, за лесом. А здешний мэр с Луговым не поделили конезавод. В итоге ни конезавода, ни мэра, ни Лугового. И люди кто куда разъехались. Областные грозятся расформировать в село! К слову, лет сто назад тут и было село. Лиходеевка.

Я кивал понимающе. Некогда я пережил подобное в родном Волово. Отток населения, упадок, разруха. Везде одно и то же. Одичание.

—А тут явился. Подавай ему возрождение традиций. А вы видели эти традиции?

Направляясь в Лиходеев, я почитал про сенокос. Это был настоящий праздник. Несколько дней, а то и недель, люди жили в поле, косили, сушили, убирали, женихались у костра. На этом и был основан в моей голове сценарий праздника. Молчание мэр расценил по-своему, отодвинул ящик и выложил на стол несколько фотографий.

—Вот! Это Луговой раздобыл. Вы гляньте! Традиции. — Картаев хмыкнул, как мне показалось, с некоторым омерзениям.

Я взял фотографии. Их было всего пять, повыцветшие, охряные, с желтыми пятнами бликов. Я глянул обороты. Все сделаны в разные года, самый ранний датировался 1926 годом, а самый поздний 1956-м. Время года везде было одним и тем же. Это было время сенокоса, середина июля.

—Он, разумеется, при деньгах, меценат и все такое. Но это...

На фотографиях были изображены люди в поле. Мужики, подпоясанные поверх шаровар, с косами и загорелыми лицами. Женщины в юбках с охапками сена, на лицах безмятежная радость, а на горизонте гроза. Лица на фотографиях, само собой, разнились, были и старые, и молодые, а вот гроза присутствовала везде. Но самое странное было в другом.

За людьми стоял некто. Соломенное чучело огромных размеров. У чучела имелись конечности, тонкие будто стебли в сравнении с массивным станом. Растопыренные пальцы напряглись, вот-вот сцапают кого-то. На прочих фотографиях чучело тоже присутствовало, в разных позах, на одной даже в движении, отчего у меня сиганули по спине мурашки.

У чучела были глаза.

Глаза казались совсем крохотными на огромной голове, фотоаппарат выбелил их, сделал похожими на два пустых блюдца.

—Там в коридоре ещё висит, — прервал мои наблюдения мэр. — Из архивной коллекции.

Крипота била все мыслимые рекорды. Но, как говорится, кто платит, тот и музыку заказывает. Чучело, так чучело. Я легко и непринужденно сбросил оцепенение, в этом, как я думаю, помогла водка, и с улыбкой сказал:

—Что ж, назовём это местным колоритом. Можем привлечь молодежь.

—Да, да, было бы прекрасно. Сходите к Марье Сергеевне в Дом Культуры, она окажет всю необходимую поддержку.

Дверь распахнулась. Я ожидал увидеть Витю, но вошел секретарь с подносом в руках и папкой под мышкой. Он расставил кофе и блюдце с сушками на столе и демонстративно открыл папку.

—Там вам с кладбища звонят.

Я отпил кофе. На водку оно легло не очень, тут же защипало в груди, и я отставил чашку. Но не уходил. Про кладбище было интересно.

—Чего хотят? — спросил мэр.

—Говорят, у них могилы мигрируют, — Это прозвучало настолько буднично, что я подумал, миграция могил для Лиходеева в порядке вещей.

Какое-то время мы втроём переглядывались и молчали. Наконец, мэр встал, пожал мне руку и дал визитку.

—Сами видите, не до сенокоса мне. Так что, прошу распоряжаться. Звоните в любое время. А сейчас увы, — он развёл руками. —Пора. Фотографии оставьте себе. Нужно будет сделать такую же, продолжить, так сказать, традицию.

Секретарь выдал ваучеры на гостиницу и аванс. Я попрощался, прихватил горсть сушек и вышел из кабинета.

Вити в коридоре не было. Я направился к лестнице, но проходя мимо того места, где завис до того Витя, остановился.

Фотография была похожа на те, что мне показал мэр, но заметно старше, возможно, начало прошлого века. Снова люди, снова гроза. И огромная фигура, уходящая навстречу зарницам. Тут я понял, что так пристально разглядывал Витя.

В руке чучело сжимало человечка. Тело обмякло, но мне показалось, что это женщина. Я поспешил уйти.

Мерседеса на стоянке не было. Витя курил на лавочке в сквере через дорогу, у левой ноги стояла начатая пол-литровая бутылка водки. Я сел рядом.

