Милость Великой Степи
Часть I
Бекжан проснулся от холода. Веки не слушались, плотно смыкались, потому, вместо того, чтобы открыть глаза, он долго жмурился.
«- Сейчас открою глаза, а рядом храпит старший брат, и мы на топчане под навесом, на улице, потому и холодно, и птиц слышно», - с надеждой подумал он, и наконец, разлепил веки. Некоторое время он не понимал, где находится, только лежал, подтянув к себе ноги, пытаясь согреться. Нет, это не сон, он один посреди бескрайней степи. Над ним безмятежное предрассветное небо. И он провел здесь ночь! И никто его еще не нашел, а, может, и не искал. От этой мысли Бекжан сел, поджав под себя отекшие, озябшие ступни, и тоненько захныкал, размазывая слезы по грязным щекам…
Вчера днем они пасли скот с отцом и старшим братом Айдаром. Айдар старше Бекжана на шесть лет, ему четырнадцать, а Бекжану всего восемь, но они уже вовсю помогают своему отцу, чабану Еркену, со скотиной, особенно на каникулах, постоянно выезжают с отцом на выпас. Айдар уже ездит верхом самостоятельно, его саврасого жеребца зовут Кайнар, что значит горячий. А Бекжана отец сажает перед собой на смирную кобылку Коныр1 и они едут, не спеша. Айдар зорко следит за стадом со всех сторон. То едет вальяжно, приспустив поводья, то пускает коня галопом, зная, что отец в это время смотрит на него с гордостью и одобрением. Два алабая2, белый, с подпалинами, Актос, и серый, Мойнак, обычно бегут трусцой рядом с лошадью, высунув языки, и стоит какому-нибудь барашку отстать, как они с громким лаем гонят его назад в стадо.
Все было, как обычно. Мать с утра накормила их завтраком, положила в сумку большой кусок отварного мяса, лепешки таба-нан3, испеченные накануне ею, несколько яблок, термос чая с молоком. Поцеловала Бекжана в лоб, а Айдар как-то увернулся, - стеснительным стал в последнее время, - лихо вскочил на лошадь и, слегка ударив пятками по ее бокам, выехал со двора.
Бекжан прилип к матери, он был кенже׳ – младшенький, потому и крутился возле матери, когда был дома, и сам ластился к ней и Аже׳4, вот и в этот раз обнимался с ними, пока отец не прикрикнул на него.
Он клевал носом, покачиваясь в седле. Они гнали овец на пастбище по дороге между пологих склонов, покрытых свежей весенней травой, запахи травы, овец, кожи щекотали ноздри. Овцы гурьбой шли по дороге, вслед за вожаком своего стада, крупным черным бараном. Бекжан замечал, что все стадо его слушается, он ляжет на траву – и остальные ложатся, Черныш вскочит на тонкие ноги и проблеет грубо:
- Бэээ…! – и все стадо вскакивает и отвечает ему почти также, только как-то нежнее:
- Беэээ! – и все идут, куда он идет. А он идет за лошадью Айдара. Даже Мойнак и Актос Черныша как будто слушаются, особо к нему не цепляются.
Овцы и бараны разбрелись по пастбищу, собаки деловито сновали между ними, Айдар степенно восседал на лошади, пуская ее то с одной стороны, то с другой, всем своим видом показывая, кто тут старший. Солнце поднималось все выше, становилось жарче. Весенний день был бы чудесным, если бы не появился долговязый одноклассник брата, Мукаш, бездельник и двоечник. Еркен его недолюбливал, бывало, даже прогонял, потому что, как только тот появлялся, обязательно что-то случалось. То овца убежит, то лошадь взбрыкнет, - однажды Мукаш взорвал исподтишка взрывпакет прямо перед ней. Отец тогда страшно был зол, дал ему слегка подзатыльника и сказал, чтоб тот больше не являлся к ним. Мать Мукаша была вдовой, растила его и сестренку одна, потому сельчане к нему относились с презрительной жалостью, дурачок, мол, что с него взять. Потому и спускалось ему многое с рук, прогулы в школе, задирания тех, кто помладше и послабее, и даже мелкое воровство.
