Все части повести здесь
Домой на ночь не пошла – осталась с ним, тем более, у дедушки было хорошо и спокойно.
– Катенька, может, тебе и правда ко мне переехать? – спросил Виктор Ильич.
– Может быть, дедушка...
– Хватит мамку стеречь, она взрослый человек, пусть сама за свои поступки отвечает... Поздно, видать, учить ее уму-разуму...
Он не успел договорить фразу, как раздался стук в дверь.
– Кто это может быть? – обеспокоенно спросил дедушка – и собака не лаяла... Войдите!
Дверь отворилась и вошел милиционер.
Часть 4
– Дядя Федя! – Катя посмотрела на него умоляюще – ты что, уходить собрался?
Мужчина молчал и лишь отводил взгляд, Кате в глаза старался не смотреть.
– Дядя Федя, не уходи! – попросила девочка, и голос ее задрожал от подступающих слез – не уходи, пожалуйста!
Только тут он повернулся к Катерине, провел рукой по ее волосам и сказал твердо:
– Не могу я, Катя! Не могу не уйти! Вырастешь – поймешь! Прости меня, если сможешь!
Катя поняла, что остановить его невозможно. Смотрела на то, как он аккуратно складывает вещи в чемодан, потом закрывает блестящие защелки, перетягивает плотными ремнями, и думала, что все – вот и нет ее защитника и помощника, того, кто мог бы подсказать, научить, посоветовать. А одноклассники снова будут тыкать ей в глаза тем, что пьяная мать шлялась по поселку.
– Катя! – Федор встал и склонился над девочкой – пообещай мне, что будешь хорошо учиться и станешь сильным человеком. Таким сильным, что никто не сможет заставить тебя плакать.
Еле сдерживая слезы, девочка покивала головой.
– Я в город еду, буду там работать. Вырастешь – приезжай ко мне, я писать буду тебе на этот адрес. Почтовый ящик проверяй, хорошо? Ты очень хороший человек, Катя, и достойна любви и счастья.
Он немного помедлил, кинул последний прощальный взгляд на Алевтину, сказал:
– Присядем на дорожку.
Но едва опустившись на свой чемодан, снова встал.
– Пойду, попрощаюсь с Виктором Ильичом.
Когда он вышел, в квартире наступила гнетущая тишина, нарушаемая лишь храпом Алевтины. Катя грустно смотрела на закрывшуюся за Федором дверь, которая, словно пропасть, разделила ее и его. Потом сорвалась и пошла за ним следом.
Остановившись в сенях дедушкиного дома, прислушалась к разговору, который происходил между мужчинами в прихожей.
– Ухожу я, Виктор Ильич, вы уж не обессудьте! Не получилось ничего у меня с Алевтиной. Она никого не слушает и ни с кем не считается, даже с собственной дочерью.
– Ох, Федя, не представляешь ты, как горько мне это слышать... Я ведь... Мы с матерью... все для нее. А она выросла какая-то, будто и не наша вовсе. И понять не могу – где мы оступились? После рождения Кати она такой стала, вернее, после того, как Петр ушел.
– Она говорила мне, почему... Я уже тогда должен был насторожиться и понять, что эта женщина себе не хозяйка, особенно, когда выпьет. Ведь я ее сегодня искал, а когда нашел... Она с мужиком была в койке, у этой подруги своей, Ленки. Говорил я ей, чтобы она с ней не связывалась, так нет... Уж думал, может быть, поколотить мне ее – через это хоть поймет, но не могу я, Виктор Ильич, на женщину руку поднять...
– Да все я понимаю, Федя... Иди с Богом. Дай-то Бог, встретишь еще хорошую женщину на своем пути. Ты заслужил нормальных отношений, Федор.
– Спасибо вам на добром слове, Виктор Ильич. Только просьба у меня к вам – берегите Катену. Она чистая душа, невинная, хорошая. Аля, по своей глупости да упертости, погубит девчонку. Не любит она ее совсем.
– Я чем смогу, Федя, тем постараюсь помочь ей, ты не переживай.
Катя спряталась за деревянную кадушку, а когда Федор ушел, тоже тихонько вышла из своего укрытия и побрела домой.
Дома она не знала, чем заняться – посуду Федор вымыл, их неоконченная шахматная партия так и осталась стоять на столе, а мордочка подаренного медведя уже не казалось такой веселой, несмотря на улыбку до ушей. Казалось, совсем наоборот – улыбался мишка грустно и обреченно. Катя легла в кровать и обняла игрушку, так ей хотя бы не было пусто и холодно.
Утром она проснулась от громких рыданий матери, которая выла в голос, словно по покойнику. Когда, испуганная, вышла на кухню, та сидела за столом и причитала:
– Федя, Феденька, чего же ты ушел-то?! – увидев Катю, протянула к ней руки – Катя, чего ж ты его не удержала-то?! Ты же любимица его!
Катя подошла к маме и несмело обняла ее. Мать ткнулась ей в плечо мокрым лицом и короткий рукавчик сорочки девочки тут же промок от слез.
– Мам, не плачь! – попросила она – не плачь, пожалуйста! Может, он вернется еще!
Но Федор, конечно, не вернулся. Зато свою непутную дочь навестил дедушка, и имел с Алевтиной разговор, после которого та начала кричать, что не позволит забрать у себя ребенка, и вообще, если Виктор Ильич вздумает поселить у себя Катю, она пойдет в милицию.
– Кать! – резко обратился к ней дед – собирайся, ко мне жить пойдешь! Ничего нам эта курва не сделает! А если в милицию пойдет, я тоже кое-куда пойду – пусть направляют ее на принудительное лечение в нарколожку!
Но Катя, посмотрев на маму, сказала серьезно и тихо:
– Нет, деда, не пойду я к тебе, не сердись.
Дедушка отвел ее в сторону:
– Почему не хочешь идти ко мне?
– Может, она не станет пить, если я тут буду... А если станет... Они ведь курят. Квартиру может спалить. Я уже видела, как она однажды с сигаретой во рту уснула, хорошо, дядя Федя здесь был.
Дедушка покачал головой:
– Не дело это, чтобы ребенок с пьющей матерью жил.
– Дедушка, мне уже десять лет. Если что – я прибегу к тебе. Ты не переживай за меня, ладно.
Виктор Ильич погладил девочку по голове:
– Так дело не пойдет, Катюша. Обещаю тебе, что придумаю что-нибудь. Ох, Алька, отольются тебе дочерние слезы...
Алевтина вроде бы попритихла с пьянкой на неделю, но в выходные явилась тетя Лена с бутылкой «Портвейна».
– Ты чего пришла, стерва? – грубо спросила у нее мать – сначала с мужиком меня разлучила, а теперь явилась?!
– Чего? – тетка Лена вытаращила сильно подведенные черным карандашом глаза – я что, звала его, что ли? Федьку твоего?
– Могла бы на порог не пускать, когда он явился! Теперь я без мужика, да еще по поселку всякое трепят про меня!
– Да не слушай ты дураков всяких! Давай вот, заправимся. Сегодня выходной, имеем право.
– Да не буду я! – мать покосилась на бутылку – отец меня со свету сживет! Катька махом ему настучит!
– Аль, ну что тебе отец?! Ты же взрослая баба!
Мать немного подумала и махнула рукой:
– Ай, давай! Где наша не пропадала.
Три года пролетели незаметно для Кати. Помня обещание, данное когда-то дяде Федору, девочка серьезно взялась за учебу, да так, что смогла подтянуть оценки по всем предметам до твердых «четверок».
Из маленькой девочки с пегими жесткими волосами она превратилась в худого подростка с торчащими ключицами и чуть вытянутым личиком. Кожа ее по-прежнему отливала темноватым оттенком, словно она долго пробыла на солнце, а веснушки светились на личике яркими брызгами солнышка. Волосы она отрастила до пояса, подстригала только челку ровненько, чуть выше бровей. Неизменными остались глаза, они выделялись жгучими желтыми озерцами на ее лице, и пронзительный взгляд придавал ей особой прелести.
Она по-прежнему жила с мамой, которая бросалась из крайности в крайность – то усердно работала, то пила с тетей Леной. Бывало, что и компании домой приводила, и тогда Катя запиралась у себя в комнате на большой крючок, который сама прикрутила к наличникам двери.
Дедушка часто навещал мать, постоянно пытался ее то усовестить, то ругать, но и то, и другое было бесполезным. Мать принималась плакаться на свою судьбу и ныть о том, что она бедная, несчастная и никому не нужная. Катя уже совсем потеряла надежду на то, что мама когда-то станет ей настоящей матерью – заботливой и любящей. С дедушкой она старалась о Алевтине не разговаривать, он и половины не знал того, что творилось в их доме, или узнавал позже по слухам в поселке.
Отдохнуть Катя могла лишь тогда, когда гулянка устраивалась на квартире тети Лены, все остальное время она следила за тем, чтобы мать не заснула с сигаретой, а когда зимой той долго не было, шла искать ее, и если находила у тетки Лены – вела домой, боясь, что та замерзнет по дороге.
Мать могла не пить месяцами, тогда она ходила хмурая и ворчливая, Катю сильно не трогала, но без конца бубнила о своей несчастной доле.
– Худая-то, как доска – сказала она как-то, мрачно окинув ее фигурку взглядом – даже телом не в меня...
Фигура у матери действительно была красивой, да только в последнее время, в связи с возлияниями, сильно испортилась. Катя с ней и спорить не стала – мама и по сей день считала, что она еще ого-го.
От дяди Федора она не получила ни одного письма. Да и не ждала их особо, даже тем, детским своим умом понимая, что по сути, он ей чужой человек, и что ему до нее, какой-то странной, незнакомой девочки. С глаз долой – из сердца вон, как говорится... Да и не обязан он был ей ничем – что мог, дал ей, и за это она была ему благодарна. Твердо помнила данное ему обещание – быть сильной, и всячески к этому стремилась. Хранила и свою любимую игрушку, его подарок – коричневого медведя с улыбкой, и тепло становилось на душе, когда видела ту улыбку, словно мишка был не плюшевым, а настоящим живым.
Не оставляла Катя и своего любимого места – того, откуда летом могла любоваться на синее небо, того места, где находила покой и негу, где была счастлива, мечтая и думая о том, какое будущее ждет ее впереди. Несмотря на редкие радости в жизни, она все-таки была полна надежд, что когда-то и ей улыбнется в жизни солнышко удачи и она, Катя, выберется из всего этого.
– Ничего я не пойму у твоей матери, Подсолнушек! – ворчал дед – и где она деньги берет, скажи ты мне? Ведь на это дело – он делал характерный жест пальцами по горлу – много денег надо. А откуда они у нее? Она ведь простая продавщица!
– Деда, я не знаю... Она же зарплату получает...
– «Зарплату» – необидно передразнивал дед – ты видишь, что в стране творится? Впрочем, ты дитя еще, не понимаешь, да и много ли надо тебе... Все закрывается, неизвестно, что нас, простых людей, впереди ждет. Перестройка, гласность, ускорение! Из телевизора эти прохиндеи только бла-бла-бла! А кто страдает? Простой народ!
Так оно и было. Катя сама замечала, что происходит в поселке что-то нездоровое – сначала закрылась обнищавшая донельзя ферма. Коров всех продали или сдали на мясо, работников распустили, еле-еле, с грехом пополам, выплатив расчет. Потом закрылась пилорама и лесопилка, причем зарплату работникам выдали...стройматериалами, предложив продать их самостоятельно, чтобы были деньги.
У матери в магазине дела тоже шли не ахти – сельпо и универмаг держались на последнем издыхании, а магазинные витрины и полки зияли девственной чистотой. Кроме уксуса, томатной пасты и привозимого с хлебзавода – который тоже дышал на ладан – хлеба, в магазине ничего больше не было. Но Катя в действительности замечала на матери то новое платье, то косметику – она еще по старой памяти привыкла наряжаться и краситься.
Когда у матери было хорошее настроение, и до того, как началась эта непонятная ситуация в стране, она брала подросшую Катю и шла с ней в универмаг. Ей как будто доставляло удовольствие таскать дочь-подростка в магазины с одеждой и покупать ей вещи. Так у Кати появились брюки-бананы, несколько хороших футболочек, куртка на осень и зиму, кроссовки. И за это Катя была признательна маме, верила в то, что не совсем она пропащий человек, и может быть, сможет еще измениться и полюбить дочь.
По-прежнему Катя вела себя в классе нелюдимо, дружбы ни с кем не водила, и одноклассники сами собой отстали от странной девочки с жестким, совсем не детским взглядом, которая старательно училась, получая одну хорошую оценку за другой. Даже Сидоркина притихла, да и не до Кати ей было – они с Варфоломеевым дружили, и на этой почве у Ленки был конфликт с родителями.
В последнее время мать становилась все мрачнее и мрачнее. Катя, делая уроки, иногда слышала, как та плачет, и думала, что она опять страдает от одиночества, которым любила махать у всех перед носом, строя из себя жертву своих собственных решений, но абсолютно при этом не думая о том, что она виновата. А потом все стало настолько плохо, что Катя даже испугалась – загулы стали устраиваться с новой силой. То на квартире у тетки Лены, то у них. В такие дни Катя старалась уйти к дедушке, чтобы вернуться как можно позже, помыть грязную посуду и полы, и лечь спать, распахнув все форточки. Дедушка переживал за нее и просил остаться ночевать, но Катя отнекивалась.
– Дед, она как дитя. За ней глаз да глаз нужен, а то или упрется на улицу в мороз, или заснет с сигаретой. Беды потом не оберешься!
Ко всему прочему, Катя замечала, что денег у них с матерью почти не оставалось, иногда и хлеба не на что было купить, и если бы не дед, она бы вообще голодная ходила, хотя и так ела, как птичка. Заметив это, Катя подумала, что матери, как и остальным работникам, просто не платят зарплату, задерживают. Потому гулянки в квартире с присутствием посторонних мужчин, у которых откуда-то имелись деньги, становились все более частыми.
Как-то раз она неудачно вышла на кухню, как раз в тот момент, когда в квартиру завалила с компанией мать. Один из мужиков – высокий, с черными сальными волосами, окинул девчушку масляным взглядом, скользнул похотливым взором по маленьким бугоркам в районе груди, по худеньким бедрам в домашних брюках, что-то шепнул матери, а потом спросил громко:
– Это, Алька, дочь твоя, что ли?
– Ага, Катька это – и прикрикнула на девочку – иди давай, че встала?
Катя ушла к себе и накинула крючок на дверь. С напряжением вслушивалась в то, что происходит на кухне – вот гости произносят тосты, вот песни петь начали, среди них выделяется голос матери, совсем пьяный...
Через несколько минут она услышала под дверью:
– Катя! Катюша, открой!
– Мам, тебе чего? – спросила она. Ей показалось, что рядом с ней находится кто-то еще.
– Кать, открой, поговорить надо!
Катя встала и откинула крючок на двери. Так и есть – рядом с матерью стоял тот самый, с черными сальными волосами.
– Сотка! – сказала ему мать.
– Ты с дуба рухнула, дура? – грубо спросил мужик – полтинника хватит!
– Ладно, договорились. Катька – обратилась она к дочери – подними футболку-то, не стесняйсь!
– Мам, ты что, с ума сошла?! – спросила Катя.
– Ты еще поспорь с матерью-то! – она резко, несмотря на свое состояние, подошла к дочери и задрала ей футболку.
Катя оттолкнула ее от себя, пролетела мимо мужика, схватила кроссовки и выскочила на лестницу. На улице стояла темень, но было лето, а потому погода даже ночью была теплая. Она кинулась бежать в сторону дома дедушки. Окна в доме уже не светились – Виктор Ильич лег спать. Катя осторожно открыла ворота и вбежала во двор. Кобелек Верный, всегда чувствовавший любимую хозяйку по запаху, кинулся к ней. Она дернула дверку летней кухни – открыто. Вбежала внутрь, улеглась под теплое покрывало на старенькую кровать и, ни о чем не думая, уснула.
Утром проснулась от того, что дедушка гладит ее по волосам.
– Катюш, ты почему не постучала?
– Дед, да ты спал уже. Я не стала тревожить. Мне и тут неплохо.
– Никуда это не годится – среди ночи бегать. Опять она там натворила что-то?
– Компанию привела. Я уснуть не могла – они шумели, потому прибежала к тебе.
Катя не стала рассказывать деду про то, что случилось на самом деле.
– Пойду, посмотрю, как она там. Эти ушли уже, наверное.
– Ты завтракать потом приходи – сказал дедушка – и баньку я сегодня затопить собираюсь.
– Я быстро – пообещала девчушка – одна нога здесь – другая там.
Когда она пришла домой, никого уже не было. Обычно после таких пьянок, мать, просыпаясь наутро, гнала всех из дома, а сама сидела на кухне мрачная, с больной головой, и отпивалась ледяной водой из-под крана. Вот и сейчас она занималась тем же самым. Бросила на Катю угрюмый взгляд.
– Ты чего вчера взъерепенилась-то, дура?! У этого перца бабла немерено, ничего бы с тобой не случилось, если бы он на твои сиськи посмотрел! Надо же, недотрога! А жрать че, ты подумала об этом?
Глядя на нее, Катя вдруг со страхом почувствовала, что в ней закипает это страшное, неподвластное и неконтролируемое, чувство ненависти.
– Может, ты меня своим ханыгам вообще продавать будешь? – прошипела она, склонившись к матери.
– Жрать нечего будет – сама под них ляжешь!
Катя схватила нож и с силой воткнула в ровную гладкую поверхность стола.
– Пусть только еще кто-нибудь из твоих хахалей попробует ко мне приблизиться! – отчеканила она – убью к черту, а потом скажу, что оборонялась, поняла?!
Мать, было подскочившая со стула, глядя в страшные глаза дочери, снова уселась на место. Катя, не глядя на нее, вышла из дома.
Она позавтракала с дедом, болтая с ним о том, о сем, потом легла на широкую постель в комнате и взяла в руки книжку. Она думала, что это у нее от одиночества – книжные герои были ей друзьями и заменяли реальных людей.
Этот день до самого вечера она провела у дедушки, помогая ему по хозяйству и в огороде. Домой на ночь не пошла – осталась с ним, тем более, у дедушки было хорошо и спокойно.
– Катенька, может, тебе и правда ко мне переехать? – спросил Виктор Ильич.
– Может быть, дедушка...
– Хватит мамку стеречь, она взрослый человек, пусть сама за свои поступки отвечает... Поздно, видать, учить ее уму-разуму...
Он не успел договорить фразу, как раздался стук в дверь.
– Кто это может быть? – обеспокоенно спросил дедушка – и собака не лаяла... Войдите!
Дверь отворилась и вошел милиционер.
Продолжение здесь
Спасибо за то, что Вы рядом со мной и моими героями! Остаюсь всегда Ваша. Муза на Парнасе.