—Пей, Саша, — сказал Витя. — Иначе ничего не получится.

Что именно не получится, он уточнять не стал. Я послушно отпил, поделился сушками, а потом показал фотографии. Витя покивал.

—Сенокос…

—У меня есть сценарий, осталось соорудить чучело, — сказал я и отложил фотографии рядом на лавочку. — Поехали в Дом Культуры.

Но в Дом Культуры мы не поехали.

К скверу завернула полицейская девятка. Из окошка выглянул загорелый скуластый мужик в форме, осмотрел нас и бутылку, поцокал укоризненно и покачал головой:

—Распиваем, значит.

Мы переглянулись. Меня, если честно, разморило, и беседовать не хотелось. Тем более с этим, в форме. Я задницей почуял, что фотографии лучше не показывать и поспешил пересесть так, чтобы спрятать их под этой самой задницей. А мужик тем временем вылез из девятки и подошел к нам. Я прочитал на нашивке: Волков Р.М. Подполковник.

—Зачем Луговой приехал?

Мы с Витей снова переглянулись.

—За сенокосом, — ответил я неуверенно. — Праздник такой.

—Значит опять за свое, — Волков смачно харкнул. — Я только тут порядок навел, а он мутит.

Он вернулся к девятке, у самой двери повернулся к нам и зло сказал:

—Некогда сейчас с вами, но если увижу, что бухаете, вместо праздника вашего канавы прочищать отправлю на пятнадцать суток.

Уехал. На улице снова стало пустынно.

Рядом вздохнул Витя.

—Шиков гад.

И не поспоришь.

—Надо все-таки поесть.

За руль сел я. Не то чтобы мы не вняли угрозе подполковника, но пешком идти по незнакомому городу не хотелось. Понадеялись на авось, и он не подвел. Фотографии я кинул на заднее сидение, их можно использовать для выставки «Моменты истории Лиходеева» или в этом же роде.

Столовая нашлась подозрительно быстро, в Лиходееве так не бывает. Здание с обитым пластиком пыльным фасадом встретилось нам на улице Полевой. За столовой, укрытые непролазной крапивой и облепихой, маячили неприветливые кирпичи и искореженные доски конезавода. Никаких коней там, конечно, давно не держали. Кругом бурьян.

—Для кого тогда столовка? — спросил Витя, оглядываясь.

Я пожал плечами. Столовка ни для кого, просто так. Где-то прозвучали отголоски грома. Мне показалось, стало темнее, хотя небо оставалось безоблачным.

Мы вошли.

Внутри было по-столовски бело и пахло рыбными котлетами. К котлетам прилагался рис, на первое — борщ. На полке, прибитой к стене, разместилась водка. Витя принялся разглядывать бутылки, а я легонько постучал по кассе. Явилась буфетчица, полная, что-то жующая женщина. Выдала обед и водку. Витя выбрал с желтым оттенком.

— На золотарнике, — скупо пояснила буфетчица. Я заметил, что жуёт она какую-то зелёную мякоть.

На удивление и котлеты и борщ под золотарниковую водку пошли замечательно. Витя потребовал пирогов и заливного, и все это появилось буквально через несколько минут в компании непочатой бутылки на золотарнике. Я заказал котлету по-киевски, и котлета подоспела тотчас. Мы много ели и очень много пили. Витя сходил за баяном и отыграл душевный сет. А потом оказалось, что аванс закончился, пришлось удалиться.

В сумерках Лиходеев, казалось, воспрял. Мелькали силуэты прохожих, не по-летнему темные, сутулые. Загорались вывески. Но ни одной из них я прочитать не мог. Мне мерещилось, что из каждого окна, из кустов и ливневок таращились белесые глаза-блюдца. По дороге Витя затянул «этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной…». Все-таки не стоило так напиваться.

Гостиницу разыскали только к ночи.

Гостиница занимала три этажа жилого кирпичного дома, имела странную и запутанную сеть коридоров и лестниц, так что я ни разу не попадал в одно и то же место одним и тем же путём. Я подумал, что если бы ваучеры нам не выдали заранее, то и гостиницы мы бы не нашли вовсе. Ее как бы не существовало без ваучеров. И без нас.

На ресепшене немолодая и несимпатичная женщина, чья мощная шея походила на воротник кузнечика, выдала ключи. Перед тем как пройти в свой номер, пьяный Витя заметил:

— Золотарник, кажется, ядовит.

До утра я его больше не видел.