Вот и сегодня, увидев его, Бекжан нахмурился. Брат с ним, конечно, общался, потому что Мукаш умел льстить так, что даже умный парень вроде Айдара, не мог устоять перед столь явным благоговением, почти раболепием. А Бекжана исподтишка Мукаш мог и стукнуть, и обругать такими словами, что и подумать страшно. Бекжан шмыгнув носом, решил, что лучше держаться возле отца, потому как отца их Мукаш боялся и, конечно, всячески избегал встречи.
Еркен, между тем, был занят тем, что чинил седло, которое снял со своей лошади, кое-где приструги прохудились, вот он и латал их толстой сапожной иглой. А когда сынишка подошел к нему, он, не поднимая головы, велел ему смотреть за стадом. Бекжан побрел назад, погрустнев. Мукаш и Айдар расположились на корпе5 под отцветающей дикой яблоней, лепестки ее устилали землю, как теплый снег. В воздухе витал сладковатый аромат этих лепестков. Кайнар пасся неподалеку, отгоняя хвостом мошкару.
- Эй, щегол! – окликнул его противный знакомый голос гнусаво. – Қалайсын6, братишка?
Мукаш дал ему подзатыльника и загоготал, как гусь, увидев, как слёзы выступили на глазах у мальчишки.
- Ой, да мы сопли распустили! – завопил он радостно. – Айдаке7, да твой братишка, как девчонка ревет, смотри! Я его тут жизни учу, а он сопли жует!
Бекжан посмотрел на брата с надеждой, что тот заступится за младшего, однако Айдар лежал на корпе, заложив руки за голову, - ну чистый бай8:
- Чего ревешь? – грубовато спросил он. – Давай, дуй, принеси курджун9 и накрой, да отца потом позови, скоро будем обедать. Хоть на это ты годишься? ...
От обиды Бекжану стало трудно дышать. Это он ни на что не годится? Он на равных трудится здесь, загоняет отбившихся от стада овец, задает им корм, чистит кошару, воду наливает в поилку.
Слезы побежали ручьями по его смуглым щекам. И это его старший брат! Так хочет казаться важным перед этим дураком, что даже родного братишку готов обидеть. Вместо того, чтоб треснуть хорошенько этому Мукашу, которого все терпеть не могут, и даже Айдар в том числе. И даже сам так говорил не раз!
Развернувшись, Бекжан пошел в сторону отца, однако, он не хотел, чтобы отец заметил, что он плакал. Сразу начнет ругаться, ты же, мол, джигит! Чего ревешь? Если кто лезет, дай сдачу! Отцу не объяснить, что против здоровенного амбала вроде Мукаша, он, Бекжан, что ягненок против волка. До отца идти было порядком, как двадцать барашков в ряд. А вот сумка с едой висела на дереве, чтоб собаки не достали, недалеко от того, под которым болтали Айдар и Мукаш. Бекжану пришлось стать на камень, чтобы достать ее. Он закинул было сумку на плечо, и почувствовал, что уже проголодался. Вытащил из сумки яблоко и положил в карман своего чапана10, а затем оторвал большой кусок лепешки и стал жевать, присев на камень. Солнце припекало, легкий ветерок приятно обдувал его загорелое личико. Бекжан с наслаждением жевал лепешку и оторвал еще один большой кусок. Вокруг него кипела жизнь – у ног, обутых в ичиги11, деловито сновали крупные рыжие муравьи, проворные жуки, красные в крапинку и серые в полоску. Вот жуки тащат вдвоем соломинку в десять раз больше них. Куда, интересно? Забыв обо всем, Бекжан смотрел, куда же они унесли эту соломинку? И зачем? Строить домик для семьи? Тысячу раз уже он видел, как это происходит, но так и не углядел ни разу, куда исчезали жуки и муравьи со своей ношей. Но в этот раз он решил, что не упустит их. Разок посмотрел в сторону брата – тот, как ни в чем не бывало, болтал с дружком.
