Мои глаза были словно галактики, хранящие вихри бесчисленных сияющих воспоминаний, когда я стояла на пороге дома моего детства, обводя его взглядом. Внешняя обшивка на стенах теперь напоминала остатки обгоревших в костре поленьев. Я могла бы поклясться, что в какой-то момент даже почувствовав запах дыма и хвои. Если задуматься, довольно жутко, как наши воспоминания навсегда остаются с нами. Иногда, они могут даже казаться более осязаемыми, чем сама реальность.
– Боже, я помню все так ярко, словно это было вчера, – я прижала дрожащую руку к груди в безуспешной попытке выровнять дыхание.
Мой брат Перри притянул меня к себе и крепко обнял, словно якорь, всей силой удерживающий меня на земле.
– Дом не так уж сильно изменился, – сказал он ровным успокаивающим голосом.
– А вот мы – да.
Я невольно задалась вопросом, я что, действительно так сильно изменилась?
Из нас двоих Перри всегда был твердым и непоколебимым, подобно горному хребту. И хорошо, потому что я, напротив, была подобна ветру – взбалмошная и непредсказуемая. Но удачно, что за эти годы Перри научился справляться даже с моими самыми сильными ураганами.
Я всегда думала, что, на правах старшей сестры – пусть разница у нас всего четыре минуты – я всегда буду его защитой, а не наоборот. Но демон, живущий глубоко внутри меня, гадко усмехнулся, прекрасно зная, что Перри никогда меня не бросит. Особенно после того, как я завязала.
Я не пила ни капли алкоголя уже ровно семьсот тридцать дней, и, пусть Перри никогда не говорил этого, я знала, что он боится оставлять меня наедине с собой, опасаясь, что я снова сорвусь.
Наша связь была нерушима. После того, как мы потеряли родителей во время пожара (моя мать не затушила сигарету как следует и уснула), все, что у нас с Перри осталось это мы сами. Но, если быть предельно честными, мы с братом тоже были не особо адекватны и, к тому же, со-зависимы настолько, насколько это возможно. Кто в здравом уме решит навестить причину своей алкогольной зависимости именно в день годовщины отказа от алкоголя?
Ветхая входная дверь откликнулась тихим скрипом, когда Перри осторожно толкнул ее. Ржавые обгоревшие петли едва удерживали ее на месте.
– После тебя, – брат жестом пригласил меня войти, щурясь от яркого солнечного света. Даже в такой абсурдной ситуации он оставался джентльменом.
Глядя на то, как он придерживает дверь, чтобы я могла войти, я невольно зацепилась взглядом за неглубокий шрам на правой щеке Перри. Его рана часто притягивала мой взгляд, дразня и издеваясь надо мной, словно школьный хулиган. Иногда, она казалась мне такой глубокой, словно я могла утонуть в ней. Иногда, я просила самого Господа и Дьявола позволить мне, наконец, утонуть.
Шрам навсегда поселился на лице Перри в день, когда я бросила пить. Ровно семьсот тридцать дней назад. В тот самый день, когда Перри истошно завопил: «Джеки! Останови эту чертову машину!», но лимонный бакарди в моей крови замечательно заглушал его крик. Следующее, что я помню, это мой автомобиль, уже впечатанный в дерево. В тот день я могла умереть, но что действительно приводило меня в ужас, так это тот факт, что я чуть не убила Перри. Многое может произойти за семьсот тридцать дней, но, поверьте мне на слово, прощение самой себя в этот список не входит.
– Ну? Ты заходишь? – Перри все еще придерживал дверь для меня.
Я мысленно встряхнулась и покосилась на брата. Видимо, телепатия у близнецов действительно существовала. Я сделала глубокий вдох и, наконец, вошла в дом.
– Только смотри под ноги, – предупредила я Перри, слегка нахмурив лоб.
Я ясно представила, как под ногами вот-вот рассыплются ветхие доски пола, и мы провалимся в подвал, который когда-то был «мужской пещерой» нашего отца. Именно там его и нашли в день пожара.
– Дети, стойте здесь и никуда не уходите! – требовательным тоном сказала наша мать, после того, как вынесла нас из дома и убедилась, что мы в безопасности. На ее лице были следы копоти, а глаза были подернуты паутинкой красных сосудов, когда она крепко сжала наши плечи, – Я схожу за вашим отцом.
Мы с Перри, дрожа, вцепились друг в друга. Жар от пламени был таким сильным, словно мы оказались в жерле вулкана. Наших родителей мы больше никогда не видели.
И вот, двадцать лет спустя, Перри и я снова были в нашем, теперь уже разрушенном, доме детства. Хотя был полдень, войдя внутрь дома, мы словно оказались в темных сумерках. Я невольно поджала плечи практически до ушей, чувствуя себя, словно прогуливаюсь по «дому с привидениями» в детском парке аттракционов. В какой-то момент, я закашлялась и закрыла лицо рукавом, прикрываясь от густого облака пыли. Перри окликнул меня из-за спины, когда я, наконец, прочистила горло:
– Джеки, смотри! Наш камин! – с трепетом воскликнул Перри.
– Невероятно. Он все еще здесь, – прошептала я, чувствуя, как к горлу подкатывает ком.
Все вокруг выглядело так, словно здесь побывала добрая фея и взмахом волшебной палочки оживила полуразрушенную гостиную. Все вокруг выглядело, как в сценах фильма «Титаник», где были показаны интерьеры затонувшего лайнера, чередующиеся со сценами до крушения, где вся мебель и обстановка были еще целы. Мы подошли к камину и уселись на пол, скрестив ноги.
– Это было нашим любимым местом в доме, помнишь? – я отвела взгляд от брата, потрясенная потоком воспоминаний из детства.
– Ага, – пробормотал Перри. Его взгляд смягчила ностальгия.
На мгновение вкус хрустящих жареных зефирок вытеснил насыщенный запах плесени.
– А помнишь наши вечера с зефирками? – спросила я.
– Хах, спрашиваешь! А наши вечерние просмотры фильмов у камина? – Перри постарался как можно лучше изобразить мой детский писклявый голос, – Ну мам! Я хочу посмотреть «Красавицу и чудовище»! Ну почему фильмы всегда выбирает только Перри?!
– Во-первых, – стукнула я брата по плечу, - я так не гнусавила и не пищала. А во-вторых, ну и что? Я знала, чего хочу.
Уголки губ Перри приподнялись в легкой улыбке. В нем было столько искреннего блеска, словно облако конфетти следовало за ним по пятам, куда бы он ни шел.
– Да, мелкая, ты действительно знала.
У меня заныло в груди. Как Перри мог любить меня после всего, что я сделала? После всех рабочих мест, которые я упустила? Всех отношений, которые я разрушила? Всех его отношений? Как он мог продолжать выбирать меня, когда сама я так часто вместо него выбирала выдержанный «Джек Дэниелс»? Как Перри мог все еще любить меня, после того, как я, черт возьми, чуть не убила его?
– Эй, а помнишь, как мама делала нам те напитки? – его глаза расширились от внезапного воспоминания. Он на секунду замолчал, словно пытался вспомнить название, – Коктейль… какой-то коктейль…?
– Коктейль-шмоктейль! – щелкнула я пальцами, моментально вспомнив.
– Да!
– Сейчас-то уже понятно, что это был, по сути, просто горячий яблочный сидр, но, черт возьми, какой же он был вкусный.
И правда, был.
Наш смех эхом разнесся по заброшенному жилищу, которое мы когда-то называли своим домом. Перри откинулся назад, опираясь на руки за спиной.
– Я обожал наши вечера у камина. Особенно просмотры фильмов здесь. Но ничто не сравнится с нашими вечерами кино в комнате с проектором.
– Но у нас не было комнаты с проектором, – качнула я головой. Перри в ответ лишь шутливо фыркнул.
– Нет, Перри, я серьезно. Я бы помнила, если бы у нас была такая комната. Наши совместные просмотры фильмов были нашим любимым занятием. Ты сам только что это сказал.
В доме внезапно воцарилась гробовая тишина, когда Перри наклонился ко мне.
– Воспоминания – интересная штука, скажи? – от легкой перемены в его тоне у меня побежали мурашки. Перри всегда был задумчивым, но сейчас он звучал по-другому, практически…отстраненно. – Мы часто запоминаем вещи таким образом, чтобы нам было легче их…переварить.
– Боже мой, Перри, ты звучишь, как доктор Ласко, – я нервно заерзала. Брату моя шутка понравилась.
Доктор Ласко был моим врачом с самого дня аварии, и я могла бы поклясться, что он бы явно не одобрил эту разрушительную для моей психики терапию, которой я подвергала себя во время нашей вылазки в дом детства.
Внезапно Перри резко переключился из режима врача, и снова вернулся в свое привычное состояние под названием «за мной летает облако с конфетти». Я почувствовала подступающую тревогу, когда заметила, как брат скользит теплым взглядом по каминной полке. Представь, что было бы, если бы ты действительно убила его.
– Черт, я словно все еще вижу все наши семейные фотографии, которые стояли здесь, – его детская непосредственность просто убивала меня.
Мое лицо вспыхнуло, и я почувствовала, как слезы волной подступили к глазам. Как же это бесило, что после всего того, что я сделала, я все еще каким-то образом оставалась жертвой.
– Эй, – брат сжал мою руку.
– Ох, Перри, мне так жаль.
Мой брат держал меня в объятиях, с привычной для него заботой, которую я не заслуживала.
– Джеки, все хорошо, все в порядке, я здесь. Мы оба здесь.
Через плечо брата я осмотрела руины нашего старого дома и нахмурилась. Что-то было не так, и дело было не только в общей тревожной атмосфере и обстановке.
– Разве проход на кухню был с этой стороны гостиной? Не с другой?
– Не думаю, – я почувствовала, как брат пожал плечами.
Я уставилась на дверной проем, словно в попытках вспомнить нечто очень важное. И тут я ясно увидела их на кухне: полупрозрачное воспоминание о маме и папе. Мама расхаживала по комнате, готовя нам коктейли-шмоктейли, в то время как папа, напротив, неподвижно сидел за столом. Его взгляд был прикован к столешнице из красного дерева, стакан с коктейлем-шмоктейлем был осушен, впрочем, как и бутылка виски, стоящая рядом.
Мама вошла в гостиную с теплыми напитками в руках и сигаретой во рту.
– Дети, ваш папа себя плохо чувствует. Давайте выпьем наши коктейли-шмоктейли здесь.
Боже мой, да у нее синяк на пол-лица.
– Ты начинаешь вспоминать правду о родителях, да? – голос Перри вернул меня к реальности, словно невидимый удар в живот.
– Откуда ты… – я резко отодвинулась от брата.
Он опустил взгляд, аккуратно проводя пальцем по полу.
– Мы всегда немного приукрашивали их в наших воспоминаниях, после того, как они умерли.
Я почувствовала, как по спине побежали мурашки.
– О чем ты?
– Ты помнишь первый раз, когда папа угостил тебя выпивкой? – его слова звучали все более отстраненно.
Мой взгляд метался по комнате, а пульс заметно ускорился. Как бы я ни пыталась отвлечься от слов брата, я действительно начала вспоминать. Я могла отчетливо слышать, как отец сбивчиво подначивает меня:
– Ну же, Джеки, всего по стаканчику. Это будет наше с тобой особенное занятие, только ты и я.
Горечь первого глотка пива заставила меня поежиться, но «особенное занятие» вместе с отцом и отчаянное чувство тоски – может он и правда меня любит? – полностью меня поглотило. Я была всего лишь ребенком, и мама, ровным счетом так же, как в случае с пьянством моего отца, закрывала глаза и на пьянство дочери.
Я много лет оправдывала свой алкоголизм смертью родителей, потому что признать, что они сами помогли создать того монстра, которым я стала, было подобно удару ножом в самое сердце. И осознание того, что я оказалась слишком слабой, чтобы собственными силами бороться с пагубной привычкой, только загоняло этот нож еще глубже.
Комната кружилась перед глазами. Мое лицо пылало, словно я снова оказалась в том самом пожаре. Или это было тепло от камина из нашего детства? Детские воспоминания о камине проносились у меня в голове, кадр за кадром, пока… в конце концов, не превратились в пустоту. Я свернулась клубком, уверенная, что меня вот-вот стошнит.
– У нас никогда не было камина.
Перри кивнул, как ни в чем не бывало. Я впилась ногтями в бедра, всматриваясь в камин, и он исчез. Осталась только пустая стена с выцветшими темно-зелеными обоями. Да, наш дом действительно когда-то сгорел. Но на этом все. Никакого камина у нас никогда не было. Никаких счастливых вечеров.
Внезапно, мои ладони стали холодными и липкими.
– Перри, где мы? – спросила я, привалившись спиной к стене.
Он встал и направился в сторону лестницы. Держась рукой за перила, он поднялся на второй этаж под скрипящий звук ступеней под его ногами. У меня пересохло во рту.
– Перри!
Он остановился и обернулся, глядя прямо на меня.
– Пошли в комнату с проектором. Мы же обожаем смотреть фильмы вместе, забыла? Там есть фильм, который я очень хочу тебе показать.
Когда мой брат полностью скрылся из виду на втором этаже, я сделала то, что делали герои всех классических фильмов ужасов: я пошла за ним.
На втором этаже я нашла Перри, стоящего в конце мрачного коридора. На стенах висели пустые рамки для фотографий, а в дверном проеме, где как раз стоял мой брат, в свете прожектора танцевали пылинки. Единственным звуком, который раздавался в оглушительной тишине дома, который я больше не узнавала, был характерный звук вращающейся катушки с пленкой.
Часть лица Перри – та самая, со шрамом – была полностью освещена, словно он был в маске из «Призрака оперы».
– Думаю, ты готова увидеть, чем заканчивается этот фильм, Джеки. Это самый большой твой прогресс, с тех пор как мы стали сюда приходить.
– Перри, ты охренеть как сильно меня сейчас пугаешь, – я почувствовала, как мои ладони крепко сжались в кулак. Я была уверена, что мои колени вот-вот подогнутся, когда заметила, как лицо моего брата слегка дернулось и исказилось, подобно вспышке статического электричества на экране старого телевизора. Когда его лицо вернулось к нормальному состоянию, он невозмутимо посмотрел на меня, а затем скрылся в безопасной, на вид, комнате. Я на ватных ногах последовала за ним. Вцепившись в дверной проем, я замерла, раскрыв рот. Перри исчез. Я резко бросилась в центр комнаты.
Я судорожно вертелась из стороны в сторону, разыскивая брата, одновременно заслоняя ладонью глаза от яркого луча проектора. И в этот самый момент позади себя я услышала слова, от которых у меня кровь застыла в жилах:
– Джеки! Останови эту чертову машину!
Я ощущала себя так, словно одновременно бьюсь в конвульсиях и лежу парализованная. Двигаясь медленно, словно тягучая паста, я повернулась лицом к экрану, навстречу своему самому худшему ночному кошмару, который был запечатлен на пленке. На экране проектора были мы с Перри в моей машине ровно семьсот тридцать дней назад, в тот самый день, когда я его чуть не уби-…
О боже.
В голове у меня застучало, когда на меня резко обрушились обрывки воспоминаний. Реальность произошедшего начала неумолимо проясняться.
Суставы ныли, желудок скрутило. Зажав рот ладонью, чтобы заглушить крик, я, спотыкаясь, побрела по коридору, который начал медленно обрушиваться. Фоторамки медленно втягивались в стены, половицы растрескивались, образовывая неровные впадины и бугры, деревянные балки свисали с потолка, подобно маятникам. Я тщетно пыталась сплюнуть меловую крошку, посыпавшуюся с гипсокартона и превратившую коридор в подобие зимнего пейзажа.
Тяжело дыша, я резко остановилась и уставилась в заляпанное окно. Мое тело задрожало от уже такого знакомого чувства страха. Каждый раз, думая об этом, я задавалась вопросом, станет ли мое падение вниз той самой вещью, которая, наконец, положит всему этому конец.
Может, если это сделать, станет лучше.
Сделав глубокий вдох, я резко бросилась сквозь стекло, изо всех сил цепляясь руками за воздух. Два этажа свободного падения кажутся вечностью, когда ты наблюдаешь, как воспоминания о доме твоего детства рушатся у тебя на глазах. Но в тот момент, когда мое тело, наконец, коснулось земли, я…
Я резко вдохнула. Холодный воздух больничной палаты стал шоком для моих легких. Я резко села, срывая все датчики со своего лица и тела. Моя сорочка прилипала к телу, мокрая от пота, а оборудование и приборы, стоящие вокруг меня, ритмично пищали.
Доктор Ласко, мой врач, сидел в другом конце абсолютно белой комнаты, вздыхая и потирая лоб. Он тоже был подключен к множеству проводов и датчиков. В свете флуоресцентных ламп он выглядел бледно и измучено. С тех пор, как я попала в больницу, а затем и под арест, доктор Ласко помогал мне копаться в моих воспоминаниях, а именно в тех, которые были для меня наиболее невыносимыми. Именно поэтому доктор Ласко фигурировал в этих симуляциях в качестве моего любимого брата Перри, который погиб в аварии ровно семьсот тридцать дней назад.
Я быстро заморгала, все еще слегка сбитая с толку явным контрастом между яркими воспоминаниями и стерильными геометрично-идеальными плитками потолка надо мной.
– Я больше не хочу! – яростно произнесла я.
– Джеки, – начал доктор Ласко.
– Даже не начинайте, – прошипела я, пальцами рисуя кавычки в воздухе. – Джеки, не сдавайся, ты была так близка к тому, чтобы, наконец, посмотреть правде в глаза.
Когда резкий выброс кортизола и адреналина прекратил свое действие, я откинулась на подушку, чувствуя горячие слезы на щеках. Я была обессилена.
Сняв с себя датчики, доктор Ласко подошел к моей кровати и сел.
– Джеки, я понимаю, как это сложно для тебя, – аккуратно начал он, – но ты сегодня проделала невероятную работу. Если мы продолжим в том же духе, есть реальный шанс, что ты скорее сможешь обрести свободу.
Я перевела взгляд на доктора, который явно действовал из лучших побуждений, но перед моими глазами был только Перри. Разноцветные конфетти мягко кружились вокруг него, подобно первому ноябрьскому снегу. Его лицо было словно солнце, а в его глазах для меня отражался весь мир.
Перри.
Я слабо сжала руку доктора Ласко, а в горле словно застряла наждачная бумага.
– Однажды я выберусь отсюда, док, – я почувствовала, как слеза скатилась с моего подбородка на ключицу, – но я не уверена, что когда-нибудь буду свободна.
Доктор Ласко промолчал, но я почувствовала, как он слегка сжал мою ладонь.
Я облизнула сухие губы, закрывая глаза и представляя терпкий мягкий вкус бурбона во рту. Я почувствовала, как проваливаюсь в сон, и обрадовалась: мне действительно нужен был отдых. Завтра мы с доктором Ласко снова погрузимся в мои воспоминания. И, каким бы мазохизмом это не выглядело со стороны, я поклялась себе продолжать эти симуляции.
Даже если я никогда не смогу простить себя за то, что я сделала, по крайней мере, в своих воспоминаниях, я могла видеть Перри.
Автор: Danielle LeBlanc
Ссылка на оригинал: https://blog.reedsy.com/short-story/a3gstd/