Часть четвёртая.
Кладбище они миновали в лёгких и светлых сумерках. Геннадий оглянулся на Яшину могилку без страха и печали.
А вот когда подошли к магазину, возникла проблема в лице продавщицы Таньки. Она, раскрашенная, как индеец на тропе войны — ярко-синие тени на веках, жуткий свекольного цвета румянец, малиновые губы и чёрные брови от переносицы до висков — сидела на лавочке среди сельчанок и вроде была занята беседой. Геннадий поздоровался и хотел идти дальше. Но женщина игриво остановила его:
— Эй, Генка, почему мимо идешь? Запнёшься ведь.
И Геннадий споткнулся! Женщины захохотали. Продавщица поднялась, подошла к нему и спросила:
— Почему не зашёл? Сегодня привоз был. Я кой-чего тебе оставила. Сейчас магазин открою.
— У меня денег с собой нет, — попытался отговориться Геннадий.
— Завтра отдашь, — заявила Танька, мёртвой хваткой вцепляясь ему в руку. — Я не тороплю.
И она потянула его к двери с амбарным замком. Открывая, попыталась прижаться к Геннадию сдобным боком. Выручил Васька, втиснулся между парочкой и косяком двери, прошёл внутрь и разразился критикой в адрес помещения, прилавков и нищенского ассортимента товаров. Танька тут же отлипла от Геннадия и стала крыть тех, кто приезжает из другой деревни и показывает норов, будто в самой Чите живёт. Она вынесла из подсобки и швырнула на прилавок несколько банок свиной тушёнки, которую Геннадий сроду не ел из-за количества сала, печенье в пакете, пачку грузинского чая величиной с кирпич и — о чудо! — мармелад «Лимонные дольки». С водкой обошлась почтительно, только чуть стукнув донышками о дерево. Пощёлкала счётами и буркнула: «Двадцать пять рублей». Васька нахмурил брови и принялся подсчитывать в уме стоимость покупок. А с математикой у него было хуже, чем с другими предметами. Геннадий так обрадовался мармеладкам, которые и в его городе нечасто появлялись в магазинах, что сказал, улыбаясь:
— Танечка, я вам очень благодарен! Вы даже представить не можете как. Знаете что? Какие у вас есть самые лучшие духи для женщин? Приплюсуйте к моей задолженности. Это мой подарок за прекрасное обслуживание!
Васька возмущённо выпучил глаза, а Танька зарделась от удовольствия. Геннадий понял это по её шее, которая не была покрыта толстым слоем светлого тонального крема. К Васькиной радости, духов не оказалось, потому что к празднику Восьмое марта завезли какую-то «Елену», которую пришлось отправить назад целиком. Может, и хороший товар, но цена у него оказалась плохой — двадцать рублей. Геннадий отметил для себя, что эти духи столько же стоили и в городе. Он сам покупал их Иринке.
Ох, Иринка… Геннадий попытался скрыть свои чувства, хотя Танькино поведение потребовало экстренных мер. Женщина явно выпила, дожидаясь его. Снова выручил Васька. Он с показной доверчивостью рассказал, что пришлось победить какую-то погань на кладбище, и за это бабка-нелюдимка накормила их похлёбкой.
Упоминание о сумасшедшей уничтожило Танькин пыл. А когда узнала, что они принесли от бабки траву, показала рукой на дверь магазина: уходите побыстрее, не задерживайте занятую женщину.
Точно такую же реакцию выдала и Дора, узнав, что соседушка с ребёнком навестил нелюдимку. Однако траву взяла, завернув её в два слоя тряпок. Потом одумалась и пригласила к столу: «Нажарила лепёшек со шкварками. Чего не жрамши, на пустой желудок, спать ложиться? Желудок пустым не был, но Геннадий согласился разделить с семьёй Доры ужин. Конечно, он захотел побольше узнать о сумасшедшей от взрослого человека.