Утром разбудил мэр. Праздник был назначен на субботу, а значит для подготовки оставалось пять дней. А я думал только о том, что всю ночь по мне ползал клоп. Я четко ощущал, как он перебирает лапками, но никак не мог его смахнуть. Ночь прошла в безуспешных попытках поймать клопа.

Первым делом я разбудил Витю.

— Знаешь, у меня в номере кузнечики сушеные повсюду, — сказал он. — А у тебя?

Я представил вместо неуловимого клопа кузнечика, высохшего, но по какой-то нелепости способного двигаться. Стало не по себе, и я решил про кузнечиков потом выяснить.

— У меня кузнечиков нет. Поехали к Дому Культуры.

Поехать мы не смогли. Пятерка пропала, и Витя впал в болезненную апатию, подкрепленную похмельем. Баян, впрочем, прихватить не забыл.

Далеко идти не пришлось. Дом Культуры находился на смежной с гостиницей улице, в самом конце, и упирался в живописное поле.

Обшарпанное кирпичное здание в два этажа, с дорожками и клумбами, с лавочками и врытыми в землю покрышками. С жуткими изваяниями лебедей из тех же покрышек и ржавого гнутого железа. Типичный Дом Культуры. В Лиходееве он не мог быть другим.

Мы прошли все это великолепие, Витя скособочился под весом реквизита, баян оттягивал ему плечо и углами впивался под ребра. Я намекнул, что баян не пригодится до самого праздника, или хотя бы до репетиции. Но Витя сказал, что хочет сразу обозначить свою роль в этом балагане. Предусмотрительный.

Внутри было прохладно, тянуло сырым бетоном, наверное, открыли подвал. Отовсюду свисали сборные модели самолетов, на стенах была организована выставка картин юных художников, в углу макет города.

В холле на табуретке сидела старушка, обычная, в цветочек. Я поинтересовался, где найти Марью Сергеевну. Старушка ответила почему-то Вите, видимо, оттого что он пришел с баяном и смотрелся солиднее.

— Там она, в кабинете, — старушка махнула на лестницу. — А ты могешь «Ехали цыгане…»? — это она опять Вите.

Витя, недолго думая, взялся поудобнее и заиграл. Бабка закачалась в такт и запела зычным деревенским голосом.

Ехали цыгане

С ярмарки домой, да, домой,

И остановилися

Под яблонькой густой…

Я взбежал по лестнице и чуть не столкнулся с очень высокой женщиной. Она посмотрела на меня строго, как завуч на школьника, и сурово спросила:

— Это ваш баянист?

Отпираться было глупо.

— Мой.

Она еще пристальнее вперилась в меня сверху вниз, высокая, однако, женщина, боевая.

— А вы кто? — спросила она.

— Я по поводу праздника. Мэр сказал посодействуете.

— Посодействуете, — передразнила она, но посторонилась. — Проходите уж.

В кабинете было скупо: стол, стул, шкаф и окно. Ни цветочка, ни разноцветной детской мазни. Марья Сергеевна выделялась в обстановке собственного кабинета, как великан среди укреплений лилипутов. На Марье Сергеевне был надет костюм мужского кроя и очки, поседевшие в висках волосы заколоты в пучок. От ее образа и нервных движений сложилось впечатление, что содействовать она не намерена.

— Мы бы хотели привлечь молодежь, — робко начал я.

— Вы где молодежь-то видите? Это вам к Волкову, у него займите молодежи. Знаете Волкова?

— Да, успели познакомиться.

Что-то подсказывало, что Волков содействовать не возжелает.

— Ну вот. А у меня только кружок вязания и ансамбль «Лютые васильки».

Звуки баяна стихли.

— Внизу картины висят, я подумал детские.

— Это не детские. Это раз в месяц кружок вязания рисует.

— Ясно.

Я хотел спросить про чучело. И спросил.

— Какое чучело?

— Соломенное. Местная традиция на сенокос.

Марья Сергеевна посмотрела поверх очков. Нужно было прихватить фотографии, подумал я. Но тут же вспомнил, что они остались в пятерке.

— Это вам к краеведу. Соседнее здание, ближе к кладбищу. Я сама тут второй год только проживаю.

Я спустился в фойе. Вити опять нигде не было, старушка сидела на табурете, покачивалась и напевала:

Потерял он улицу,

Потерял свой дом родной,

Потерял он девушку,

Платочек голубой…

Пение старушки сменилось тоскливым напевом, в котором мне послышались нотки мольбы.

Во дворе Вити тоже не оказалось, только резиновые лебеди. Я походил, поискал, обошел Дом Культуры и каким-то образом вышел к кладбищу. Тихое, старое, заросшее мхом и ольхой, от кладбища пахло сыростью, несмотря на полуденную жару. Кладбище в Лиходееве должно быть именно таким. Среди оград и стволов перемежались тропинки, я ступил на одну из них, приятный полумрак и свежесть околдовывали и вели вперед. Очень старое кладбище, попадались надгробия, надписи на которых настолько сгладили дожди и время, что разобрать их стало невозможно. Я уходил вглубь, я видел просевшие могилы. Наверное, мертвецы из них мигрировали, вот земля и провалилась. Я вдыхал запах сырого перегноя и чувствовал покой, которого давно уже не ощущал, я хотел бы остаться здесь…

— Ты чего тут шастаешь? — окликнул кто-то.

Я обернулся на голос. В десятке шагов стояли два мужика с лопатами.

— Заблудился, — ответил я и, осмотревшись, понял, что действительно заплутал.

— Ищешь кого?

— Ищу. Витю. Баяниста. Не видели?

— Баяниста? — мужики переглянулись. — Это на неделе которого схоронили? Так он у самого поля. По краю обойди. — Один из могильщиков махнул рукой в нужном направлении.

Я зачем-то кивнул и пошел куда показали. Действительно вышел к полю. Просторному, жаркому. После кладбищенской стужи я подмерз и с удовольствием подставил лицо под солнечные лучи. Поле было красивым, с переливами изумрудного и салатового, с пунцовыми каплями маков и яркими пятнами золотарника. Жужжали пчелы, и пахло травяными соками.

— Вы слышали когда-нибудь про миграции могил?

Рядом возник Луговой. Он протянул руку, я пожал и отрицательно покачал головой. Про миграции могил я услышал в Лиходееве. Здесь это не казалось чем-то невозможным. Как и гетерохромия Лугового. Таким он и должен быть, истинный лиходеевец.

— Это редкое явление чаще всего объясняют движением почвы. Что-то куда-то проваливается, что-то откуда-то вылезает, — он сказал это с улыбкой, но мне снова стало холодно. — Как продвигается подготовка?

— Продвигается. Вот решил сходить к краеведу.

— Сходите, сходите обязательно. Это как раз на выходе с кладбища, я провожу.

От помощи я отказываться не стал. Далеко на горизонте прогремел гром. Мне подумалось, что звук пришел вовсе не сверху.

— Про вас подполковник Волков спрашивал, — сказал я, пока мы шли по грунтовой дороге вдоль оград.

— А, Рома. Мы в детстве дружили, знаете ли. А потом он надел форму.

— Понимаю.

Луговой улыбнулся.

— Сам он в Лиходееве давно не живет. Вырвался. Но приглядывать не забывает. Мэр, наверное, рассказал про конезавод?

— Рассказал.

— В Лиходееве свой хозяин. Но что он может против неверия и жадности. — Теперь на лице Лугового проступила грусть. — Вам повезло, Александр, увидеть все своими глазами.

Я в очередной раз подумал, что Шиков гад. Он заманил нас в Лиходеев. И Витю схоронили на неделе.

Кладбище осталось позади, затерялось среди листвы и теней. Луговой остановился у деревянной одноэтажной избы. Табличка, выкрашенная синим, гласила, что избушка есть не что иное, как Краеведческая экспозиция.

— Вот мы и пришли. Удачи! — Луговой снова пожал мне руку и направился обратно к кладбищу.

Я окликнул его.

— Вы случайно не видели мужика с баяном?

Луговой ответил без раздумий.

— Его на неделе похоронили. — И пошел по своим делам.

Под ногою скрипнули половицы, я вошел в краеведческую избу.

Тут было прохладно и пахло пылью, три окна освещали пространство неравномерно. Но я сразу заметил Витю. Странно, меня уже почти уверили, что его схоронили, а он сидел за дубовым столом, пил чай из жестяного самовара и беседовал с седым старичком. Баян, конечно, был при нем, удобно устроился на коленях. То, что Витя пил чай вместо водки, поразило не меньше, чем то, что схоронили, кажется, другого баяниста.

— Здрасьте, — только и смог сказать я.

— Проходите, проходите, — с радушием в голосе пригласил хозяин, сунулся в чуланчик и достал табурет.

Я сел и осмотрелся.