И опять исчезли жуки, стоило только взгляд отвести. Раздосадованный Бекжан взглядом проследил, что колонии насекомых двигаются к воде – через жайляу12 пробегала мелкая горная речка, и он был в двух десятках шагов от нее. Бекжан решил, что там все тайны будут раскрыты, и повесил сумку на место, для чего пришлось опять взобраться на камень. До обеда еще время есть, так что он может немного побыть у речки, и наконец, найти то место, куда исчезала соломинка.
Но у речки его ожидало другое чудо – на противоположном бережку полосатая земляная белочка-бурундук, вспугнутая им, бросилась в невысокий кустарник у самой воды, и мальчик, забыв о муравьях и жуках, устремился за ней, прошлепав по воде. Зверек показался на бугре, поросшем невысокой, слегка пожухлой уже травой, и исчез за камнем. Бекжан побежал за ним.
Ему очень хотелось поймать ее и принести домой, пусть бы жила у них дома. Мама разрешила бы, и Аже тоже. Вот бы поймать ее!
Бурундука не было видно, однако Бекжан знал, что он где-то рядом, потому что слышал, как тот тревожно зацокал совсем близко. Мальчик притаился, как самый настоящий охотник, залег в траве и затих. Только и слышно было беззаботное чириканье птиц, плеск воды в реке, да стук собственного сердца. Прямо перед ним по стебельку травы ползла громадная яркая гусеница, вся в серебристых шипах, и у нее было не меньше сотни ног, которыми она ловко перебирала, изгибаясь в дугу и выпрямляясь. Бекжан немного испугался ее, кажется, такая вполне может укусить. Он зачарованно следил за движениями гусеницы, дивясь тому, как она устроена, точно, как будто внутри нее пружинка, которая сжимается и разжимается, и гусеница передвигается из-за этого.
В траве что-то зашевелилось, и Бекжан среагировал молниеносно. Прыгнул и плашмя приземлился прямо туда, где мелькнула полосатая спинка. Есть! Под животом у него что-то отчаянно барахталось. Несколько секунд он лежал неподвижно, пыхтя и соображая, как схватить зверька, и, не придумав ничего лучше, свернулся в тугой комок, запустив руки под живот. И схватил, схватил нечто мягкое, пищащее, рвущееся на волю – хорошенького маленького бурундучка. Счастливый, он прижал свой трофей к груди, представляя, как удивятся отец, Айдар да и этот противный Мукаш тому, что Бекжан сумел изловить такого быстрого смышлёного зверька. А тот пищал и отчаянно вырывался, норовя укусить мальчика за палец острыми, мелкими зубками. Бекжан, однако крепко держал его, натянув рукав рубахи на кулак, так что укусы особо не ощущались. Будут потом говорить, что он ни на что не годится, заносчиво подумал он, поворачивая в сторону жайляу.
Вот только, кажется, не туда свернул - где же речка, пасущееся стадо, брат с другом? Где отец, где лошади? И звуки исчезли, не было слышно блеяния баранов. Он, что, слишком далеко ушел? Вроде к речке спустился. Там был брод, и, чтобы догнать бурундука, он прошлепал по нему в своих ичигах и ушел чуть дальше. Вот горка небольшая, как стог сена, ну, может два, он вроде забежал за нее, а за нею – степь широкая, просторная, как океан, который он видел по телевизору. Только океан голубой, а степь зеленая.
Ну вот! Куда же идти теперь, растерялся Бекжан, глядя с горки на степь. Он же через эту горку перебежал и все вроде. А сейчас повернулся назад, осмотрелся со всех сторон – степь кругом. Он посреди зеленого океана. Стало нехорошо в животе, в коленках какая-то слабость возникла, пот выступил на лице. И зверушка, воспользовавшись моментом, выскользнула из его рук и исчезла в траве, только ее и видели. Бекжан заревел в голос, то ли от страха, то ли от того, что потерял бурундука, и побрел куда глаза глядят.
