Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Кажется, нашего Жакоба таки постигла судьба всякого - одушевлённого или неодушевлённого - а всё ж "предмета", хоть трактовать нашего мемуариста "предметом" было бы в высшей степени ошибкою. Что ж - с наступлением нового столетия придётся нам познакомиться с новым счастливым обладателем способного рассуждать, запоминать и делать выводы попугая. И, кажется, прежние его владельцы были людьми куда более симпатичными, хотя, возможно, это лишь заблуждение?..
Предыдущие главы "ДНЕВНИКОВЪ ЖАКОБА" можно прочитать, воспользовавшись нарочно для того созданным КАТАЛОГОМ АВТОРСКОЙ ПРОЗЫ "РУССКАГО РЕЗОНЕРА"
Часть вторая
Девятнадцатый век
«Дай вам Бог жить все дни вашей жизни»
(Джонатан Свифт)
ГЛАВА II
Борис фон Лампе родился в семье менее удачливого, чем его младший брат – небезызвестный нам Филипп Семенович фон Лампе – Николая Семеновича фон Лампе, выбравшего себе военную стезю, но, как бы это поделикатнее выразиться, выбравшего не по призванию, а методой «от противного». Что делать молодому человеку, не отметившемуся в нужное время возле нужных людей, не имеющему решительно никаких дарований или предначертаний свыше, не поцелованному при рождении Создателем в макушку, – то есть, попросту говоря, совершенно заурядной личности, снедаемой, к тому же, постоянной завистью к успехам младшего брата? В то время, как Филипп фон Лампе уже был достаточно известен в Петербурге своим умением обаять любого начальника и так сделать дело, что и похвалою быть удостоенным, и самому при своих интересах остаться, старший Николай безнадежно застрял в капитан-поручиках, служа во Пскове, и лишь протекция Филиппа помогла ему перебраться в столицу, где переведен он был с повышением в Семеновский полк лейб-гвардии поручиком. Надобно заметить, что такому повороту своей судьбы Николай был рад-радешенек, и с усердием принялся за службу, не забывая вовремя поздравить младшего брата то с днем ангела, то с другим каким праздником – разумеется, в надежде на посильную братскую помощь. Филипп морщился от столь явных проявлений родственных чувств, но, что ни говори, а осознание того, что помочь Николаю все-таки мог, причем, без особых каких-то усилий, наполняло душу его ощущением удовлетворенности и, потому, со сдержанною снисходительностью покровительствовал ему. Через четыре года старший брат был уже произведен в капитаны, а вот дальше пойти не смог… В перевороте, устроенном группой приближенных к Екатерине Алексеевне гвардионусов во главе с братьями Орловыми, капитан фон Лампе, не разобравшись в политической конъюнктуре, не то, чтобы не участвовал, а, более того, категорически отказался присягать ей, решив, что, сохраняя верность императору Петру Федоровичу, тем самым подтолкнет свою карьеру до невиданных высот. Увы, вышло совсем наоборот, и, будучи помещенным под арест, Николай сумел убедиться в своей роковой ошибке, но было уже поздно. Даже влияние Филиппа, хоть и с небольшим запозданием, но все же почти вовремя принявшему сторону императрицы, не могло уж тут помочь. Как известно, Екатерина Алексеевна хорошо помнила услуги, оказанные ей в довольно рискованный, можно сказать, авантюрный период ее жизни, но и тех, кто явно или исподволь не принимали ее, не забывала. Так и пришлось почти сорокалетнему Николаю подавать прошение о переводе куда-нибудь подальше от столицы, что и было принято без проволочек. Дальше его ждала беспросветная бедность, служба в отдаленном гарнизоне, запои и горькие, ранящие душу посильнее кинжальных ударов, воспоминания о былом, что, тем не менее, не помешало ему жениться на дочери местного священника и даже произвести на свет четырех детей, одним из которых и был Борис. Думаю, что таким изощренным способом – а, точнее, единственным, доступным ему в подобной ситуации – Николай самоутверждался в собственных глазах, пытаясь доказать окружающим и, прежде всего, себе - на что он способен. Забегая чуть вперед, могу сказать, что и этот его жизненный опыт не слишком-то удался, ибо впоследствии из четырех выжил только Борис, которого Филипп Семенович, принимая во внимание тяжелое финансовое положение брата, милостиво согласился взять к себе в Петербург на воспитание, двух других вместе с маменькой унесла гулявшая тогда по степи холера, судьба же самой младшей сестры сложилась и вовсе трагично. Похоронив сыновей и супругу, бывший гвардеец впал в такой продолжительный запой, что выйти из него так и не сумел, захворав белой горячкою и в ее приступе разрезав себе бритвою горло. Следы сестренки после этого затерялись совершенно, и Филипп Семенович, даже приложив к ее поискам довольно серьезные усилия, так ничего и не выяснил: кто говорил, что вроде бы инокини забрали ее с собой в монастырь, кто – что цыгане увели, одним словом, Бог весть!