Когда пришла пора чая и разговоров, Васька с девчонками выскользнул из-за стола. Геннадий понимающе усмехнулся: у героя был такой важный вид, словно ему предстояло получить медаль за отвагу. Через пять минут он сунул ушлую мордочку в приоткрытую дверь и поставил дядьГену в известность:
— Я к девкам на сеновал.
Дора тут же объяснила:
— Старое сено осталось, не жалко. Пусть играют.
Пришёл её супруг Юра Забелин, и разбитная, напористая женщина сразу превратилась в покладистую тень мужа. Так здесь было принято: кто денежку в дом несёт, тот и главный, того и слушается семейство. А Юрка работал в колхозе ветеринаром, получал разовые выплаты за труд по договору в Сохондинском заповеднике. Кроме денег, тащил в дом дичь, мясо, подношения сельчан, и Доре не нужно было ломаться по уходу за скотом: двадцать голов овец, две коровки, два коня — это же ерунда, детский сад, а не работа. Юрин отец в годы коллективизации и выселения казаков спрятался в бурятском улусе, прошёл войну и упокоился с миром на Алтанском кладбище. Сыну оставил хорошее наследство и печальные рассказы о прошлом.
Поэтому Юра сразу сказал: бабка-нелюдимка просто отшельница из белоказаков Ширшовых, изведённых под корень советской властью. Живёт без паспорта, имени-фамилии, электричества, ходит без обуви с ранней весны до жёстких морозов в сорок градусов. Никого не признаёт, помощи не просит, знает лес лучше всяких кандидатов наук из заповедника. Сама не охотится и рыбу не ловит, всё это делает её пёс. Ненавидит шаманов, сама много чудес сотворить может. Знает, как вылечить людей и скот, но помогает, если только захочет. Вот его, Юрку, опекает, потому что они оба — последние из Ширшовых и Забелиных, двух самых сильных и богатых родов казачества бывшего Алтанского караула. Рассердилась на него только раз, когда на бурятке женился. Юра очень долго не мог найти её избушку, чтобы навестить. Сама ему в лесу явилась, когда парнишки народились. Женщин терпеть не могла. А они боялись только одного только упоминания о ней. И если уж отшельница накормила Геннадия и Ваську, то теперь им как родня, всегда выручит.
— Оставайся, Генка, в Алтане. Ты хороший мужик. Только не суйся в эти тайны, не ищи прах жены. Новую жизнь начни, — сказал ему муж Доры.
— Вот и бабка-нелюдимка мне сказал: искать проще, чем жить, — разоткровенничался Геннадий.
— Она зря болтать не станет, — подтвердил Юра.
Но Геннадий припомнил и другой совет: «где родился, там и пригодился». Уезжать ему нужно. Дети, внучки… есть ради кого прожить остаток дней. И всё же он решил провести здесь ещё несколько месяцев, помянуть жену в день годовщины гибели. И посрамить смерть, которую ему предрекли врачи, восхождением на Сохондо и Быркыхтын-Янг.
Дома он долго сидел без света, пытаясь собрать воедино всё, что относилось к тайнам Забайкалья. Во-первых, здесь противоборствуют свой и чужой дух. Во-вторых, не ладят люди, причастные к миру этих тайн: умерший шаман и потомственная казачка-отшельница. И каждый из них способен насолить и противнику, и человеку. Получается, не будь этого раздора, не было бы исчезновений и гибели несчастных? Что говорил Василий? Нужно собирать шаманов и обряд проводить, гнать чужую Снежную. А бабка-нелюдимка захотела прогнать Геннадия… Да и Яша не хотел вмешательства чужака. Есть ли у него силы не подчиниться и продолжить поиски правды? И он подумал, что найдутся.
А если всё же вернуться от всякой мистики к реальности? Геннадий ещё раньше расспросил Юрку о замёрзшем учёном из заповедника. Сосед, который был там своим, рассказал ему о выводах следствия: человек попал в зону, подобную воздушным ямам. Минусовая температура и изменения в плотности воздуха вызывали гипоксию, или кислородное голодание, и одновременно побудили раздеться. Такое парадоксальное поведение не раз было зафиксировано ранее. Отсюда и покраснение кожи, и странная поза в снегу.