У двери высилась беленая печь с широкой лежанкой, под которой темнел запечник. По стенам тянулись лавки, по углам стояли прядильни, на стене зеркало в медной оправе, на полках были расставлена всевозможная посуда, в основном из дерева и глины. А еще на полках стояли травяные фигурки. Угла с иконами не было вовсе.

— Нынче какой сенокос? Поля не засеяны, не налилось зерно, трава одна да борщевик. Ох, недоброе задумали, как бы не разгневался батюшка.

— Кто?

— Как кто? Полевой. Сидит в землице. Когда позовут как надо, тогда и явится.

Старичок вещал с видом заговорщика, тихим голосом и прищурив один глаз.

Я стал слушать.

— А когда уж явится…, — старичок вдруг резко замолчал. — Уехать бы вам.

— Мы аванс пропили. Надо отработать, это вопрос имиджа.

— А, — протянул краевед, — ну, ну. Сноповый дед, так еще называют его, обычно со стороны не жалует, но если допустил, то поглядите. — И добавил с лукавой ухмылкой. — Вы ж не бабы, вы ему без надобности. Только обязательно свяжите куклу травяную. Запомните, все должны связать по кукле. Кто не свяжет, того он с собой заберет. Кукла — это своего рода знак, что вы свои, Лиходеевские.

Я сделал пометочку насчет травяной куклы. Можно устроить конкурс на лучшую травяную куклу. Или конкурс прыжков через коровью лепешку. Или кто больше выпьет настойки на золотарнике. Или кто дольше сможет выдержать этот бред и не сойти с ума…

Шиков. Все Шиков виноват.

Внезапно даже для себя самого я спросил.

— А могилы почему мигрируют?

Витя покосился на меня, как если бы за тот час, что мы не виделись, со мной произошли жуткие метаморфозы. Захотелось заглянуть в зеркало, вдруг глаза поменяли цвет.

— Могилы — это от движений почвы. Ворочается батюшка, тесно ему.

Мы распрощались. Краевед вышел следом на крыльцо, и я увидел, что глаза у него тоже разноцветные. Один карий, а второй фиолетовый. Я не удивился.

Пока шли обратно к Дому Культуры, Витя сказал:

— Может уедем?

— Витя, мы пропили аванс.

— Пропили.

— Надо отработать.

— Надо.

— Вот и пошли.

— Куда?

— В столовую конезавода. Фуршет заказывать.

Ходить по пыльному Лиходееву было мучительно, благо здания социально значимых заведений находились примерно в одном квадрате. Так что, сначала зашли в администрацию. Я обрисовал задачи по привлечению жителей, радио, телевидение, объявления. Секретарь все записывал, кивал, обещал. Мэра на месте не оказалось. Я подумал, что он, должно быть, занимается банкротством. Вернее всего своим собственным. Это ведь так удобно.

Из последних сил доковыляли до конезавода. Пятерка нашлась тут же, вся в какой-то липкой желтой пыльце, но в целом неповрежденная.

В столовой снова были эти котлеты. На этот раз вид их был безобразен, на корке образовался тонкий слой плесени.

Буфетчица по-прежнему жевала с тупым отсутствующим взглядом. Не хотелось сравнивать ее с коровой, но сходство бросалось в глаза, как я не взывал к собственным моральным качествам. Буфетчица как будто ещё больше раздулась, глаза превратились в две узкие, придавленные веками щели.

Вместо борща был рассольник. Его и взяли. Витя, конечно, попросил водки на золотарнике. Баян поставил у ноги.

Я пить не стал, для работы нужна более-менее трезвая голова, а настойке на золотарнике я не доверял. К тому же, кто-то же должен вести машину. Я обрадовался этой здравой мысли, все-таки Лиходеев еще не окончательно нарушил причинно-следственные связи в моей голове.

— Подскажите, — начал я, когда буфетчица принесла рассольник. — Можете шашлыки организовать?

Тетка смотрела своими блеклыми глазенками и жевала. Я переспросил без особой надежды:

— Закуски?

Буфетчица удалилась в подсобку так ничего не ответив.

Пока ели горьковатый рассольник, я думал почему Лиходеев так безлюден. Казалось, жители сидят по домам и ждут, когда мы зайдём, более того, что они оживают лишь у нас на виду. Наверное, так действует золотарник, он ведь и вправду ядовит.

После столовки Витя предложил осмотреть конезавод. Ну так, для атмосферы.

Конезавод безмолвствовал. Наши шаги гулко разносились среди денников, пол усеяли обломки кирпичей и досок.