В семье фон Лампе-младшего Борис прожил недолго, всего около полугода, после чего был определен стараниями дядюшки в университетский пансион, где и воспитывался, кажется, лет до шестнадцати. Жилось ему там, впрочем, неплохо, ибо Филипп Семенович на содержание племянника не скупился, навещал с изрядною частотой и постоянно с подарками – то конфект каких привезет, то игрушку немецкую тонкой работы, то еще чего… А что до того, почему сиротку у себя в доме не оставил, – так то дело совести, не бросил же, в самом-то деле. Получив неплохое воспитание, Борис поселился поначалу у дядюшки, но снова ненадолго – похлопотав за приятного наружностью исполнительного юношу, фон Лампе пристроил его в канцелярию младшим письмоводителем – должность, по сути, ничтожную, со столь же ничтожным жалованьем, но… Надо принимать во внимание, что, когда у тебя за спиною маячит тень столь влиятельного человека, каким был сенатор Филипп Семенович, то за свое будущее особо можно не беспокоиться, а, тем более, не тревожиться по пустякам из-за мелких козней старшего письмоводителя и неприязненных взглядов готовых на всяческие пакости сослуживцев. А, ежели учесть, что в память брата фон Лампе еще и оплачивал племяннику содержание небольшой, но весьма терпимой квартиры в доме близ казарм на Преображенской улице, то можно согласиться с мнением осведомленных в свете людей о том, что сердце Филиппа Семеновича поистине золотое, и что братский долг он исполняет по велению истинно русской души своей, необъятной и великой.
Выйдя из пансиона в мир божий настороженным и чуть испуганным ребенком, готовым на всевозможнейшие услуги для любого, хоть чуть-чуть приветившего его, Борис вскоре освоился с новой для него ролью и, надо сказать, освоился совершенно: делаясь покладистым и шелковым в присутствии дядюшки, юноша вел себя крайне развязно и, я бы сказал, с наглецой, в иных местах, там, где имя сенатора фон Лампе означало когда кое-что, а иногда и значительно больше! Он уже к девятнадцати годам принял за правило хорошего тона держаться в обществе светским львом, не зависящим ни от чьих языков или мнений, играл в карты, в бильярд, волочился за актрисками, и был должен, кажется, чуть ли не половине Петербурга… Половина Петербурга, впрочем, терпеливо относилась к долгам распутного шалопая, ибо знала, что, случись что – деньги не пропадут, а, коли и пропадут, так услуги сенатора фон Лампе дорогого стоят! Позорить фамилию Филипп Семенович не дозволит – не то положеньице-с…
Не надо думать, что до дядюшкиных ушей не доходили известия о похождениях Бориса - осведомленность его в столице была притчей во языцех! – но, памятуя о печальной судьбе бедного Николая, он журил племянника не сильно, скорее, для проформы, и в дополнительных субсидиях, коли что, не отказывал. Борис, правда, и сам палку не перегибал, никогда не запрашивая у Филиппа Семеновича слишком многого – так, по мелочи, рублей сто, а когда и меньше… Тонко и расчетливо оценивая свои шансы, он вел выжидательную тактику, потихонечку отщипывая от аппетитного, вкусно пахнущего пирога сущие крохи, чтобы уж потом съесть его весь – без остатка! Не думаю, что Борис – при всей его самонадеянности и молодости – не понимал, что едва ли сенатор откажет ему все свое состояние – разумеется, нет, но на половину наследства, особенно, учитывая количество времени, проводимого с дядюшкой в последние годы его жизни, он втайне весьма и весьма претендовал! И – вот она! – трагическая развязка: скоропостижная смерть некогда всемогущего Филиппа Семеновича, томительное ожидание оглашения завещания и… Как – всего лишь жалкая деревенька? Как вы это назвали – Елец? Это где, простите? Под Рязанщиной… Испросившись в отпуск, Борис даже съездил в новые свои владения, откуда вернулся в полном расстройстве и с твердой решимостью продать Быковку немедля. По всему было видно, что в Быковку эту дядюшка отродясь не наведывался, либо позабыв про нее, либо положившись во всем на старосту – горького пьяницу и ворюгу. Вместо господского дома возле заросшего до состояния болота пруда стояла неухоженная большая изба, за которой, скорее, уже по привычке, присматривала