Но как быть с исчезновениями? Какая сила воздействует на перемещение тел неизвестно куда?
Явился расстроенный Васька с каким-то мужичком. Оказывается, любимца соседских девок нагло сняли с сеновала, потому что мужичок из Кыры привёз родителям сахар, а Ваське — материнский приказ срочно вернуться домой. Просто в доме Геннадия не было света, и мужичок отправился к соседям. Завтра утром он должен доставить беглеца в Кыру.
Только мужичок ушёл, Васька залился слезами, сказал, что домой не вернётся ни за что и никогда. И тут Геннадия осенило. Он спросил:
— Тебя ребятишки в школе донимают? Из-за отца?
Васька кивнул. На его веснушчатом носу повисла громадная капля.
— И матери достаётся?
Васька разрыдался в голос.
— Так поезжай домой и защити её! Будь поддержкой! — сурово ответил он, хотя от боли зашлось сердце.
Ну что это за народ такой? За одним столом сидят, об одном говорят, в одно верят… А доведись человеку встать поперёк мнения начальства, идеологии — сразу начнут травить. И кого — женщину и мальчонку, а не мужика-силача, с которым только четверо милиционеров справились. Все бы они так на чужую беду откликались, как Василий, — с полной самоотдачей и мужеством, глядишь, и преступлений стало бы меньше.
Они договорились, что Васька будет приезжать с разрешения матери на выходные или каникулы. Геннадий положил ему в рюкзак гостинцы: свиную тушёнку, печенье и чай. Пострелёнок передал ему девчачьи байки об отшельнице. Оказывается, она одним взглядом может испортить здоровье женщин, отнять у них хорошую судьбу. Так не раз случалось, когда она встречала в лесу ягодниц. А ещё пёс Череня когда-то был человеком. Тот кот, который в корзине сидел, наверное, бывший охотник. Она умеет превращать человека в животное. Или даже в камень.
— Ну что ты говоришь, Вася? Этот кот — ирбис. Ты разве не слышал, что в стране два года назад появилась Красная книга? Ирбис теперь в ней, потому что находится под угрозой уничтожения из-за браконьеров. Котёнок вполне мог остаться без матери, — возразил Геннадий. — Бабка-нелюдимка хорошо поступила, выходила детёныша.
— У нас сроду таких котов не было, — стал противоречить Васька. — Это бывший охотник, который бабке не понравился.
Геннадий ещё раз попытался достучаться до Васькиного сознания:
— Животные мигрируют, переходят с места на место, спасаются от браконьеров, ищут новые места добычи. Самка ирбиса могла добраться сюда из Монголии. И её убили ради меха. Ты же знаешь, чем занимаются учёные в Сохондинском заповеднике? Они изучают жизнь зверей и растений, заботятся об их сохранении. Значит, бабка-нелюдимка им помогает.
Васька разъярился и чуть ли не выкрикнул в лицо Геннадию:
— Они землю захватили, которая раньше всехняя была! Кордонов понаставили! Порядки свои завели!
Понятно, ребёнок всего лишь повторил слова взрослых.
Распри помогли сделать прощание безболезненным. Васька скинул руку Геннадия, который хотел обнять его, и даже не обернулся, садясь в коляску мотоцикла.
Так захлопнулась вторая, мистическая, дверь к правде, связанная с двумя Василиями, отцом и сыном.
Геннадий за лето вдоволь находился по окрестностям Алтана и лесам, два раза вместе с Юрой Забелиным поднимался на голец к зимовью Быркыхта, спускался к кордону Ингода. Познакомился с учёными заповедника, лесниками, наслушался претензий к лесничеству, рассказов о наглости браконьеров, проникся энтузиазмом сотрудников, подивился тому, что молодые люди могли связать жизнь с таким глухим углом. Он сдружился с выпускником Горьковского университета Соколовым Вадимом, который не только провёл в заповеднике два года, но и сумел увлечь двух однокурсников. Теперь они работали вместе. И вот с ним-то Геннадий поделился своей болью.
Вадим серьёзно воспринял байки о двух противоборствующих духах, о столкновении двух видов магии в этих краях. Конечно, он не поверил в сказки и попытался дать своё обоснование бесследной пропаже людей:
— Геннадий, а ты ведь слышал, что кое-кто из местных плохо относится к тому, что восемь лет назад здесь был создан заповедник? Нет, в целом-то народ доволен: поголовье промысловых видов животных возросло, порядка стало больше, есть возможность для подработки… Но знаешь, вот эта местечковая спесь… Старая вольница — творю что хочу… Они-то и приводят к скрытому протесту: запугать и прогнать. А для этого — убить. Ещё до меня исчезли два лесника и один разнорабочий. Думаю, это дело рук браконьеров. Убили человека в одном месте, прошли до другого, разбрасывая одежду. А потом по своим же следам вернулись. И ведь мразей не найдёшь: здесь каждый браконьерствует, каждого подозревать можно. Чёрная людская душа всему виной, а не какой-то дух.
— Но ведь женщины погибли! И дети… — воскликнул Геннадий, держась за сердце. — Не работники заповедника….
— Ты же жизнь прожил, друг. Когда это преступников останавливали пол и возраст жертв?
— Не верю я в желание прогнать… Отзывчивее и гостеприимнее народа не видал… — сказал, еле шевеля губами, Геннадий.
Подступала уже знакомая дурнота, туманила голову, заставляла мелко и часто биться сердце.
— В целом, согласен, — ответил Вадим. — Но в любой народности могут быть отщепенцы. И ведь их не сразу разглядишь! А сами они молчат, скрываются за спинами других. К примеру, мне только один раз удалось увидеть настоящее отношение людей к нашей работе. На общем собрании наш директор сказал о будущем развитии заповедника через туризм. Это дополнительные деньги для всего Забайкалья. Я в президиуме сидел и видел, что не все довольны, даже самые ответственные работники из местных. Отчего так? Чужаков в своём краю видеть не хотят?
Геннадий потёр виски, разогнал дурнотную мглу в голове и еле произнёс:
— Я сам видел…
Что-то помешало ему договорить, но Вадим не заметил, потому что перебил Геннадия:
— А сказки да байки… Сочини хоть сотню и скажи, что от стариков слышал. Вот тебе было плохо на гольцах? Молоко или водку капал?
Геннадий отрицательно качнул головой. Плохо ему стало именно сейчас, во время разговора.
— Я тебе, Геннадий, от всей души сочувствую. Понимаю, что шансы отыскать останки твоей жены равны нулю. Восхищаюсь твоими чувствами и стойкостью. Но нужно уметь быть хозяином своей жизни. Не хочешь возвращаться домой — иди работать к нам в заповедник. Химик для лаборатории не помешает. С директором я договорюсь.
Кое в чём Вадим ошибся. Но в тот момент убедил Геннадия.
И всё же он ожидал с тягостным чувством приближения декабря. Вот помянет Иринку в годовщину смерти, попрощается с ней и уедет домой. Возьмёт на руки почти годовалую внучку, которая, судя по присланной сыном фотографии, вылитая бабка. С таким же неугомонным темпераментом и настойчивостью. И жизнь продолжится, пусть и без любимой жены. Он вылечился от смертельной хвори и сможет быть полезным своей семье и людям.
Но отчего же так щемило сердце метельными вечерами?
В начале декабря Дора потребовала от мужа привезти копну сена с покоса. И Геннадий с Юрой отремонтировали длинную телегу, общую на несколько дворов, запрягли в неё самую смирную лошадь, отправились по заметённой дороге к подножию гольца. Во время обратного пути начался медленный, ленивый снегопад.
Лошадка шла шагом, Юра на неё покрикивал для порядка. А Геннадий, вжавшись в бок копны, дышал запахом лета, ловил на рукавицу не снежинки, не хлопья, а настоящие комочки небесной ваты. Вдруг без всякого понукания лошадь перешла на рысь. Геннадий поднял взгляд: возле стены леса стояла высокая фигура. Рядом — чёрный пёс. Геннадий оглянулся, но бабка-нелюдимка со своим охранником и охотником уже скрылись в метельной круговерти, которая помчалась вслед телеге.