- Папааа! – звал он, размазывая слезы по щекам. – Папаааа! Айдар-агааа! Мукаааааш!.... Где вы все?! Где?!!!
И даже противного Мукаша звал, вдруг это его шуточка дурацкая. Может, Мукаш подговорил Айдара спрятаться и не отвечать на зов братишки? Он такой, он может, горестно думал мальчик. Шел и шел по зеленой траве, один во всей необъятной степи, один во всем огромном мире, мальчишка восьми лет. Шел, выкликая своих по именам, не зная, что потревожил покой Великой степи и ее обитателей, от самых крохотных букашек до самых больших…
Пределы степи простирались до подножия Тянь-Шанских гор, из-за которых солнце поднималось на рассвете. Их снежные вершины были укутаны в косматые облака, они были так далеки, что казались миражом, и никогда, ни одному человеку не удавалось добраться в их сердце.
А степь была многообразна. То стелилась чудным пестрым разнотравьем, по которому можно идти неустанно, как по ковру, то вздымалась голыми сопками, изрытыми норами мелкого зверья, то становилась каменистой, трудно проходимой. Степь менялась от бесконечных тайных незаметных движений земной коры, которые происходили тысячелетиями на планете.
Бекжан шел какое-то время, забыв о том, что он потерялся, так занимали его облака, похожие на отряды черепах, ползущих по синему небесному простору из-за дальних гор – их тени покрывали землю огромными темными пятнами. А вот за этим бугром опять хорошая дорога, по ней легко идти. Немного повеселев, он перебежал бугор и вдруг вскрикнул от ужаса – чуть было не наступил на серую клетчатую змею, свернувшуюся в кольцо под небольшим камнем. Змея раскрыла маленькую пасть, из которой торчали два острых загнутых клыка, грозно зашипев, и Бекжан попятился и обошел ее, теперь внимательно глядя под ноги. Сильно испуганный, он опять стал звать брата и отца:
- Папааа! Айдар-агаа!
В небе над ним парили орлы, их крестовидные силуэты неспешно выписывали круги над степью под облаками, пронизанными полуденным солнцем. Бурундучок, сбежавший от Бекжана, благополучно добрался до своего семейства, и теперь отлеживался, успокаиваясь от пережитого потрясения. Где-то, услышав голос маленького человека, метнулся из убежища крупный заяц и помчался по степи серым болидом. Вспорхнула из-за груды камней стая куропаток, затрещали тревожно цикады. Эхом летел над сонной степью голос ребенка. Далеко, на одиноком дереве посреди степи, сердито ухнула разбуженная сова. На дальнем краю степи та самая горная речка, у которой он заметил бурундука, разлилась и слегка заболотилась, заросла камышом и кустами дикой ежевики, облепихи и шиповника, серебристыми деревцами джиды в цвету. Воздух здесь был напоен сладковатыми ароматами цветения и тинистой воды.
В зарослях подняла свою сивую голову волчица… Уши ее навострились, нос сморщился, она принюхивалась к привычным ей запахам, стараясь уловить, что изменилось, нет ли духа опасности в воздухе. Возле нее копошились три маленьких волчонка, ее волк-арлан13 ушел за добычей, но вот уже несколько лун его не было. Она сумела за эти дни поймать пару зайцев, и пища у волчат была, но скоро нужно было идти на охоту. Видно, что-то случилось с отцом волчат. А в воздухе что-то изменилось, она теперь явственно это чуяла. Вдруг им всем грозит опасность? Надо увести волчат подальше, спрятать и идти на охоту. И она стала теребить заигравшихся детенышей и звать за собой, грозно рыча на особо непослушного и самого крупного волчонка, и повела их в самую глубь камышовых зарослей…