дряхленькая, плохо видящая старушка… Ужас! Пробыв там два дня, новый хозяин приказал было собираться еще через три, но, когда к нему повалили мужики с жалобами на старосту, да с нуждишками своими, да с просьбами, Борис не выдержал и, нервничая, распорядился отъезжать как можно скорее, желательно – через час! Уже вернувшись в столицу, гостям своим он, впрочем, рассказывал совсем другую историю: как искренне полюбили его крепостные, что за прелесть эта деревня, и как он скучает по своей чудной усадьбе, стоящей в сени раскидистых лип на живописной горушке… Надо бы продать, конечно, ведь сам-то он в сельском хозяйстве ни бельмеса не смыслит, да, с другой стороны, как-то жалко…
После смерти дядюшки финансовое благосостояние Бориса резко пошатнулось. За квартиру оплачивать было нечем, в кредит уж никто более не давал, а, напротив, все требовали возврата долгов старых, в картишки как-то сильно проигрался – кредитор тоже ждать до скончания века не соглашался… Быковку пришлось продать, да столь неудачно, что, после того, как со всеми долгами разобрался, считай, ничего и не осталось! Так еще и по службе пошли притеснения: как Филипп Семенович-то ушел в лучший из миров, на коллежского секретаря Бориса фон Лампе все сразу как-то иначе стали смотреть. Так бывает с похмелья: придешь, бывало, в присутствие, голова раскалывается, злость на себя и на окружающих – неимоверная, начальник, скотина, придирается… Позвольте, а не ты ли сам вчера за столом убеждал всех, что Игнатий Дмитриевич – душа-человек, что в чертах его видны гордые профили спартанцев, что, право, он как отец родной, нет – лучше отца!... А сегодня? Плюгавец какой-то, да ворчит-то как препротивно, тьфу… мерзость… Примерно так сослуживцы однажды вдруг посмотрели на Бориса: а что это сей бездельник и франт уже коллежский секретарь, в то время как есть и потрудолюбивее, и поусерднее, и постарше его, а в чины так и не вышли, да и деревнями направо и налево не разбрасываются… Ладно, сослуживцы, так еще и столоначальник стал как-то хмуриться при виде Бориса, да еще и губы складывать этак сурово: ни дать, ни взять – прямо на дыбу сейчас пошлет! Тут-то фон Лампе и смекнул, что без поддержки человека более значимого в обществе, чем он сам, и, самое главное, без подпитки финансовой ему решительно никак не обойтись. Так и пал его выбор на коротающую в одиночестве дни свои княгиню Кашину, двоюродную сестру. Я, кажется, уже упоминал, что до этого момента общение их сводилось к сдержанным приветствиям, еще более холодным прощаниям и беседами на общие, ничего ни для кого не значащие, темы. Ксения Филипповна была слишком счастлива в своем семейном мирке, чтобы впускать в сердце этого, в общем-то, постороннего ей юношу, хоть бы и с такой непростой судьбою. К тому же женское наблюдательное сердце ему было бы весьма затруднительно ввести в заблуждение относительно своих братских чувств – столь явное внимание к стареющему дядюшке в то время, как остальные его сверстники срывают цветы удовольствия на пестром лугу молодости, не могло не вселить в нее известный градус недоверия и скептицизма. Но… прошли годы, княгиня вступила в ту пору своей жизни, когда подобных ей женщин принято характеризовать циничными и горькими для любой следящей за собой дамы словами «еще в самом соку» и «ягодка опять», самое время облачаться в чепец, и, оглядевшись вокруг, Ксения Филипповна никого вдруг рядом с собою не узрела, кроме одного-единственного человека, и звали этого человека – Борис Николаевич фон Лампе. Надо ли мне комментировать дальше эту ситуацию?
Однако, слишком уж много места я занял в дневниках своих этим не совсем приятным персонажем! Но, что делать, ежели б я мог выбирать своих хозяев или людей, которых хотел бы лицезреть ежедневно, поверьте – это были бы титаны духа, гиганты философской мысли или подвижники искусства – никак не меньше! Приходится, переведя дух, продолжить рассказ об образе жизни сего господинчика…
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Всё сколь-нибудь занимательное на канале можно сыскать в иллюстрированном каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу