Аннушка. Часть 6.
Лукерья Демьяновна не стала рассказывать мужу о своих планах. В последнее время он был зол, смутное время и события, творившиеся вокруг выбили почву из-под его ног. Прочно стоявший на ногах купец, сколотивший своё богатство на торговле, не знал, что ожидать от нынешней власти. От того и напивался по вечерам, чтобы хоть немного уменьшить боль от страшных предчувствий.
Начало.
Часть 5.
Вечером она собрала свои личные украшения, доставшиеся ей от матери и сложив их холщовый мешочек повесила на шею сыну.
-Васенька, береги мешочек-то –шептала она сыну, укладывая его спать. Никому-никому про него не рассказывай, а как доберетесь до Елошного, передай Аннушке, но так, чтобы ни одна живая душа не видела!
-Мамочке, я не хочу в село ехать, -хныкал в ответ Вася, протягивая к ней руки.
-Ну что ты, милый! В Елошном тебе хорошо будет, там молочко парное, коровки на лугу пасутся, только ты не рассказывай никому чей ты сын, назовись Васей Маткиным, помнишь, грузчик у нас такой работал? Вот и побудь немного его сыном, а как потише станет, мы с отцом тебя заберем. Не любят деревенские-то купцов, вот и ты промолчи. Держись Анны, она в обиду тебя не даст и помни, всегда помни, как мы тебя любим! А теперь закрывай глазки и спи.
-Мам, а ты рядом посидишь?
-Конечно, мой хороший.
-А спой мне песенку, ту что пела раньше.
-Баю, баю, баю, бай.
Ты, собаченька, не лай,
А ты, волк, не гуди,
Мою детку не буди.
Моя детонька, усни,
Сладкий сон тебя возьми.
Запела тихонько Лукерья Демьяновна изо всех сил сдерживая слёзы, чуяло материнское сердце, беду, старалась насмотреться напоследок в родное лицо сына. Как не тешила себя надеждами, понимала, возврата к старому не будет и тихая, спокойная жизнь в их купеческом доме закончилась. Убедившись, что он заснул, она прошла в свою спальню, где дала волю слезам. Плакали в эту ночь в разных домах две женщины, каждая о своём, но связанные в единое целое ребенком, невинно спящим в своей кровати.
Утром она надела на сына старые портки и рубаху, чтобы не привлекать внимания, собрала котомку с харчами, узел с зимней одеждой. Две фигуры незаметно выскользнули из ворот купеческого дома и направились к месту встречи.
Аннушка в это время прощалась с Ольгой Ивановной. Та вцепилась сухой ладошкой в её юбку, не отпуская.
-Богом прошу, заклинаю тебя, останься, Аннушка. Схлынет муть эта, как мусор с водной гляди и заживём, как прежде.
-Ольга Ивановна, миленькая, никак нельзя, с вами Аким и Прасковья остаются, присмотрят ежели чего.
-Помру я скоро-безжизненным голосом сказала ей вдова, выпуская из своих рук её юбку.
-Только ты меня и спасала, грудница и задавит.
-Ну что, вы, Ольга Ивановна, я травяные сборы вам оставила и рассказала, как их готовить, Прасковья и заварит. Дай Бог и мы с вами свидимся ещё-ответила ей Анна, пятясь спиной к двери, не зная ещё, что дом у вдовы экспроприируют, саму её переселят в тот самый подвал, в котором она когда-то жила с Яковом, где и уйдёт старушка в мир иной на руках верного Акима и плачущей Прасковьи. Но это будет потом, а пока спешила она на небольшую торговую площадь, с которой и начинал свой путь обоз по Сибирскому тракту в далекий Омск.
Получив благословение от Лукерьи Демьяновны, оплатившей поездку, умостились они с Васей на одной из телег, стараясь быть неприметными и не привлекать к себе внимания. Всю дорогу девушка была в страшном напряжении, опасаясь всего и выдохнула лишь, оказавшись народной площади перед храмом. Путешествие их было окончено, и они были дома.
Тревожно и неспокойно было в Елошном. Бабы у колодцев языки в кровь смолотили обсуждая, то, что происходит в стране, видя дурной знак в иконе, внезапно упавшей на пол храма с иконостаса.
Егор Васильевич, забросивший ремесло, возвращался домой подавленным и о чём-то долго молился, стоя на коленях, глядя на темный лик в красном углу, шептал, неистово крестил лоб, как будто от этого зависела их жизнь.
Васятку по началу приняли они настороженно и даже осудили дочь, повесившую себе на шею чужое дитя, но вскоре отмякли сердцем и полюбили славного, ласкового малыша, как собственного внука. Егор Васильевич обучал его премудростям своего дела, находя Васятку смышленным не по годам ребёнком.
Тяжельче пришлось Аннушке. Языкастые елошинские бабы полоскали её на каждом шагу, не стесняясь задавать каверзные вопросы о городской жизни. Но после того, как она сумела принять тяжелые роды у своей сестры, сохранив её жизнь и ребенка, потянулись в дом Шабалиных просильцы с разными болячками, с лечением которых не могли справиться даже фельдшерица и врач, ведущие прием в земской больнице, находившейся в соседнем селе.
Егор Васильевич поначалу ругался, потом смирился и выделил дочери малуху, где и принимала она больных.
О Якове не было ни слуху, ни духу и даже родители его ничего о сыне не знали. Так и жила Анна, ни жена, ни вдова, заботясь о родителях и Васеньке, пока однажды в тоскливый ноябрьский вечер, не раздался осторожный стук в окно их дома.
-Егор, глянь, кого там черти принесли на ночь глядя? –сердито сказала мать Анны, отлеживающаяся на теплой печи, подтопленной по случаю холодного дождя.
-Вот ведь люди, -ворчала она, укрывая сверху теплой овчиной Васю, спящего рядом -никакого уважения нету, ночь на дворе, а они прутся, нет чтоб до утра потерпеть-договорить она не успела, ибо гость, шагнувший за порог дома заставил её замолчать.
-Мир вашему дому-сказал он, наклоняясь, чтобы пройти через низкую дверь.
-С миром принимаем-отозвалась Люба, силясь рассмотреть лицо вошедшего в свете керосиновой лампы.
-Мне бы жену свою, Анну Егоровну повидать-смиренно сказал Яков, а это был именно он, снимая с головы фуражку. Был он в шинели, зарос бородой, черный когда-то чуб повис на мокром лбу невразумительным клоком.
-Егор, Анну позови, в малухе она, мазь для Прокопьевны от чирий делает-приказала хозяйка, сползая с печи.
-Явимшись, значит, зятёк-ехидно сказала она, усаживаясь на скамейку, –не запылившись, по дражайшей супруге соскучившийся. А мы тут вас ждём-поджидаем, глаз не смыкаем!
-Зачем вы так, Любовь Прокопьевна, война идёт, тяжелое время, где как не у родителей укрыться дочери?
-А ты значит сбоку припёка? -сердито парировала ему мать Анны.
-Ну почему же? Муж я ейный, законный, между прочим! - с вызовом ответил гость, но продолжить не получилось, в избу вошла Анна.
-Ну, здравствуй, душа моя! -сказал он, обращаясь к ней.
-И вам не хворать-ответила она, не думая, удивленная столь неожиданным визитом.
-Что встали, девки? –вмешался в разговор Егор Васильевич, -не знаете, что делать? Гость на пороге, накормить бы надобно с дороги, потом допросы чинить! А ты разболокайся, да проходи! Давно нам встретиться надобно было, да всё не судьба! Мать, чего застыла? Щи доставай, картоха с ужина осталась, счас сала принесу, с прошлой зимы сохранил, свежего нынче не видать, как своих ушей. Яков снял сапоги, размотал портянки, в доме потянуло гнилью, а на ноги было страшно смотреть-сукровица сочилась прямо на пол.
-Мама, теплой воды приготовь-сказала Анна, -я сейчас, - сказала она, убежав обратно в малуху. Проснувшийся Вася свесил любопытную голову с печи, наблюдая, как взрослые мечутся по избе, помогая гостю. Бабушка Люба спешно накрывала на стол, дед Егор тащил бутыль с самогоном, а Аннушка, омыв ноги гостя водой, обмазала их мазью и перебинтовала чистыми тряпками.
-Спасибо-шепнул ей Яков, -нам бы переговорить, наедине-сказал он, показывая глазами на Шабалиных.
-Отужинай сперва-ответила ему Анна, вынося грязную воду из избы.
Яков ел молча, жадно откусывая от хлеба большие куски, глотал, почти не жуя.
-Не слишком сладки, видать казенные харчи, - сказала Люба по известной женской жалости сочувствуя гостью.
-Ты вот что скажи мне, мил-человек, с какого ты фронту, коль шинель на тебе? С Колчаком аль с этими, христопродавцами, что в село наше недавно пришли?
-С ними, отец- ответил ему Яков, залпом выпивая кружку молока.
-Ясно всё с вами, не по той, значит, дорожке ты пошел, мил-человек!
-А у нас одна дорога теперь-к светлому будущему! -твердо сказал гость, доставая кисет для махорки. Не куривший Егор Васильевич поморщился недовольно, и Анна спросила у мужа:
-Ты поел? Идём в малуху, там и покуришь и поговорим заодно.
-Вот –вот, ступайте, думаю вам есть, о чем побалакать, а мы уж с тобой утром разговор продолжим-сказал Егор Васильевич, спешно пряча бутыль с самогоном под лавку.
-Не хватало ещё нам в семье большевика –ругался он, прикрывая бутыль дерюжкой.
В малухе было тепло, отец изладил небольшую печь, которая хорошо отапливала небольшую комнату, где Анна принимала больных. Места здесь было немного, но хватило для кровати, стола, небольшого шкапчика для разных снадобий, баночек и трав, да пары полок на стене. Имелись тут также зеркало, красный угол, скамья, рукомойник в углу, половички на полу.
Яков осмотрелся и бросив шинель у порога присел у стола, поглаживая рукой его деревянную поверхность.
-Лечишь значит-сказал он, показывая на ступку и пузырьки, стоящие на столе.
-Стараюсь понемногу-немногословно ответила Анна, усаживаясь на кровать.
-И роды, стало быть принимаешь? -продолжал расспросы муж.
-Приходится, а вы Яков Алексеевич надолго в Елошное или так на ночку заскочили?
-А это от тебя зависит, Аннушка.
-От меня? Да неужто?
-А ты как думала? Жена ты мне, венчанная.
-А Машка что ж, надоела? Гость не ответил на её вопрос, встал, морщась от боли в ногах, поверх тряпок проступили кровавые пятна и сказал, глядя в глаза:
-А постели-ка ты нам постель, женушка, муж домой вернулся, наскучавшись. А когда она, сердитая, попыталась выйти из малухи, ухватил железной рукою за косу, намотал на руку и прошипел, раздувая ноздри, ей в лицо:
-Я вижу ты совсем разучилась мужа уважать?
-Пусти, больно мне! –простонала девушка. Тот освободил косу и толкнул её на кровать, развязывая веревку на штанах.
-Будешь противиться, только хуже себе сделаешь, а меня кто осудит? Муж я тебе! Перед народом и Богом, муж!
Ледяное ноябрьское крошево сыпалось с неба, припорашивая их следы во дворе. Люба с тревогой вглядывалась в темное окно, ожидая возвращения дочери, а на кровати, в малухе, прижав ноги к груди тихо плакала Аннушка, испытывая горечь от того, что произошло только что между ней и Яковом. Тот смолил самокрутку, сидя у печи, смотрел равнодушно на ту, что называл женою.
-Хватит сопли лить, -грубо сказал он, высыпая остатки табака в кисет, -как будто первый раз мужику дала, не убудет от тебя, не бойся не истрётся твоя - проговорил он матерное слово. Ступай спать в избу, утром переговорим, дело у меня к тебе есть.
Анна встала с кровати, поправила на себе одежду и накинув на плечи платок молча выскользнула из малухи.
Яков прошел к шкапчику, проверил пузырьки, открывая их и нюхая и найдя спирт довольно крякнул от удовольствия, отправляя его содержимое в свою глотку.
-Дурою была, дурой и осталась- бормотнул он, укладываясь прямо в одежде на кровать. Такое пренебрежительное отношение с его стороны к жене было легко объяснимо. Изначально Яков сделал ставку на приданное Анны. Будучи бедняком иного пути выбраться из нищеты, он не видел, зная, по деревенским слухам, что Егор Васильевич неплохо добавлял деньжат в приданное своих дочерей. Колченогая Анна была никому не нужна, поэтому он и рассчитывал на быстрое обогащение, в мечтах строя большой дом и заводя собственное хозяйство, чтоб не хуже, чем у других.
Но он просчитался. Шабалин был против их встреч и вовсе не жаждал видеть его своим зятем. Тогда он решился на убёг, справедливо полагая, что отец Анны смягчится и простит, а там уж он развернется. Но опытный Егор Васильевич сразу раскусил его планы и денег он так и не увидел, а сейчас они и вовсе ему были не нужны. Хаос, творившийся в стране, смена власти открыли перед вчерашним батраком совсем иные двери.
Как зверь, почуяв добычу, он был готов бежать, рвать, рычать, защищая добытое, чтобы прочно встать на ноги и почувствовать себя в этой жизни значимым человеком. Он давно бы бросил Анну, но она нужна была ему ещё для одного дела. Повернувшись набок и положив ладони под щеку, он заснул, похрапывая и вздрагивая во сне, когда касался случайно больными ногами спинки кровати.
Аннушка тихо зашла в избу, в закуток, ограждённой занавеской, где спала на топчане, когда в малухе не топили печь. Мать её, успевшая взобраться на печь тут же слезла и скользнула неслышно, стараясь не разбудить мужа и Васю, к ней в закуток. Дочь сидела на топчане, сложив руки. Лучина, горевшая в светце (керосин экономили), отбрасывала странные тени на стену дома.
-Донюшка, а Яков где? – шёпотом спросила она, присаживаясь рядом.
-В малухе ночевать остался- ответила Анна и беззвучно разрыдалась, прикусывая зубами свой кулак.
-Что ты, милая, -засуетилась Люба, обнимая дочь, - али неладное что произошло?
-Ничего, мама, ложись спать, нечего тут со мной полуночничать –срывающимся от слез голосом ответила девушка, -ещё тятю разбудим, будем нам на орехи.
-Утро вечера мудренее, доня, и ты ложись, после расскажешь, если захочешь. Ох, грехи наши тяжкие, принесла нечистая Яшку, чую только беды от него нам будут. Люба перекрестила свой рот, открытый в зевке и оставив дочь одну, подалась на печь, поближе к Васеньке.
Анна вытерла подолом юбки слезы и прилегла, как и Яков, прямо в одежде. Сон всё не шёл, и лишь когда первые петухи закричали, она смогла ненадолго заснуть.
Утром хмурый Яков быстро позавтракал вчерашней картошкой и молоком, не отвечая на вопросы Егора Васильевича и приказал Анне:
-Одевайся и идём со мной!
-Да куда же ты её Яков зовёшь? -спросила беспокойная Люба, перебирая руками края фартука.
-Не бойтесь, верну –ответил тот, глядя из подлобья на Шабалиных, -друг мой ранен, помочь надо бы –объяснил он. Девушка молча надела душегрею и прихватив с собой корзинку с необходимым поспешила за ним.
Мелкая крупа продолжала падать с неба, жесткий ветер морозил щеки, выбивал слезы из глаз. Яков, несмотря на больные ступни, шагал широко, она не поспевала за ним и задохлась от быстрого шага.
Правда идти пришлось недалеко, в дом его родителей. Наклонившись под низкой притолокой, она зашла в тесную избу и отшатнулась, увидев на широкой лавке лежащую без сознания Машку, ту с кем Яков сбежал из Кургана.
-Где ты шляешься? –злобно спросила его морщинистая старушонка, его мать, ровесница, между прочим, Любы.
-Всю ночь стонет она и кричит, повитуха нужна, видать самой не опростаться ей будет.
-Не кричи, Нюрку вот привел, она и поможет! -отмахнулся от неё сын, припадая губами к ковшу с колодезной водой.
-Что встала? –прикрикнул он на жену, -делай, что надобно, не видишь рожает баба!
-Бесстыжие твои глаза! - возмутилась Анна, -не стыдно тебе! К полюбовнице своей привёл!
-Стыд не дым, глаза не ест! Ты повитуха, в помощи отказать не можешь, иначе тебя бабы деревенские со свету сживут, вот и помогай!
Тут Машка разлепила глаза и морщась от боли, увидев Анну, сказала:
-Нет мне прощения, знаю, но ради Бога, помоги, сил терпеть мочи уже нет, -и закричала страшно, натужно, голосом, охрипшим от боли.
Анна как будто очнулась, почувствовав её боль, послала мать Якова за водой, начала осматривать роженицу. Роды предстояли, судя по состоянию роженицы затяжные, сложные, плод повернулся на ножку. Машка тяжело дышала, Анна, вытирая её мокрый лоб успокаивала. Ей не приходилось принимать такие роды, и она велела Якову найти лошадь, чтобы привезти врача из соседнего села.
Тот, недовольно ворча, ушёл и больше в доме не появился, предпочитая переложить заботу о роженице на жену. Медлить было нельзя, это могло стоить жизни и матери и ребенка и помолясь, Анна приступила. То ли бессонная ночь сказалась, то ли что другое, но она вдруг ясно услышала голос Повилики, почувствовала её присутствие.
-Не торопись, девочка, но поспешай, медлить нельзя-говорила Повилика и повинуясь её указаниям она услышала наконец-то плач ребенка. Это была крупная девочка, которую она завернула, обмыв, в старую юбку. Растрёпанная Машка, слабая после родов только улыбнулась, увидев дочь.
-Вылитая отец, -сказала она, -жаль, что не мальчик, -прошептала девушка, проваливаясь в сон.
По деревенским обычаям повитуха должна была находиться при роженице несколько дней, смотреть за новорожденным, помогать матери ребенка, но Анна не смогла себя пересилить и закончив дела тут же ушла из дома родителей Якова, так и не дождавшись его.
Продолжение следует...