Лошадка остановилась только у дома Забелиных. Юрка показался донельзя опечаленным.
— Ты видел? — только и спросил его Геннадий.
Любимчик отшельницы кивнул и вытер глаза. Открылся соседу только тогда, когда сметали привезённое сено под самую крышу сеновала и сели ужинать:
— Померла бабка-то… Она никогда с горы не спускалась. И говорила: если внизу меня увидишь, значит, теперь я вместе со своими… Жалко-то как её….
— И нам с Васькой она говорила… То есть не нам, а своему Черене: может, люди тебе поесть дадут, когда меня не станет, — добавил Геннадий.
— Череня к людям не придёт. Будет охотиться, пока сможет. А потом сгинет, как любой зверь, чей век к концу подошёл, — печально закончил беседу Юрка.
— Давай поднимемся к бабкиной избушке, — предложил Геннадий. — Проверим, на самом ли деле она померла. В милицию заявим, если что. Похороним по-человечески.
— Э-э… — протянул Юрка. — Теперь избушку и не найдёшь. Точно говорю. Да и не хотела бы старуха быть в землю зарытой.
Всю эту ночь голосил ветер. А Геннадию слышался в нём вой покинутой собаки. Наутро он еле открыл входную дверь, потому что крыльцо превратилось в сугроб. «А ещё говорят, что здесь малоснежные зимы», — с раздражением думал Геннадий, пока расчищал двор. Он видел, что к Забелиным трижды приходили люди, видимо, с вызовом. Но Юрка не показывался, а Дора громко, на всю улицу, орала, что приболел хозяин и не пошли бы подальше те, кто свою скотину ценит больше её мужа.
Геннадий после обеда приготовился сбегать на лыжах к подъёму на гору, посмотреть, нет ли собачьих следов на спуске, покричать Череню снизу. Просто выполнить пожелание старухи — дать осиротевшему псу косточку.
Он осторожно прошёл по рыхлому снегу кладбища, высоко поднимая ноги, чтобы случайно не зацепить поваленный крест. И не смог миновать могилу шамана. Фотографию уже было не различить из-за плохой рамки, которая пропускала осенние дожди. Геннадий минуту постоял, опустив голову. Собрался было идти дальше, но увидел за памятной дощечкой ямищу с уже обледенелой кромкой и далее — взрытый, развороченный снег. Следы не то побоища, не то шествия тех, кто выбрался из-под земли. И эти следы вели прямо к подъёму на гору. Сразу вспомнились слова Василия: «Стухнет в этом мире — в Нижнем живым окажется… Потянет за собой нечисть…» Не здесь ли началась трагичная битва, которая завершилась гибелью отшельницы из казачьего рода Ширшовых?
Геннадий втянул носом влажный воздух. В нём ясно ощущалась неприятная нотка. Мхом пахнет? Тем, который растёт на гольцах….
И он счёл нужным повернуть назад. Шёл, каждую минуту ожидая нападения кого-то невидимого, но опасного. Укорял себя: ну что ж ты обратный ход дал? Ведь хотел же встретиться лицом к лицу с тем неизвестным духом, который унёс жизнь Иринки! Ведь смерть привела бы лишь к тому, что они будут всегда вместе… Трус, трус, трус….
Всю неделю он был подавленным, никуда не выходил, думал о своём малодушии. Из вновь приоткрывшейся двери в мир нереального потянуло ледяным холодом.
А потом случился скандал у Забелиных. Дора из жены-тихони превратилась в фурию. Она хотела подкинуть деньжат на Новый год кыринским племянникам. А Юрка отнёсся к нуждам Дориной родни без всякого уважения: отказался идти с группой работников заповедника, которые вели подсчёт лесных животных по следам, наблюдали за их жизнью. Это означало минус восемьдесят рублей из семейного бюджета. Дора орала, била посуду, расшвыривала по двору утварь. Но муж остался непреклонным. Да ещё и наглым вором: стащил у жены новогодний запас спиртного, заперся в чулане и нажрался досиня.
Геннадий понимал соседа, как никто другой: видение на дороге было предостережением им обоим. Но рассказать другим нельзя. Дора набросилась на него с оскорблениями, когда он попытался предложить ей деньги, только бы перестала изводить мужа. Потянулись пустые, смутные, совсем не предпраздничные дни. Он готовился к отъезду в Кыру, ждал автобуса, который совершал рейс раз в неделю.
Продавщица Танька сообщала новости: подростки обнаружили на обрывистом подъёме в гору поваленные деревья; чёрный пёс напугал до усрачки двоих браконьеров, отправившихся бить белку и куницу; в заповеднике снова кто-то замёрз насмерть. Геннадий хотел было уточнить о замёрзших, но не стал: решение принято, он уезжает. Да и каждое лишнее слово в общении с Танькой чревато новыми попытками сблизиться с ним.
За два дня до отъезда, когда в доме уже были заколочены ставни, ранним утром возле двора Забелиных остановился «уазик». Геннадий видел, как к соседям прошли техник и водитель из заповедника, с которыми он был знаком. А через пять минут к нему постучалась Дора, крикнула: «Скорее к нам! И помчалась на свой двор. Оказалось, пока Алтан готовился встречать Новый год, произошли поистине ужасные события.
От кордона Ингода вышли с промежутком в два дня группы учёных. Они должны были собрать данные для учёта животных. Первая поднялась на голец Быркыхтын-Янг, переночевала в зимовье, продолжила путь дальше до Агуцы. Там стала дожидаться вторую. Но она так и не появилась в назначенном месте. Раций на кордонах не было. Двое учёных, успешно прошедших по маршруту, бросились на поиски. Они нашли троих товарищей. Все были мертвы. Полураздетые тела лежали с поднятой рукой, будто перед смертью закрывались от кого-то ужасного. Кожа на лице выглядела распаренной, словно люди только что из бани. Часы на их руках остановились с промежутком в несколько минут. Вокруг — разбросанные одежда и обувь. На груди — рассыпанные спички. Тело четвёртого члена группы не нашли. Геннадий с ужасом узнал, что пропавшим оказался Вадим Соколов.
Юра Забелин хватал стакан с водкой, снова ставил его со стуком на стол и всё повторял: «Я… я должен был там быть… Вместо меня погиб другой… Как теперь людям в глаза смотреть?
Рассудительный техник, уписывая Дорину домашнюю колбасу, повторял: «Ну что ж, так вышло. Значит, у тебя судьба другая. Она и виновата, а не ты. Сберегла тебя для чего-то другого. Чуть не каждый год люди то гибнут, то пропадают. А Охотсоюз даже раций не даёт. Был бы порядок во всём, никто бы не пострадал».
Трезвый водитель с обидой глядел на полные бутылки и ругал погибшую группу: «По маршруту нужно уметь ходить. Видать, в полосу снегопада попали. Тут правило такое: не шевелись и пережди. А их понесло аж на край гольца. А Вадька-то Соколов… Он же третий год здесь. Мог бы у бывалых научиться. Говорили, что он вроде оставил товарищей и пошёл разведать, как и что. Вещи раскидывал, чтобы другим путь обозначить. Хороший мужик был. И где он теперь, Вадька?.. Четвёртый день ищут…».
Техник с водителем яростно заспорили о том, почему на груди у погибших оказались спички. А Геннадий, не слыша их голосов, произнёс только одно слово: «Снежная…». Водитель, который был из местных, сразу умолк. Юра поднял на Геннадия больной взгляд. Техник выкрикнул ещё несколько фраз, замолчал и стал недоуменно всматриваться в лица собеседников. Дора вышла из-за печки, где пряталась, пока мужчины спорили, и встала за спиной мужа.
— Что ты сказал? — переспросил водитель. — Ты хоть знаешь, что про неё нельзя упоминать? Вот только назови — и на всех беду накличешь. Молчи уж.
Геннадий давно понял, что в разных местах края были свои легенды. Но сейчас решил уточнить:
— Это почему же нельзя упоминать? У меня друг есть… Он наоборот хотел всех предупредить и сделать что-то для того, чтобы люди не гибли.
Водитель усмехнулся:
— Ну и что, предупредил твой друг? Перестали люди гибнуть? Поднимайся, Сашка. Нам нужно в Кыру к начальнику ОВД успеть. Пусть поиск организует. А то мы в этом заповеднике всё сами: сами дохнем, сами ищем.
Гости прихватили с собой колбасы и ушли.
Дора двинулась на мужа со словами: «Не пойдёшь никуда! Даже не выпущу со двора! О детях подумай!
Юра сказал:
— Сгинь, Дорка. Соколова нужно искать. Может, жив ещё. Пока в Кыре милиционеры раскачаются, пока людей соберут… Да не вой ты, ничего со мной не случится. Кроме того, что уже случилось: трус я подлый перед людьми, — он пристально посмотрел на Геннадия и добавил: — А ведь она нас предупредить хотела… там, на дороге… Не о том, чтобы по домам сидели, а чтобы людей искать начали.
— Кто это она? — завопила во весь голос Дора.
Юркина супруга ещё долго кричала, но на неё уже никто не обращал внимания. Геннадий тоже ушёл собираться. Ко всем вещам, нужным для двух-трёхдневного пребывания в лесу, он взял два мешка, вложил один в другой и посадил туда подаренную курицу.
Спросил у Юры, который уже дожидался его во дворе:
— Курица-то не замёрзнет?
Юра округлил глаза на враз состарившемся, измождённом лице:
— Эй, соседушка, с тобой всё нормально? Какая, к чертям, курица?
Далее последовал странный диалог, но Юра и Геннадий поняли друг с друга с полуслова.
— Юра… Понимаешь, два человека говорили об обряде: мой товарищ и твоя благодетельница бабка-нелюдимка. Нужно отправить чужого духа туда, откуда он взялся. Обрядов без жертв силам этого мира не бывает. Курица — ключ ко второй двери, за которой скрыта правда, — сказал Геннадий.
Юра недолго удивлялся, спросил:
— А что за первая дверь? Ну и ключ к ней….
— Первая дверь — то, что есть на самом деле. Не шаман, не бабка-ведьма, не какие-то хреновы Нижние миры. Простая реальность. А ключи к ней — ты да я. Пойдём искать Вадима, живого или мёртвого.
Юра быстро сориентировался:
— Брось ты эту курицу. Тоже мне, нашёл жертву. Санки возьму и барана. Пойдём, поможешь отловить.
Голец Быркыхтын-Янг пологим склоном издали напоминал детскую горку. Точно такой же был и с другой стороны, от Ингоды. Его «подпирал» съезд на Агуцу. По «бокам» — крутейшие обрывы. Однако Геннадий знал, что пологий склон больше выматывает, чем крутой. Буквально выжигает силу и дыхание, делает человека вялым и безразличным, превращает мускулы в желе. Он испытал это на себе ещё летом. Но сейчас ему было нельзя сосредотачиваться на ощущениях.
Они поднялись чуть выше столба — отметки о двух тысячах метров. Высота давала знать о себе частыми точками сердца и головокружением. До зимовья Быркыхта оставалось минут двадцать ходу. Но вдруг от камня, сверкающего ледяной макушкой, отделилась тень.
Бледное солнце поливало голец неласковым светом, играло в воздухе блёстками снежной пыли. Огромный пёс, как сгусток мрака, неподвижно сидел и наблюдал за людьми янтарными глазами.
Юра воскликнул:
— Череня! Пришёл, да? А я и косточки не захватил….
Потом Юра горячечно зачастил:
— Генка, я чую: здесь нужно барана резать. Сейчас… Буряты так делают: сначала кровь пустят, потом кишки вынут. На уголья их раскидают. Но костёр здесь не разведёшь. На снег потроха бросим.
И он склонился над рогожами на санках.
Пространство вокруг них заиграло радужными кольцами. Геннадию показалось, что на миг всё смешалось: и анемичное солнце, и неяркая синева небес, и покрытые траурной зеленью холмы внизу, и режущий глаза лёд на скалистых уступах. Смешалось, закружилось, придавило. Он упал на колени, постарался справиться с головокружением.
— Генка!.. Ну чего ты? Помогай!.. — донеслось откуда-то издалека.
А в голове ожил голос отшельницы: «Убивать можно зверю, а не человеку. Настоящий обряд от сердца идёт, а не от того, что тебе скажут». Геннадий хотел крикнуть Юре, что не этого ждала от них нелюдимка, что он ошибся, но глотка оказалась забитой снегом. Слепящий мир дохнул жаром, захотелось скинуть одежду. Геннадий пополз к Юре, а потом понял, что наоборот движется назад. Под ногой не оказалось тверди, и он сполз на брюхе вниз.
«Расшибусь! — мелькнула мысль. Но она оказалась совсем не нужной, не подтолкнула к тому, чтобы сопротивляться. Расшибётся, знать, такая судьба.
— Генка! — Рядом раздались рокочущие звуки.
И он очнулся. Залепленные снегом глаза ничего не увидели. Но Геннадий понял, что падение со скал ему не грозит, он всего лишь съехал в какую-то ложбинку на самом подъёме. А этот чёртов обряд ни к чему. Нужно просто поискать здесь. Возможно, Вадька Соколов хотел спуститься в Алтан за помощью. И Геннадий пополз вверх. Нашарил одной рукой камень, подтянулся. Потом ещё и ещё раз. А в третий раз рука нащупала что-то другое… Он уткнулся лицом в колкий снег и растопил его слезами.
Юра спустился к нему, и они руками откопали тело. Вадим лежал в так называемой позе зябнущего человека: на боку, обняв себя руками и согнув ноги. Его не похищал дух Горы, он просто замёрз. Веки на одном глазу были приоткрыты, из-под них блестели кристаллики льда.
— Тащи санки, — распорядился Юра.
— Нельзя… — тихо откликнулся Геннадий. — Нужно милицию звать. Пойдём в Алтан, сообщим всем. Может, у кого-нибудь фотоаппарат найдётся. Как умники из заповедника не догадались осмотреть другой склон гольца?
— А если зверь?
Геннадий ничего не ответил, посмотрел вверх. Пёс по-прежнему был рядом.
— Ну тогда пошли уж скорее, — сказал Юра.
Отыскались лыжи Соколова, и они сделали из них метки на случай внезапного бурана. Барана и санки бросили там же. «Ошиблась отшельница. Всё же я сгодился там, где не родился, — подумал Геннадий. — Хоть одну дверь к правде открыл. А сколько ещё таких дверей есть в этом краю?
Баран каким-то чудом пришёл к селу на следующий день, его опознали по кожаной бирке на ухе. Мальчишки заметили в селе громадного чёрного пса, который не лаял. Приехали следователи, спустили Вадима с гольца, увезли в Кыру. Вскрытие показало, что все люди погибли от замерзания. Уголовное дело об их гибели завели только весной.
Ближе к лету Геннадий вернулся в Алтан. Он не смог остаться в городе. В больнице по какой-то случайной причине умер Василий-старший. И теперь нужно помочь Рите вырастить Ваську. «Прости, папа, — сказал умный сын Геннадия. — Ты снова совершаешь ошибку, потому что не сможешь ничего изменить». А он промолчал. Зачем слова тому, кто знает и делает? А он точно знал, что на лыжной тропе у кордона шамана к нему обернулась не его незабвенная Иринка. Он увидел свою новую жизнь в том краю, где точно сгодится.
***.
Над землёй на ветрах мечется Снежная. Ей не известны силы, привязавшие её к горам. Она не видит и не понимает, что творится внизу, ищет всего лишь тьмы, холода и покоя — таких, которые были там, наверху, когда боги создавали миры. Она не знает, что сеет смерть, тайны, распри, страхи, легенды. Потому что всё это про неё выдумали люди.