Стойла тянулись длинным рядом, в своё время завод должно быть процветал. Не так и давно, если подумать, коневодство было не только прихотью богачей, но и необходимостью. Как же в хозяйстве без гужевого?

Мы протиснулись сквозь заросли крапивы во внутренний двор. Я отметил, что баян был весьма кстати, Витя им отминал колючие стебли и следом притаптыпал, так что мы миновали крапиву без потерь.

Внутренний двор осмотреть не удалось, его полностью захватили борщевик и облепиха. По центру из зарослей торчал остов крытого манежа.

Мне показалось, земля мелко вибрировала. От козырька, опоясывающего крышу, отломился кусочек, прошелестело в борщевике. Манеж загудел, снова посыпались кирпичи.

— Чего это он вдруг решил развалиться? — задал резонный вопрос Витя.

Гудение утихло. На несколько мгновений тишина сохранялась, а потом манеж смялся, вогнулся, с шелестом распался, будто был сделан не из кирпичей, а из соломы.

Мы решили поскорее покинуть конезавод, мало ли, и он начнёт сминаться.

Я оглянулся только у самой двери пятерки. Над конезаводом висело густое зеленоватое марево, пахло травяной мякотью, и на горизонте ворчала гроза.

С фуршетом не склеилось, к горлу подступал рассольник. Витя заснул на пассажирском сидении. Пятерка нагрелась, и я опустил боковое стекло.

Решили, что на сегодня работать хватит, можно смело чесать в гостиницу. Но в Лиходееве так просто не бывает, и если ты чего-то хочешь, это не значит, что того же хочет город.

Навстречу с Маяковской выехала девятка Волкова. Я тут же зарулил в ближайший проулок, но проулок окончился двором, огороженным со всех сторон забором и сараем. Я хотел бросить машину и бежать, но пока добудился Витю, позади отчетливо пиликнула сирена. Я отпустил Витю, и тот снова уснул. Золотарник коварен. И ядовит.

Волков приблизился, положил локоть на крышу и заглянул внутрь.

— Как поживаете? — И оскалился, словно фамилию свою получил не по рождению, а по призванию.

Я снова посмотрел на Витю. Витя спал. Стало тоскливо от того, что говорить с Волковом придется самому. В следующий раз тоже напьюсь и усну.

— Не жалуемся, — ответил я, повернувшись к Волкову. — А вы как поживаете?

Волков перестал скалиться, прищурился.

— Где Луговой?

Я немного помолчал. Совсем немного, долю секунды, дольше молчать было страшновато. Да и не так чтобы я симпатизировал Луговому, мне вообще было все равно. Ответил:

— Видел его сегодня на кладбище.

— На кладбище, значит.

— Вы в субботу приходите на праздник, там и пересечетесь.

— Приду, не сомневайся.

Если после первой встречи во мне и теплились сомнения, то после слов подполковника, сомнений не осталось. Придет.

Волков с силой треснул кулаком по крыше пятерки и ушел.

— Сдурел что ли, сво… — вопросил очнувшийся Витя, но осекся, едва заметив девятку и подполковника. — Это мент что ли?

— Он.

— Сволочь. А ты почему трезвый?

— Потому, Витя. Приходится.

— Это плохо.

Да уж, ничего хорошего. В Лиходееве быть трезвым вредно для здоровья. Я сдал назад, выкатился из проулка и поехал в гостиницу.

За следующие два дня я вымотался. Ночами по мне ползал клоп, в соседнем номере пьяный Витя отругивался от своих кузнечиков.

Днем было лучше. Марья Сергеевна все-таки отрядила нам в помощь кружок вязания и Лютых васильков. Васильки пришлись особенно кстати, несмотря на возраст, среди них отыскались три бодрых дедули, которые подсобили с шатрами и косами. Старушки помогали с заготовками для травяных кукол, лентами и прочим рукоделием.

Поле выбрали то самое, возле кладбища. Краевед одобрил, это мол то самое и есть, с фотографий. Фотоаппарат принес Луговой. Он тоже много помогал, возникал то тут, то там, подсказывал, напевал что-то тихое. Краевед с Луговым часто спорили, казалось бы, по каким-то совершенным мелочам. Например, с какого края поля начинать косьбу.

Пару раз в день нас с Витей вылавливал Волков. Он беспрестанно спрашивал про Лугового, по-прежнему не находил его и злился, злился, багровел. С каждым новым появлением Волков обрастал группой поддержки в виде молодых плечистых омоновцев.

Я буквально кожей чувствовал, как нарастает напряженность внутри Лиходеева. Кроме того, город менялся. Оживал. По улицам шастали дети и даже собаки, повсюду шушукались повязанные платочками старушки, а столовая Конезавода полнилась мужичьем. Кузнечики в Витином номере, кажется, плодились, я слышал, как они потрескивают по ночам. Сам Витя говорил, что привык и даже не мыслит теперь сна без кузнечиков. Утром пятницы и я понял, что сжился со своим клопом. Мелькнула мысль прихватить его с собой в Москву, отмыть, отогреть и пусть бы ползал по мне ночами. Ведь я так одинок.

В день праздника было солнечно и жарко.

Я собрался снова подойти к буфетчице насчет шашлыков и закуски, но Луговой, улыбнувшись, остановил меня и сказал, что все уже устроено. Для чего тогда сдались мы с Витей, я понять не мог. Ну хорошо, у Вити баян и харизма драматичного пьяницы, а у меня? А у меня организаторские способности, заверил я себя.

Все складывалось, все неминуемо приближалось.

Я вспомнил про фотографии.

Чучело. Мы ведь забыли про чучело. Я подскочил и бросился к Вите, который разглядывал что-то в траве, придерживая инструмент. Баян свесился чуть не до колена.

— Мы чучело забыли!

Витя оторвал взгляд от травы и посмотрел на меня. Я сразу сообразил, что он в подпитии и что разглядывает надгробный камень. Впрочем, ничего существенного это изменить уже не могло. Ну смигрировала одна могила, подумаешь.

— Какое чучело?

— Соломенное, как на фотографиях.

Витя постоял понуро, оглянулся через плечо. И мы оба увидели.

Надвигалась гроза. Она наползала медленно и молча, клубилась распухшими боками.

— Вот, — Витя участливо протянул наполовину пустую бутылку. — Иначе никак.

Я взял бутылку, хоть и не мог отвести взгляда от надвигающейся грозы. Поспешно отпил.

И дальше все пошло как по маслу.

Жители прибывали. Старушки совали каждому ворох соломы и ленты, под навесом самоотверженно пели частушки Лютые васильки. Буфетчица разливала золотарник, ее рот был забит сочной травой. Рядом подыгрывал Витя. Он принял свой привычный облик: глаза слегка прикрыты, мизинцы оттопырены, в светлых волосах беспорядок. Вокруг уже вились несколько барышень, так всегда бывало. Витя источал своеобразный пьяный шарм, мне было не понять, а вот женщинам нравилось.

Мужики дружно косили, а в перерыве тоже плели травяные фигурки и пили. У самой кромки поля в тени кладбищенской ольхи стояла Марья Сергеевна.

— Почему я?!

Поджав губы, она ругалась с краеведом, размахивала руками, недовольно куксилась. Высокая Марья Сергеевна обрядилась в зеленое и стала похожа на одинокий побег борщевика.

— Ей богу цирк!

А мне нравилось. И разноцветные шатры, и запах свежескошенной травы, и всеобщее веселье.

Под ногами земля дрожала, пульсировала. Сноповый дед радовался тому, что о нем снова помнят. Стрекотали как очумелые кузнечики. Администраторша из гостиницы с мощной хитиновой шеей проковыляла мимо на видоизмененных ногах, направив острые колени в быстро темнеющее небо.

Совсем близко грянул раскат грома.

Я сам не заметил, как сел в сторонке и принялся мастерить травяную куклу. Вместо лент обвязал ее тонкими стебельками овсяницы, украсил васильками и лютиками. Как и на кладбище я ощущал покой, покорность могучей воле, единение с ней и с Лиходеевым и оттого кипучую радость. Под рубашкой приятной щекоткой елозил клоп. Жители затянули протяжный зов. Я улыбался и подпевал. В толпе радостных лиц мне привиделась знакомая рожа Шикова, но она быстро растворилась среди прочих.

Со стороны кладбища стремительно приближался Волков. Подполковник весь взопрел и смотрелся загнанным зверем. Омоновцев с ним рядом больше не было. Некоторых из них я заметил среди гуляющих жителей. Они сняли бронежилеты и отплясывали под лихую Витину мелодию, в которой появились первобытные нотки.

Волков кое-как протиснулся через ликующих жителей, поскользнулся на специально положенной для конкурса коровьей мине. Земля на поле дыбилась, цветы и травы колыхались, туча заполонила собой весь горизонт, и все наползала, наползала.

Когда подполковник приблизился, я предложил ему сплести куклу. Но вместо этого Волков замахнулся кулаком.

Удар у него поставлен, это точно. Я оказался в траве, и когда мои пальцы коснулись земли, я ощутил, как неистово ее лихорадит. Моя щека набухла и болела. Волков схватил меня за воротник и поднял.

— Где эта гнида?! — орал он мне в лицо.

А я уже видел Его. Из центра поля вырастал Полевой. Он спешил на зов лиходеевцев в своей прежней силе и величии.

— Хозяин снопов! Хозяин снопов! — завывали жители.

Полевой рос. Он вбирал в себя корни и свежескошенные побеги, надгробные плиты и кости. Волков отпустил меня, развернулся и тоже смотрел, но в его лице отразилась не радость, а страх. А я ведь предлагал ему сплести куклу.

Гроза подошла вплотную, налетел ветер, молнии били в исполинскую фигуру, и я чувствовал, как энергия расходится по полю. Как она пульсирует и во мне.

Волков заозирался и вдруг ринулся к шатрам. Я пригляделся. В толпе стоял Луговой, и лицо его выражало триумф и благодать. Человек был счастлив.

В небе вновь заклокотало, ослепительно мигнула молния, а Луговой внезапно повалился на спину. Волков метался среди людей, и я заметил, что в одной руке он сжимает пистолет.

— Убил! Я его убил! Убирайтесь! Все по домам!

Многие и правда уходили, с потерянными выражениями на лицах и травяными куклами в руках.

Я пытался найти Витю, но в неразберихе не мог. Зато видел краеведа, он, не обращая внимания на то, что творится вокруг, подталкивал Марью Сергеевну вглубь поля. Взгляд у высокой женщины затуманился, губы растянулись в благоговейной улыбке, она ступала медленно, тянула руки навстречу Полевому. Я продолжал сидеть в траве и, несмотря на всю энергию, сочащуюся из земли, не мог найти сил чтобы подняться.

Полевой принюхивался. По траве сновали его пальцы-стебли, я покрепче сжал травяную куклу, я очень надеялся, что эта уродина сможет меня спасти. Вот Волков не сподобился сплести, и стебли легко вздернули его ввысь, подполковник громко орал, и, надо отдать ему должное, пистолет не выпустил. Он успел сделать несколько выстрелов, перед тем как Сноповый дед поглотил его.

— Быстро, быстро! Строимся для фото!

Количество людей сильно уменьшилось. Большинство бежали. Остались Лютые васильки в полном составе и кружок вязания, несколько мальчишек, буфетчица и Картаев с секретарем. Последние выглядели особенно жалко, должно быть, так сказывалось банкротство. Я кое-как встал и присоединился к позирующим.

— Больше радости! — кричал краевед. Он навел камеру Лугового, вспыхнуло.

Радость выдавить не получалось, внутри опустело.

А еще мне было жаль Лугового, но тела я не видел.

Когда все закончилось, ушла гроза, Полевой принял Марью Сергеевну, а секретарь выплатил мне остаток, я спросил краеведа:

— Вы не видели Витю с баяном?

Краевед ответил не смутясь.

— Его же похоронили на неделе. Вон могила, недалеко.

Могила Вити была свежа. Я узнал его на фотографии, он держал на коленях баян и был несомненно пьян. Ниже была надпись: сгубило пьянство и кузнечики. Я сорвал несколько плеток золотарника и положил в изголовье.

Я решил доехать на пятерке до Тулы, оставить ее и пересесть на автобус.

Снаружи перемежались поля и перелески, разнотравье никак не заканчивалось. В каждой деревеньке и каждом городке мне чудился Лиходеев, и казалось, что Лиходееву нет конца и вся страна — Лиходеев. Раз попал, и не выбраться.

Фотографии сползли с заднего сидения и теперь валялись в пыли на коврике. На их месте лежала травяная кукла, обвязанная овсянницей и украшенная поникшим васильком.

Где-то под землей Сноповый дед наполнял Марью Сергеевну семенем, и в ее утробе зарождался новый Луговой.

Я хотел бы начать все сначала. Я хотел бы доехать до Тулы… но я уже пил золотарник и сплел чертову куклу.

Автор: katebeluga

Источник: https://litclubbs.ru/articles/52101-polevoi.html

Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!

Подписывайтесь на наш второй канал с детским творчеством - Слонёнок.
Откройте для себя удивительные истории, рисунки и поделки, созданные маленькими творцами!

Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.

Читайте также: