Розена Лариса
повторяется на других сайтах
ВСТРЕЧА, ИЗМЕНИВШАЯ ЖИЗНЬ
Я, задумавшись, шёл по улице Мира. Почему-то перепутал, поторопился и вышел из маршрутки намного раньше, чем следовало. Я не поехал на такси, решил сэкономить деньги. Мне было совсем нелегко материально – дорогая плата за квартиру, питание, одежду, обувь. Ну, словом – всюду расходы, а доходы тоже были, но всё это надо было планировать и распределять так, чтоб хватало. Думая о своём, я продолжал идти, ускоряя шаг. Вдруг на перекрёстке меня окликнули:
-Алик, милый мальчик, здравствуй! – я внезапно остановился:
-Вы не обознались? Меня зовут – Альфред…
-Прости, я по-свойски. Ну как ты? Давно тебя не видела.
- Вы о чём?
-Ты что, уже забыл меня? Я же соседка Лии, с которой ты был знаком.
-Ах, вот оно что, - растеряно, промямлил я, покраснев.
-Ну да, я тётя Аля, мы рядом с Лией жила, она всегда заходила за хлебом, когда забывала его купить.
-Что-то не вспоминаю. Вы меня извините, я спешу…
-Понимаю, беги!
Я убыстрил шаг. Вдруг услышал, как дама, разговаривавшая с этой женщиной, спросила у неё:
-Это кто, твой знакомый? Как хорош этот юноша, просто – удивительно…
-Это мальчик по вызову. Он обслуживал мою старую соседку. Она уже умерла, но до конца с ума сходила по мальчикам!
-Ах, вот оно что…
- Жаль мне его - несчастный! Жизнь легко повела его не по той дороге. Ни образования, ни жилья, из деревни! Что оставалось делать? А это – Москва! Она слезам не верит. А сам он очень хороший, добрый, заботливый. Родных нет, помочь некому! Таких этот город ломает!
-Боже мой! Мне его тоже стало очень жалко! Красивый, газа добрые, лучистые, стеснительный. Заикаться стал, когда Вы напомнили ему всё это некстати.
Далее я слышать уже ничего не мог, направился к метро, решив, что так доеду быстрее и забыл эту встречу.
Через неделю меня попросила к себе начальница и объяснила, меня вызывает одна престарелая дама, она заплатила, ждёт меня к шести часам вечера. Я кивнул головой, взял бумажку с адресом и вышел из кабинета. Ехать требовалось сегодня. Мне надо было забежать домой, принять ванну, переодеться, прихорошиться, спешить к очередной старушенции.
Быстро привёл себя в порядок, на бегу пообедал в одной забегаловке. Немного выпил пива для расслабления и полетел по указанному адресу. Когда я уже спокойной и вальяжной походкой приближался к её дому, две молодые женщины остановились рядом и стали громко говорить, что я необыкновенно красив. «Что мне от этой красоты? Бегай по городу и обслуживай старух. Да и вообще, что они с ума посходили? Красив, есть и красивее. И счастливее… Честно сказать, тошнит уже от этих сумасшедших бабок. Слюнявые, не промытые, потные, не знающие меры. Если б была мама жива, разве пришлось бы так жить?». Вспомнилась последняя. Она просила его приходить почти каждый день. Он уставал, Когда он входил, сразу набрасывалась на него с поцелуями, подарками.
- Радость моя, смотри, какую я тебе цепочку купила, нравится?
-Нет!
-Почему? Золотая!
-Слишком тоненькая, короткая. Хочу толще, длиннее!
-Ах, знал бы, как и я того же хочу! Ну, иди ко мне, мой мальчик, погрей мамочку! Сделай то, что мне хочется, завтра будет тебе, что ты хочешь. Эту - тоже забирай! Да возьми на столе стакашек, дерябни водочки! После покормлю посытней! Ну, рыбка, быстрей!
-Если мыться не будете, вообще откажусь к Вам ходить! Жуткий запах!
-Не капризничай, мамочка ждёт!
«Как всё омерзительно! Но куда деваться? – Подумалось мне, - Фр. Ну, ладно, не вспоминай эту мерзость!», – приказал я себе.
Убыстрив шаг, почти бегом вбежал в подъезд. Запыхавшись, остановился на втором этаже, пригладил волосы, успокоился и нажал на звонок. Дверь открыла пожилая женщина, ещё миловидная, но уже не первой свежести. Меня пригласили зайти, что я и сделал.
Когда вошёл и огляделся, увидел довольно приличное помещение, но захламлённое. Или здесь давно не жили хозяева, или давно не делали хорошей уборки. Ну, мне было вообще-то безразлично, убирают в квартирах, куда меня приглашают, или нет, главное, что меня волновало, чтоб были чистые простыни. Дама представилась мне:
-Здравствуйте, будем знакомы! Я – Юлия Павловна. Как Вас зовут, молодой человек?
Я сразу узнал ее - это была приятельница той женщины, что остановила меня на перекрёстке, неделю назад. Немного смутившись, ответил:
-Вы ведь знаете, как меня зовут!
-Представьте, забыла.
-Как же Вы меня вызвали?
-Это сделала моя приятельница в виде шутки, - она не хотела признаваться мне, что пожалела меня, но я их тогдашний разговор запомнил, он ранил меня.
-Если так, то я пойду?
-Нет, останьтесь, ведь время оплачено?
Я промолчал, не понимая, что ей взбредёт в голову.
-Проходите, пожалуйста, располагайтесь.
-Я прошёл в гостиную и стал раздеваться. Когда уже всё сбросил с себя, подошёл к ней, обхватил за тонкую талию, прижался, начал её целовать, подталкивая к дивану. Но она рывком отстранилась от меня, и, немного задыхаясь, произнесла:
-Сходи–ка, милый, в туалет.
Я отошел и побежал в прихожую. Она шла за мной почти рядом, показывая, где он находится. Когда я зашёл внутрь, дверь за мной захлопнулась. Дернул её, не открывалась. Мне стало понятно – меня закрыли. Стучал, ничто не помогало. Тогда стал просить, чтоб меня выпустили. Но она произнесла:
-Вымой-ка, дружок, туалет, как следует. Отскобли чище, там всё, что необходимо для этого, стоит рядом. Когда помоешь, постучишь в дверь.
Я стоял совершенно голый и злился. Бывали всякие переплёты. Но в таком - был впервые. Наконец, встав на колени и нагнувшись над унитазом, сдерживая гнев и слёзы, стал отдраивать туалет. Его давно не чистили. Пришлось усердно скоблить и натирать до блеска. Когда, наконец, было кончено с этим, я постучал в дверь.
Она стояла около открытой двери, будто не произошло ничего особенного, усадила меня на кухне за обеденный стол, напоила чаем, накормила пельменями, показывая на часы, что оплаченное ею время ещё не закончилось. Я тоже посмотрел на часы и расстроился - до конца было ещё – ой – ой! А мне хотелось убраться от неё прямо сейчас…
Хитрая старушенция всё поняла и лукаво улыбнулась, ничего не сказав. Но когда она мне подала ещё домашнее жаркое, я вообще стал блаженствовать. Почему-то нахлынули старые воспоминания далёкого детства, как мы с мамой в деревне ловили петухов, чтобы зарезать, и делали из них жаркое. Они уже были старыми и неповоротливыми, но убегали от нас резво, будто понимали, что им грозит. Вспомнился наш старый дом. В нём всегда было тихо, уютно, спокойно. Стали выплывать из памяти учителя нашей сельской школы, ребята, с коими учился. Соседские сады, куда мы забирались тайно по ночам и всё очищали. Может, из озорства, может, такие вкусные у них были груши и яблоки. Даже вспомнилась Настя, за которой я всегда заходил, когда шёл в школу. Да, жизнь была интересная и настоящая, не то, что сейчас…
Мама вкусно готовила. Мы жили с ней дружно. Но вскоре пришла беда - мама слегла, её увезли в больницу, а меня отдали в детский дом. Жить там мне было нелегко – холодно, голодно. Творилось тоже непонятно что, даже становилось страшно. В детдоме меня навещала тётка по покойному отцу. Приносила, что-либо из еды, смотрела, как я ем, словно голодный волчонок, гладила по голове. Вскоре она оформила надо мной опеку и забрала к себе. Мамы уже не было. В детдоме мне завидовали. Все ребята мечтали, чтоб их кто-нибудь усыновил или взял над ними опеку, забрал из детского дома – этакого вертепа. Там ведь подростков насиловали богатые дяди, видно они платили за это воспитательницам. А те, вечером с ужином подсыпали снотворное, потом уже делали с ребятишками кто что хотел.
Когда я оказался у тётки, мне показалось, что всё будет хорошо. Она была ласкова со мной, всё целовала, гладила по спинке. Иногда мне это не нравилось, но терпел. Надо сказать, я уже в тринадцать лет был развит не по летам – большой, красивый, сильный, почти - юноша. Тётке я помогал по хозяйству, убирал в доме. Иногда варил обеды. Однажды мы решили отпраздновать день её рождения. Она выставила на стол графин водки. Также наложила в тарелку пельменей, сделала свиные отбивные. Пить водку я не хотел, но она настояла, сказав, на день рождения полагается выпить за здоровье хозяйки и гостей. Мы поели. А потом она повалила меня на лавку, привязала руки к ней ремнём и изнасиловала. Мне было плохо. Я не мог вырваться. Когда она развязала меня, ни слова не говоря, я вышел, вроде, во двор, а сам быстро побежал огородами из посёлка. В Москве долго блуждал, побирался и оказался там, где нахожусь и сейчас…
Воспоминания затуманили моё сознание. Опомнился, посмотрел на хозяйку, она вновь лукаво улыбнулась и тихо произнесла:
-Оденься!- при этом, кинула мне в руки брюки и рубашку.
Я быстро все натянул на себя, и вдруг заплакал. Юлия Павловна растерялась:
-Ну, что с тобой, милый? – спросила она тревожно.
-Ничего. Так просто. Увидел, как люди по-человечески живут, что Вы – очень добрая и сердце захолонуло! Стыдно стало. Знали б, как мне всё это нелегко! Но что делать? Ничего же не умею. Разнюнился тут перед Вами. Просто не сдержался, - я опустил глаза от замешательства.
-Успокойся, ещё не всё потеряно, успокойся! Мы с тобой что-нибудь придумаем – она одобряюще улыбнулась, я тоже. Моё смущение потихонечку рассеялось.
Мы прошли в гостиную. Она усадила меня в кресло, принесла на подносе кофейный сервиз, разлила по чашечкам кофе. Он был очень ароматный, терпкий, крепкий. Я даже посмотрел на неё с удивлением, подумав: «Откуда такой необыкновенный кофе? Подобный никогда не попадался мне в магазинах!». Она поняла меня и пояснила:
-Этот кофе привезли в подарок мои ученики из Бразилии. Недавно приехали оттуда с гастролей. Нравится? Пей, сколько хочешь. У меня этого добра много.
-Да, нравится! Очень, первый раз такой пью! Спасибо! – Так я догадался, - её деятельность связана каким-то образом с музыкой. Но расспрашивать постеснялся.
Мы пили и слушали песни Шаляпина по интернету. Время тянулось медленно. Она стала читать мне о жизни этого артиста, рассказала один факт из его биографии:
-После революции он ещё находился в России, не эмигрировал. Попросило его новое революционное правительство страны дать сольный концерт для рабочих завода. После выступления денег не дали. Это ему не понравилось. Неожиданно он увидел в углу, средь валявшихся прочих реквизированных вещей, соболиную шубу. Он не растерялся, заявил: «Дайте хоть эту шубу, если денег нет!». Дали ему её. Сначала-то он был, вроде тебя, простым деревенским увальнем. Однажды его пригласили благородные люди в гости. За обедом слуги подали яйца. Он не знал, как их едят. Надавил на одно с силой вилкой, желая размять, яйцо вскользнуло и полетело в глаз кому-то из гостей. Это потом он уже стал «великим» Шаляпиным – вырос! Вот и ты расти!
-Интересно! Оказывается, все мы с прошлым, - заметил я.
-Видимо, так, – подтвердила она мои слова,- я тоже не коренная москвичка. Жила себе на Урале, да вот приехала в Москву учиться и осталась тут.
Слушая, бросил взгляд на стены. Там висели картины. Одна меня очень заинтересовала. Спросил у Юлии Павловны, кто этот художник, что там нарисовано? Она ответила:
-Художника зовут Питер Пауль Рубенс. Жил он в 17 веке во Фландрии. Известен на весь мир, как неподражаемый мастер живописи. Был образован, являлся дипломатом при испанском дворе, выполнял очень деликатные дипломатические поручения. Как-то, рисуя на веранде королевского двора очередную картину, увлёкся. К нему подошёл придворный, увидел его за этим занятием, спросил:
-Что, великий дипломат на досуге занимается живописью?
Рубенс оторвался от работы над картиной, взглянул на него и смело ответил:
-Нет, великий живописец на досуге занимается дипломатией!
Был такой ещё с ним интересный случай. Алхимики в то время усиленно искали в своих опытах - философский камень и золото. Денег на опыты не хватало. Один из них, подошёл к Рубенсу и стал уговаривать работать с ним. Он, де, скоро сумеет делать золото из других сплавов. Рубенс на это ответил: «Моя кисть уже сама делает золото!». Ему всю жизнь везло. Даже, когда его первая жена умерла, в 54 года он женился на 16 летней красавице, от брака родились дети. Вот здесь, на этой картине, изображена его молодая жена Елена Фоурмен с детьми. Это – копия, но работа хорошая. Сначала Рубенс имел в своём распоряжении много учеников. Но, женившись на молоденькой девочке, распустил всех и рисовал уже один. Видимо, он стал ревновать, дабы жена не увлеклась кем-либо из молодёжи. При жизни он имел уже великий почёт и несметное богатство. После смерти художника, его провожала вся столица. Впереди шли сановники города, один из них нёс в руках красную атласную подушечку, на которой лежала золотая корона, показывая этим, что хоронят короля живописи – незабвенного Рубенса!
Некогда один художник, исследуя жизнь Рафаэля, сказал о нём: «Он прожил короткую жизнь, но жил, как князь». Так же можно сказать и о Рубенсе. А вот Рембрандт, живший с ним почти в одно и то же время, и не менее гениальный, чем Рубенс, а даже более, умирал в бедности, за гробом шла только одна, плачущая дочь, более никого не было. Кто пойдёт провожать бедняка? Правда, ранее он был тоже богат, но везенье, с его новаторскими поисками в живописи, покинуло его. То есть другие художники, нередко, голодают, не у всех идут дела успешно. Тут необходимы и талант, и большой и упорный труд, и везенье. Некоторые, даже одаренные, ничего не добиваясь, спиваются и погибают. К примеру, русский художник, тонкий колорист и рисовальщик Саврасов, погиб, задохнулся в той удушливой атмосфере, в которой жил. Помните его картину «Грачи прилетели»? Воздух в ней, трепещет, живёт. Теребящая душу, тонкая, вся в акварельно - нежных красках - природа, утро и грачи. Родина, наша родная, печальная матушка Русь. А композитор Мусорский – Мусорянин, как прозвали товарищи, тоже из-за этого погиб! Как-нибудь прослушаем записи его прекрасных опер. Очень талантлив, сгорел прежде времени. А поэтесса Марина Цветаева?! Да и сколько их, таких было! Отдавать себя искусству - очень нелёгкое дело! Кто заранее может знать, как обернётся судьба!
Слушал я все рассказы Юлии Павловны и удивлялся. Оказывается, был и другой мир, кроме того, в коем я находился! Мне очень возжелалось познакомиться с ним поближе, узнать, как можно больше из жизни таких замечательных людей. А ещё меня поразили её разносторонние знания во многих областях искусства.
Наконец мы расстались. Дома я обнаружил в кармане деньги. Я улыбнулся и спрятал их в свою копилку. Копил деньги. Думал купить хоть какой-то уголочек, чтоб не мотаться по чужим углам и ещё хотел учиться…
Она не отступала от меня. Может, у неё были какие-то планы, я не хотел в них вникать. Зачем? Меня встречают по-человечески, кормят, поят, помогают материально. Что ещё мне надо? А дальше – видно будет, жизнь сама всё покажет.
Много позже я понял и оценил её отношение ко мне. Её поразила моя судьба, она вытаскивала меня из самого ада! Вот почему она вызвала меня первый раз – чтобы посмотреть, кто я на самом деле? Это был очень смелый и рискованный шаг с её стороны! Ведь я мог оказаться вором, пьяницей, обманщиком! С первого раза трудно всё правильно понять! Но она была чутким человеком. У таких людей – особенная интуиция. И я решил – пусть лепит из меня, что хочет, сопротивляться, не намерен.
Каждый вечер у нас был расписан: изучение классической музыки, живописи, поэзии, литературы. Я захлёбывался от знаний, но мне было всё это очень интересно. Как-то мы стали изучать и Евангелие. Я попал в совершенно другой мир, из коего уже не хотелось возвращаться. Затем она пристроила меня на работу – переписчиком нот. Находились такие чудаки, кои желали читать ноты, не напечатанные на компьютере, а переписанные от руки. На жизнь мне хватало. Был доволен. И сразу решил продолжить обучение в вечерней школе.
Вскоре я стал неплохо играть на рояле. Всему обучала меня моя новая приятельница – Юлия Павловна. Как-то я исполнял песни Шуберта. Вдруг я услышал – мне подпевают. Обернулся, увидел – поёт молодая женщина. На неё падает солнечный луч из окна, она так вдохновлена, что, кажется, с этим лучом она улетит скоро куда-то ввысь, откуда прилетела. Волосы её выбились из причёски, распустились по плечам, щёки разрумянились, глаза искрились, переливались, фосфоресцировали, излучали небесный отсвет. Я обомлел, увидев такое, и сразу стал исполнять «Аве Мария» Шуберта. Она немедленно поддержала меня и запела сочным, тёплым голосом, взывающим к Самой Матери Божией:
«АВЕ МАРИЯ»
Сколько грусти, сколько неги,
Томления и прозрачной возвышенности
В «Аве Мария» Шуберта - Гуно.
Душа задумывается, трепещет,
Рвется к небесам.
Аве Мария! Что лучше,
Чище и доходчивей
Может услышать Божья Мать?!
Аве Мария! Прими мою молитву,
Мои тоску и печаль
О содеянном, и греховном!
Прими моё стремление
К очищению и смирению.
Аве Мария! Матерь Божья! Услышь меня!
Она пела, её голос взывал к небу, но казалось, она уже находилась там, склоняясь перед Божией Матерью в низком поклоне, и с трепетом целуя Ей руку.
Внезапно она вздрогнула и замолчала. Видение исчезло.… И вновь передо мною стояла немолодая, приятная женщина. Меня совершенно потрясла эта сцена! Оторвав руки от клавиш, приложил их к закрытым глазам и зарыдал. Не мог остановиться. Она молчала. А я всё рыдал и рыдал. Когда успокоился, произнёс:
-Простите, само собой вышло! Мне стало очень больно и стыдно от всего прежнего!
-Ну, ну, мальчик, не расстраивайся. Но видит Бог, я сразу поняла, ты - с сердцем, у тебя будет великолепное будущее!
-Мне стыдно перед всеми: собой, Вами, Богом!
-Это очень хорошо! Покаянные слёзы самые светлые, самые очистительные!
-Спасибо! – прошептал я, продолжая сидеть за фортепьяно. Я был опустошён, потрясён, перерождён. И всё это сделала она – моя спасительница!
Однажды я исполнял у неё первый концерт Чайковского, забылся, отвлёкся и стал сочинять сам. Она подошла ко мне, в волнении спросила:
-Кто это, Алик?
Я смутился, произнёс что-то невнятное, но она догадалась, - это я сам сочиняю. Села на диван и задумалась, я перестал играть. Вдруг она встала, распрямилась и уверенно произнесла:
-Вот что, дорогой, надо поступать в консерваторию! - Я растерялся. Она заверила, там я буду получать неплохую стипендию, она тоже, со своей стороны, поможет.
Может, я никогда бы и не поступил туда. Но у Юлии Павловны были связи. В прошлом она имела звание народной артистки. И вот уже я учусь в консерватории и на конкурсе имени Петра Ильича Чайковского за свой фортепьянный концерт получаю первое место…
Но пока шло всё гладко. Надвинулись и неприятности. Затесался в компанию «гениев», стал пить, кутить с дружками из «золотой молодёжи». Они за это просили меня помочь им в их бездарных сочинениях. Итак, со своей «красивой жизнью» я докатился до того, что меня отчислили со второго курса консерватории. Я боялся заикнуться об этом моей благодетельнице. Но она каким-то третьим чутьём всё пронюхала. Долго билась, чтоб меня восстановили. Ничего не получалось. Я бросил попойки, оргии и стал усиленно работать над новым фортепьянным концертом. Наконец, он написан. Пробить его в России не удалось. Я отдал его на исполнение французам, конечно, не без помощи Юлии Павловны. И, о, чудо! Мой концерт исполнили в Париже! Всё прошло с триумфом. В консерваторию вернули. Но уже я отшил всю эту компашу и стал учиться и работать по-настоящему…
У меня была очень насыщенная жизнь: писал музыку, ходил на симфонические концерты, слушал чужие произведения, читал книги, изучал живопись, поэзию, был переполнен искусством. Но мне многие студенты очень завидовали. Может, мир так устроен, люди не могут не завидовать, или я вёл себя неправильно - слишком открыто, доверительно. Надо же было всё скрывать, а я, деревенщина, не понимал этого ещё. Хотелось, видно, показать, что я не хуже других. Доходило дело до доносов и клеветы. Даже непонятно, откуда такие факты находили мои недруги, коих никогда не было.
Всё также я посещал Юлию Павловну, обсуждал с ней мои музыкальные композиции, программы концертов и сольных выступлений на гастролях… По гостям не ходил, только работал, работал и работал… Частенько мы с ней посещали интересные места в Подмосковье, бывали на выставках прикладного искусства, посещали новые выставки в других музеях, обсуждали увиденное.
В один из вечеров, желая кое, что обсудить, я заглянул к Юлии Павловне на огонёк. У неё сидела молодая симпатичная девушка лет семнадцати. Представив нас друг другу, она предложила нам вместе, дуэтом, исполнить красивый старинный романс Михаила Глинки. Я наигрывал на фортепьяно, она исполняла. Затем молодая девушка, её звали Марией, исполнила свои стихи:
РОЗОВАТО МАТОВАЯ НЕЖНОСТЬ
Розовато матовая нежность
Рисовала в небе облака,
Поглощая серую безбрежность,
Подбавляя к краскам - молока.
Масляная даль моргала глазом
Беловато – серым, словно дым.
День истаял как-то весь и сразу
И одел прозрачность голубым.
***
Мы с Юлией Павловной стали хлопать и просить почитать ещё. Одно из них мне запомнилось своей проникновенностью:
Я - ЖЕНЩИНА
Я - женщина и, как она - слаба,
И тиховейно шелестят слова,
И молят о пощаде и грехе,
О нежности, что носишь налегке,
О тайне непрочитанного сна,
О чувствах, где всегда поёт весна…
Она была прекрасной поэтессой. Я понял: у неё был большой качественный скачок – она растворилась в стихах, а стихи – в ней. Мы весь вечер пели, читали стихи, беседовали о композиторах, поэтах. Дурачились и, наконец, угомонившись, стали расходиться по домам. Юлия Павловна попросила проводить Марию. Было уже три часа ночи. Я согласился.
Мы гуляли по городу. Москва ночная необыкновенно красочна. Реклама, огни разукрашенных витрин. Всё в феерическом блеске куда-то плывёт, выглядит волнующим и романтичным. И, словно с этим движением, уплываешь и ты, в некую загадочную неизвестность. Становишься лёгким, почти прозрачным в этой суете и неразберихе цветов и сияния. Как на волнах фантазии мчишься с азартом всё вперёд и вперёд, догоняя воздушную дымку…
Она, как коренная москвичка, показывала мне старые улочки и переулки, сидели в сквериках, бродили по набережной. Откуда у нас хватало столько сил и запала покрывать такие расстояния? Не знаю. Мне хотелось её поцеловать, но боялся, что она обидится, повернётся и уйдёт, а я уже понял, не смогу без неё жить. Без её приятно щебечущего ротика, красных губок, мило расплывающихся в улыбке, без её смеха, когда я ей отчаянно врал, а она верила и смеялась. Не мог без её любимых потешных словечек, вроде: «О, как интересно! А это, правда, было на самом деле?». Я подтверждал самые смешные и несогласующиеся происшествия, она всему верила и удивлялась. Это был чистый, никем не замутнённый, родник. При этом она была очень красива. Огромные вдумчивые глаза с маленькой лукавинкой, мягкие полные капризные губки, созданные только для поцелуев, крошечная ножка, как у Золушки или феи, талия, как у настоящей пчёлки, и широкие крутые бёдра. Я повидал уже жизнь и знал, именно такие женщины созданы для того, чтобы любить и дарить наслаждение. Мы встречались, всё так же болтая ни о чём и о многом. Я с ума сходил от желания, чтобы она стала моей, и от страха, вдруг она исчезнет при первом прикосновении. Я не мог жить уже без неё. И всё думал и думал: «За что мне такое счастье? Может, она скоро, как мотылёк, возьмёт и улетит от меня…». Я часто задавался вопросом – любит ли она меня? А потом сам себе объяснял – «Да за что любить такую деревенщину? Она так образована, утончённа, словно принцесса на горошине, а я кто? Ни манер, ни вкуса, ни систематических знаний… Ничего не имею. Если б мне не встретилась Юлия Павловна, принявшая во мне такое бескорыстное участие, кем бы я был сейчас? Может, меня бы уже и в живых не было, сгнил бы где-нибудь в подворотне. Слава Богу, что встречаются иногда и хорошие, добрые, порядочные люди…». Когда мы были вместе, я боялся и рот раскрыть лишний раз. Больше говорила она, а я слушал и преклонялся. Вот только о музыке я ещё мог ей что-то рассказать. Ко всему, Мария хорошо рисовала. Она обещала нарисовать в скором времени мой портрет.
Мы, будто школьники, посещали с ней концерты симфонической музыки, ходили в кино, в музеи. Теперь уже Фаина Павловна отпускала нас одних. Как-то забрели мы в музей художника Рублёва. Я был очень удивлён и восхищён школой художников того времени. У меня было такое ощущение, что очень сочные и яркие краски, представленных икон, ритм их линий - всё поднимает меня к небесам, ввысь, и всё это звучит, поёт, очищает. Я увидел много милых, старых уголков Москвы. Ещё держащихся на плову, не переживших до конца своё время. И сразу вспомнил книгу Гиляровского «Москва и москвичи». Позже ходили в Третьяковку, в Пушкинский музей западного искусства, в музей народного творчества. Я всё более восхищался этой удивительной, почти неземной девушкой. Она столько знала, я просто млел перед ней, приходил всё в больший и больший восторг. Говорят в народе, женщина не должна показывать свой ум и свои знания, чтобы не подавлять мужчину. А мне, наоборот, нравились великолепные женщины. Такие, как моя любимая. Иногда я думал: «Эх, если б была жива мама, она радовалась бы сейчас за меня!». Мария водила меня в московские церквушки. Там я всегда заказывал панихиду за маму. Когда мы не встречались с ней, на меня находили непередаваемая тоска и скука. Целый день я ходил, словно неживой, зевал, хотел всё бросить и уйти домой, не желая никого видеть. И только при встрече с ней я воскресал и преображался. Она, видимо, догадывалась о том, что я влюблён в неё по уши. Но сама всегда была ровна и спокойна, я не понимал её отношения ко мне. В один из вечеров, после необыкновенного концерта, мы стояли в скверике, деревья потемнели, выглядели некими призраками. Тусклый свет фонарей добавлял к этому загадочность и отчуждённость. Казалось, нас окутывали тайна, дрёма, соблазн. Всё завороженно притихло, насторожилось, в ожидании чего-то. Настроение было восторженным и немного волнующим, как в картине Врубеля – девочка на фоне сирени. Когда я смотрю в Третьяковке на эту картину, меня всегда охватывает трепет: вот - вот что-то произойдёт! Я поцеловал её. Она молчала, я стал её целовать и целовать. «Люблю, люблю, - шептал я ей, - а ты?». «Зачем ты спрашиваешь? Это понятно без слов!». «Ничего мне не понятно, я с ума схожу от ревности и всяких предположений!». Она прижалась губами к моему лицу и зашептала: «Люблю, очень и очень!». Я изливал на неё все самые нежные, ласковые слова и всё твердил: «Не верю, не верю…». И вдруг, закрыв глаза, она прочитала стихотворение:
КАК ХОРОШО НА СВЕТЕ ЖИТЬ
Как хорошо на свете жить -
Смеяться, как ребёнок,
Создателя благодарить,
Надеяться с пелёнок.
Нежнейший воздух с бахромой-
Холодный и туманный –
Глотать ядрёною зимой,
И быть всегда желанной…
И вновь поцелуи, и страстные заверения в любви. Так стояли мы почти всю ночь, и не могли оторваться друг от друга, не могли наговориться, расстаться. Только под утро я проводил её до дома. Вся раскрасневшаяся, счастливая, она забежала в свой подъезд. Я не жил, я летал, окрылённый нашей любовью…
Как-то я захотел пригласить её к себе в гости. Надо было привести свою комнатёнку в более - менее приличный вид. Я занял два кресла у приятеля, журнальный столик и ковровую дорожку у соседа. Купил лёгкое сухое вино, закуску, фрукты. Всё это разложил на маленьком столике, чтобы было приятно взору. В центр в вазе поставил цветы. Когда я позвонил ей, ответила домработница – вся семья ушла в гости. Я расстроился. Всё пропадёт из еды, зря готовился, растратился в пустую.
Потом мы решили с ней съездить на лыжах подалее от города, забраться в какую-нибудь глубинку и отдохнуть. Всё было прекрасно. Стояла хорошая погода, светило солнце, на снег смотреть было невозможно. Он на солнце блестел так, что было больно глазам. Солнцезащитные очки я забыл взять, пришлось щуриться. Насколько можно было охватить глазом окрестность, всюду - сияло, блестело, переливалось. Даже небо было прозрачным и тоже, сияющим. Мария увидела, как я закрыл глаза, протянула свои солнцезащитные очки:
-Хочешь, бери мои очки!
-Нет, нет, у тебя заболят глаза, не надо!
Она ответила:
-Снег - это такая перламутровая свежесть. Это красота и нежность.
«Ну и ну, какая же это сияющая жемчужина!», - подумал я про себя с восхищением.
Я не очень хорошо катался на лыжах – падал, она шутила надо мной, забрасывала снегом. Затем мы играли в снежки, лепили снеговик. Вдруг вдали она увидела дерево, и на нём два трепещущих, пожухших листочка. Она остановила меня, указав в ту сторону:
-Посмотри, как трогательно, видишь?
-Где, где? Что там?
-Там что? Смотри внимательней:
ДВА ЛИСТОЧКА НА ВЕТКЕ ДРОЖАТ
Два листочка на ветке дрожат,
Два листочка на ветке продрогли.
В унисон их сердечки стучат,
От восторга и неги засохли.
Облетел стороной листопад
И остались до снега на ветке,
И дрожат, и дрожат невпопад,
Словно птички в соломенной клетке.
-Ты права, это необыкновенно трогательно, даже за сердце хватает. И стихи милые, нежные, хрупкие! Такие же, как ты сама. Хорошо, когда-нибудь об этой поездке я постараюсь сочинить симфоническую поэму и назову её «Загородная прогулка», посвящу её тебе!
Бросив свои лыжные палки на снег, порывисто обнял её и поцеловал. Она стала розовой от смущенья.
-О, что ты, кругом люди же, неудобно.
-Да ну их! Пусть завидуют! – выдал я, улыбаясь.
Подхватив рюкзачки, вновь стали преодолевать крутой спуск.
Она предусмотрительно взяла с собой термос с горячим чаем и бутерброды. Съели всё с большим аппетитом. Под конец устали и замёрзли. Остановились на ночлег в одной деревушке. Нас приютил одинокий старик. Почему-то разместил в одной комнате. И тут я не сдержался. Стал целовать её и раздевать. Я задыхался, ничего не хотел понимать, я торопился, просто срывая всё, что на ней было, схватил её в охапку и уложил в постель, всё сорвав с себя тоже. Она молчала, широко раскрыв глаза. Я в безумии целовал, мял её тело, и она вдруг зарыдала так, как плачет маленький обиженный ребёнок. Я остановился. И, резким движением, сбросив с себя одеяло, вскочил на пол, оделся, закутался в пальто, сказал, чтоб она ничего не боялась, спокойно спала, а я где-нибудь пристроюсь поблизости, и вышел из комнатёнки. Лежал в пристройке, на сене. Всю ночь не спал и волновался из-за своей необузданности. Думал: «Как же я не понимал, она ведь ещё ребёнок? Но как я мог понять, когда видел только одну распущенность кругом. Да ещё она читала такие стихи – молю о грехе». Еле дотянул до рассвета. Утром хозяин нас угостил завтраком. Поджарил яичницу и заварил крепкий чай. На электричке мы возвращались в Москву. Сначала мы сидели порознь, тупо смотрели в окно или просто отводили взгляд в сторону. Вскоре я переместился, оказался рядом, а затем, мы уже сидели вплотную, и я обнимал её, словно маленького нахохлившегося воробушка. Так проехали оставшийся путь…
Почему-то после возвращения в Москву, мы не звонили друг другу, ни я, ни она. Прошло около месяца. Я очень напряжённо работал, как безумный, сочинял, сочинял, сочинял. Мне нужны были деньги, мне нужна была слава. Я всё хотел сложить к её ногам! Я мечтал о том, как мы поедем вместе с ней в Париж. Она так много о нём говорила. И обязательно зайдём в Лувр. Сколько там прекрасных шедевров! Затем посетим Италию. Очень хотелось познакомить её со старинной итальянской музыкой барокко. Послушать моих любимых композиторов: Вивальди, Альбинони, Геделя. Хотя Гендель и не жил долго в Италии, но там любят исполнять его музыку. У Генделя есть прекрасная оратория «Мессия», хотелось послушать её там вместе с Марией.
Он никогда не заводил связей с женщинами, но в Италии увлёкся одной певицей, вместе переехали в Рим, были близки, когда он уехал в Англию и не вернулся, она приезжала к нему и туда. Вскоре она объявила ему, она ждёт ребёнка. Они поссорились. Может, он не поверил ей? Решил, певицы – ветрены. Она родила девочку и умерла в родах. Девочку определили в дом сироток. Перед родами мать просила передать Генделю записку о местонахождении его дочери. Но эта записка затерялась. Нашли её через несколько лет. Видно, его сердце чувствовало неладное. Стал посещать сиротские дома. Тогда вспомнили о записке и передали ему. Гендель удочерил девочку официально, отписал ей в наследство часть своего имущества. Вот как случается в жизни!
Почти то же самое было у Вивальди, только с трагическим концом. Он был очень молодым композитором - монахом, полюбил красивую образованную девушку, она - его. Молодость взяла своё. Она забеременела. Он находился вдалеке, когда любимая родила. Он позвал их к себе со словами: не допустит безотцовщины, размонашится, женится на ней, оба будут воспитывать ребёнка. Женщина поплыла к нему на корабле, случилось крушение. Они погибли с дитятей. Всю жизнь потом Вивальди носил эту боль в себе! Но музыка его – прелестна! Вот и послушаем его концерты в исполнении лучших мастеров. Так мне тогда мечталось.
Ещё познакомимся с творениями непревзойдённых живописцев эпохи возрождения, таких, как Леонардо да Винчи, Микельанджело Буонарроти, Рафаэль Санти, Тициан, Караваджо. Потом поедем в Испанию, зайдём в мадридский музей «Дер Прадо» смотреть картины Веласкеса, Гойи, Эль Греко. Она же любит живопись! После отправимся отдыхать на Средиземное море в Израиль, где отличное солнце, удобные пляжи и много-много всевозможных экзотических фруктов…
Как-то я зашёл к Юлии Павловне, и она сообщила, что Мария болела. У неё было нервное потрясение, сейчас она дома и поправляется. Я вздрогнул и заплакал, прошептав: «Это я виноват. Моя вина. Я слишком …». Моя приятельница всё поняла и промолвила:
-Забудь её, дорогой. Столько девчонок вокруг! Она не для тебя. Не надо, не тревожь её, оставь…
-А если я предложу ей выйти за меня замуж? – выпалил я.
-Зачем? У тебя другая жизнь, не надо.
-Я не могу её забыть, просто – пропадаю.
-Женись. Коли так, но лучше бы тебе встретить другую.
-С другой я не смогу. Хочу сделать ей предложение!
-Благословляю! Не могу отказать, ведь я тебе за мать.
-Ну, так завтра идёмте свататься!
-Подожди, пусть поправится окончательно.
Должен был состояться мой концерт. Я пригласил Юлию Павловну. Всё прошло прекрасно - овации, цветы. Слушатели так волновались, так хлопали, вызывали на бис, что я даже растерялся от неожиданности. Стало расти самомнение. Вот, мол, я какой! На сцену довелось выходить несколько раз. Пришлось сыграть свою раннюю пьеску. Однако слушатели требовали – ещё и ещё! Но я уже устал, и повторять более ничего не мог. Может, просто возгордился. Слава – она тоже вредная штука. Может человека уничтожить. Но я всё-таки выходил к публике несколько раз. После концерта все поехали в ресторан. Компания была шумная и весёлая. Юлия Павловна, завладев моим вниманием, произнесла:
-Алик, мне надо поговорить с тобой на очень серьёзную тему.
-Хорошо, вечером я буду у Вас. Здесь надолго не задержусь. Всё оплачено, посижу и скроюсь по-английски. Пусть допивают без меня.
Поздно вечером я был уже, как и обещал, у Юлии Павловны. Спать она ещё не ложилась, дожидалась меня.
Прошёл в гостиную сел, как обычно в кресло и расчувствовался. Вспомнилось, как она меня вытаскивали в люди. Даже, как чистил туалет. Да, моя юность начиналась бурно. Ничего не скажешь… Юлия Павловна возилась на кухне, решив приготовить чай с лёгкой закуской. Я огляделся. Свет был немного приглушён. Но это делало комнату более привлекательной. Как и ранее, всё оставалось на своих местах. Там комод с красивым чайным и столовым сервизами, здесь телевизор, большой, во всю стену, напротив - маленький журнальный столик с двумя креслами и диван. Казалось, всё стоит на своих местах, как прежде, но почему-то стало тревожно и грустно. И от воспоминаний неудавшегося детства, и от неровных отношений с Марией, и от того, что не сочинялось. Или не было настроения, или, я ленился, или разуверился во всём, в жизни тоже, не ждал ничего хорошего для себя. Ведь она болеет, холодна, отношения натянутые. Может, она решила, что я ей не пара? Я терзался, а от чего – не знал толком. Всё какие-то предположения, нюансы. Становился невротиком. Из кухни вскоре стал доноситься запах свежезаваренного китайского чая. Аромат его распространялся по всей квартире. Я невольно принюхался со словами:
-Ах, какой приятный запах.
-Юлия Павловна услышала моё восхищение и заверещала:
-Иду, иду!
Вскоре появилась хозяйка. На ней было яркое японское кимоно, волосы убраны в красивую причёску, на лицо наложен лёгкий макияж. На шее блестело красивое старинное жемчужное ожерелье. В ушах были симпатичные подвески. И даже пальцы - унизаны дорогими перстнями. Я сделал ей комплимент, она ответила, улыбаясь, выглядит так потому, что была на моём концерте и добавила:
-Ты тоже отлично выглядишь сегодня, мой мальчик.
Я улыбнулся в ответ и произнёс:
-Сегодня я тоже был на концерте…
-Смокинг просто великолепен и сидит очень хорошо на тебе, милый!
Впереди себя Юлия Павловна везла маленький столик на колёсиках, сервированный чайником, чашечками и блюдцами. Там были пирожные, печенье и докторская колбаска, нарезанная тоненькими кусочками, мёд и творог. Переместив всё содержимое на журнальный столик, мы принялись за чай. Выпив одну чашечку, мне налили вторую. Я внимательно посмотрел на хозяйку. За последнее время она немного сдала. Волосы стали белыми. «Почему она их не красит? Но причёска – хороша, будто французский мастер делал укладку»,- пронеслось у меня в голове. Под глазами у неё лежали тени, лицо осунулось. Она выглядела грустной. Вскинув на меня тревожный взгляд, произнесла:
-Всё прошло отлично с твоим концертом и банкетом. Я горжусь тобой!
-Спасибо, - вымолвил я настороженно, - что-то Вы же ещё желаете мне сказать? – посмотрел на неё - понять, что скрывается за этими словами. Она утвердительно кивнула головой:
-Да, кое-что ещё хочу тебе прояснить. Итак, когда я была на твоём последнем концерте, ты кончил играть и стал раскланиваться. Я встала, решив подойти к тебе с цветами. Вдруг услышала около себя возглас:
-Да это же Альфред - бывший мальчишка!
Рядом сидевшая с ней женщина, с изумлением спросила:
-Какой ещё Альфред?
-Да мальчик по вызову. Он ещё мою тётку всё… Да, когда ей было одиноко, она бралась за телефон, он приезжал, она всё ему оплачивала и …Ну, ты сама понимаешь в чём дело. Тётка моя с ума сходила по нему. Никто не нужен был кроме Альфреда. Вот так-то, мы даже думали, что она ему свою квартиру подарит… И чтобы этого не произошло, поместили её в психушку. Но мужчиной он стал сейчас неотразимым. Смотри, глаз от него не оторвать. Понимаю теперь свою тётку…
Вторая, сидевшая с ней рядом, издала глубокий протяжный вздох:
- Ах, Боже мой! А почему в психушку-то?
-А что ж, мы возись с ней, а она отдаст всё ему, так?
-Ну, да, всё, так! Смотри ка, вот они, какие эти музыканты - композиторы, да-а.
Я повернулась к ним и парировала:
-Что за чушь Вы обе здесь говорите. Этот композитор - сын моего брата, профессора консерватории. А вы ему такое приписываете, - больше я ничего не сказала. Меня душило негодование. Подумала: «Как неприятно!» и поспешила с цветами к тебе. Мне стало очень тяжело на душе. Еле успокоилась. Но сердце до сих пор болит. Сколько валерьянки, корвалола выпила.
Я весь исказился от услышанного. Меня ничто не волновало, кроме того, чтоб это не дошло до Марии, иначе я готов был на всё. Она увидела, как я изменился в лице и мягко произнесла:
-Мальчик мой, успокойся, но тебе надо менять внешность!
Я схватил себя за правую щеку и стал её мять, будто у меня уже произошла пластическая операция, и я хотел в этом убедиться. Юлия Павловна улыбнулась, увидев мой порыв, добавила:
-Да немножечко, просто кое-что подкорректировать, чтоб не могли узнать, а похожих людей на белом свете встречается много.
Я задумался. А потом с расстановкой произнёс:
-А как же Мария? Здесь я могу налететь на неё. И вообще-то с этого начинал даже великий французский артист Депардье.
Она ответила мне, не задумываясь:
-Ты правильно сказал – великий. Это придавало ему шарма… А тебе пока такой известности не надо, поверь. Ты – композитор, думаю, будешь вторым Петром Ильичом Чайковским. А помнишь, какая за ним шла слава? Она перечёркивает всё его творчество. А досужие смакуют и смакуют, по сей день, этот вопрос. Мне тяжело видеть, людей не прекрасное интересует, а грязь. И, самое главное, если этой грязи не будет, они её найдут! Просто выкопают откуда-нибудь. Им же скучно будет без этого! А как Мария? Уедешь в Санкт - Петербург, там сделаешь операцию, снимешь бинты и вернёшься.
-Да, пожалуй, Вы правы во всём! Вы очень много для меня сделали, послушаю Вас и сейчас. А если она спросит, что это за фокусы с изменением моей внешности?
-Ответишь, произошёл несчастный случай, пришлось подкорректировать лицо.
-Хорошо, я согласен, - немного подумав, решился я, - операция, так операция! Действительно, всё это очень неприятно.
-Ну и верно. Всё уже отлажено, едешь через день. Устраивает?
-Спасибо за хлопоты, Вы мне всегда помогаете, ведь Вы для меня и мать, и волшебник. Устраивает.
Я попрощался с ней и отправился, наконец, домой. По дороге я думал про себя с ужасом, что я могу потерять любимую. Отношения наши начинали потихоньку налаживаться. Прошёл её первый испуг, я её не торопил, боясь всё испортить. Но каждый вечер я вспоминал её всю обнажённую, как я её обнимал, и как она была непередаваемо хороша, благоуханна и желанна. И это видел только один мужчина на белом свете, коим был я. Конечно, я уже знал много женщин, но такой прекрасной и целомудренной, не встречал. Это сводило меня с ума. Я не хотел даже приближаться к другим женщинам, жаждал заполучить только её, девственную и прекрасную, словно только что распустившуюся лилию. Юная, свежая, никем не тронутая, сводила меня с ума. Я каждую ночь просыпался в холодном поту от ужаса, боясь, что её кто-то отнимет у меня... Я знал цену этому редкому сокровищу, и знал, что другой, не такой, как я, видавший виды, не сможет понять её чистоту и оценить её по достоинству. Я понимал, её может погубить любое грубое и неосторожное прикосновение. Я дорожил этим цветком. Каждую минуту думал - неужели, воистину она меня любит? Разве правда, она скоро будет моей? Только не влюбись ни в кого другого, шептал я каждый вечер, будто она меня слышит. И каждый вечер я ей говорил – «Спокойной ночи, любимая», - представляя, будто она рядом.
Юлия Павловна рассказала мне, что её совершенно нельзя волновать. У неё редкое генетическое заболевание. Рядом с ней всё должно быть спокойно и размеренно. Любое волнение, её может погубить…
Когда я спросил:
-А как же дети? - Юлия Павловна ответила, если она будет спокойна, это заболевание не скажется при беременности. Главное – нельзя нервничать. Но если будет взволнована, погибнет она, и дети могут тоже унаследовать эту болезнь. И поэтому я сильно переживал и беспокоился за неё…
После разговора с моей покровительницей, утром я позвонил Марии - у меня срочная командировка, и сразу отбыл в Санкт – Петербург. Как-то вновь позвонил ей, объяснил – я в труднодоступном месте, звонить не могу. Просил, чтобы она берегла себя, иначе не переживу, если с ней что-то случится, и направился на операцию. Операция была не сложной, но неприятной. Лицо замотано бинтами, смотреть на себя не разрешали. Мне было одиноко, тоскливо. Чувствовал себя паршиво. Скучал по Марии, Юлии Павловне. Думал: «Почему у меня всё нескладно, всё что-то не так, как надо, что-нибудь, да мешает?». Швы сняли не скоро. Внешность моя не очень изменилась. Просто стало казаться, это я, и не я. Мало ли, кто на кого похож? Но у виска появилась лишняя складочка. Или она произошла по небрежности или специально так меня «переделывали». Не стал докапываться. Наконец, я собрался обратно в Москву.
Сидя в вагоне поезда, ночью, а в купе я был один, я вдруг понял, что передо мной открылась вселенная. Она живая, трепещущая, и в ней, во всех её проявлениях, – живой Бог. Я сидел, упершись в темноту окна, и взывал к Всевышнему: что будет дальше и простил ли Он меня за прежнюю, такую нескладную, мою жизнь? Если простит, я стану другим. Много пульсирующих тайн внезапно открылось передо мной. И я доверился Ему. Он был рядом, интересовался мной, наблюдал, сопровождал меня. Я не знал, как это принимать, но ощущал: Он – есть. Никогда я не чувствовал Его так реально. Я понял, не только надо просить у Него прощение за прошлое, но и за будущее, и, действительно, надо меняться. Однако на мне следует потерпеть, - просил я Его. Хочу изменяться, но это не возможно – сразу. И я стал упрашивать Господа, чтоб мы вместе работали, над моим перерождением… Я нуждался в Его помощи…
Когда я вновь посмотрел в окно, понял, Господь поверил мне, у Него уже не было ко мне вопросов. Всё стало, как прежде, в купе я был один.
Я взял свой нательный крестик в руки, его надела мне давно на шею Юлия Павловна, и поцеловал, обнадёженный и успокоенный. Наверное, чтобы быть рядом с Марией, я должен быть не таким, каков я есть, а таким, каким поможет стать мне Господь. Ведь Он лепил её тоньше, эфемернее, чем меня и, видимо, совсем не желал, чтобы её касались мои, ещё грязные, руки. Но есть и другая причина, по которой я должен изменяться – я обязан писать иную музыку, – ту, которую желает Всевышний. Итак, было необходимо срочное изменение моё к лучшему!
Приехав в Москву, я сразу встретился с Юлией Павловной, всё ей объяснил, ибо мне была необходима поддержка близкого человека. Она поняла меня и произнесла оправдывающимся тоном:
-Алик, извини, мне очень стыдно, пришлось говорить Марии, что не следовало. Но всю правду ей изливать нельзя, чтоб не приключилось чего-нибудь плохого. Мы должны её беречь. И не только ты один, мой мальчик, должен изменяться. Я тоже должна следить за каждым своим шагом, за каждой мыслью, дабы не терять душевный покой и никого не травмировать. Этим признанием ты мне многое открыл.
Решили - мне не стоит выкручиваться перед Марией, она сама поговорит с ней о моей пластической операции и о будущем. Просто скажет: «Алик попал в неприятную ситуацию, пришлось пойти на этот шаг. Самому ему неудобно говорить об этом».
Я сразу поехал в Троице Сергиеву Лавру, искать себе духовника, чтобы помог вести, непривычную для меня, духовную жизнь.
Однако затянула работа, хлопоты по продвижению концертов и сонат, неурядицы, повседневная рутина. Не смог вырваться. Но находил всё-таки время и для встреч с Марией. Она была весела, крепилась, как могла, я тоже, однако всё как-то отодвигалось за беготнёй на задний план. Наконец всё устроилось благополучно с исполнением второго концерта. Произошло неожиданно, но публика всё-таки успела раскупить билеты, концерт состоялся. Пришла одна Юлия Павловна. Она объяснила, Мария пока не очень здорова из-за промозглой погоды, не придёт, чтоб не простудиться.
Концерт прошёл удачно, хотя и впопыхах. После концерта с приятелями закатились в ресторан обмывать мой успех. Все были сильно под шафе. И одна девушка попросила меня выйти в фойе, что-то ей было необходимо мне сказать. Там внезапно стали целоваться и больше в ресторан не вернулись. Расстались мы с ней только под утро. Она выпустила на меня так много своего «очарования», я даже уже не знал, как затормозить это «приключение». Девочка оказалась прилипчивой, не отпускала. Неожиданно меня закрутило, завертело, мои благие пожелания жить по-человечески растаяли, словно прошлогодний снег.
Однажды позвонила Мария, объяснил ей, совершенно закрутился, поэтому не даю о себе знать. Вскоре вновь включили в программу исполнение моих произведений. Афиши были расклеены по всему городу. Мария сама пришла, ничего мне не объясняя. Я не был в курсе. После концерта, меня вновь похитила та мадам. Я не смог отвертеться. Просто плыл по течению, не отдавая себе отчёта. И всё повторилось вновь. Но вскоре я опомнился.
Однако звонки Марии прекратились. Я сам звонил, всё было бесполезно, телефон молчал. Тогда я решил узнать у своей покровительницы, почему я не могу дозвониться до неё. Юлия Павловна ответила:
- Мария увидела, ты исчез после концерта с другой. Далее она заболела нервной горячкой, её отправили в санаторий - лечиться. Она не советовала её навещать, чтобы не расстраивать ещё больше. А я всё-таки, поехал. Любимая была спокойна, не требовала объяснений, будто ничего не произошло, безмолвствовала на эту тему. Я забросил все дела и остался с ней, сняв небольшую комнатку рядом. Каждый день я приходил к ней после обхода врача и всех процедур. Иногда читал ей что-нибудь, иногда, она - мне. Мне нравились её стихи. Временами мы спускались вниз, там стоял рояль, я играл что-то своё или из Генделя, Моцарта. Мы даже стали совершать лёгкие прогулки, заходили в бар, чтобы выпить, по секрету от врачей, какой-нибудь винный коктейль. Даже как-то посетили местную церквушку, где исповедовались и причастились. Хорошо было на душе. Рядом моя любимая, она выздоравливает, я покаялся в своих грехах, вновь решил следить за собой, не вносить грязь в свою жизнь…
Однажды мы пошли с ней в кафе, находившееся недалеко от санатория. Выпили по спиртному коктейлю. Он понравился. Захотели повторить, разговорились, она мне сообщила:
-Ты правильно сделал, немного подкорректировал внешность, теперь не будут говорить о тебе гадости.
Я изменился в лице, понял, - она всё знает! Тогда она прошептала:
-Я была на том концерте, но тебе не сказала. В последнюю минуту решилась. Никто меня не заметил. Сидела недалеко от Юлии Павловны и слышала кое-что. Но забудем об этом.
Она улыбнулась и стала вспоминать что-то смешное из своей ранней юности, замяв неприятный разговор. У меня, оказывается, уже не было от неё никаких секретов и тайн. И она любила меня, зная обо мне всё! Стало очень стыдно перед этой выдержанной девушкой, понимавшей, не судившей человеческие слабости. Только такой должна быть настоящая женщина, жена, подруга. Но ведь и с ней должен быть настоящий мужчина, а не такой, как я, вертопрах! «Берись за ум, парень,- сказал я сам себе,- ведь ты давно уже не мальчик! С такими женщинами нельзя быть фуфлом!». Она будто поняла мои мысли, взяла меня за руку и улыбнулась… Мы вышли из кафе, меня слегка шатало. Она вновь обратила всё в шутку:
-Здорово мы поднабрались! Меня тоже заносит… Ничего, добредём как-нибудь вместе!
-А ты знаешь, я привёз с собой флешку с записью классической музыки. Послушаем?
-Обязательно! Ты же знаешь, я люблю симфоническую музыку!
После ужина, я остался в её комнате, вставили флешку в компьютер, стали слушать и блаженствовать. Подошла очередь «Адажио» Томазо Альбинони. Очень люблю эту грустную вещь. Прослушали и замерли. Я рассказал ей: Альбинони был итальянским композитором - монахом, полюбил прекрасную патрицианку. О своей любви ей он не сообщал, понимал, никакая связь с ней невозможна, к тому же, монаху. Долго Томазо страдал от своей безумной страсти, затем написал это «Адажио» и покончил с собой. Выслушав, Мария попросила повторить ещё раз эту музыкальную запись, села за стол, внимала и писала что-то на небольшом кусочке бумаги. Наконец всё стихло, она подошла ко мне, села рядом, протянув листок, пояснила:
-Когда я слушала эту вещь вторично, стала, описывать своё впечатление от услышанного. Мне казалось, я понимаю всю безысходность его положения и ту муку, что испытал он перед смертью, выражая всё своим «Адажио». На сердце у него стояла холодная осень, лишающая всякой надежды. В душе – промозглость, одиночество и попытка завершения земного пути. Посмотри вот это, - она протянула исписанный мне лист бумаги:
«О, вновь я слушаю, только что сочинённое мной – Адажио и подвожу черту. Сколько грусти и сожаления появляется в душе от неправильно прожитой жизни…
Приближается поздняя осень. Облетают листья с деревьев, их ветки становятся голыми, машут по ветру, словно плетьми, стремясь вернуть лето, жалобно стонут от стужи, предвещая обречённость. Обнажается пустота, горечь, беспросветность. Кажется, никогда уже не наступит пробуждение в увядающей природе, в моём сердце…. С этой безнадёжной холодной осенью, видимо, уйду и я… Куда-то далеко – далеко, куда пойду совсем налегке, почти полуобнажённый, грустно опустив голову долу. У меня уже не останется ни дум о прошлом, ни сожаления, ни тревоги, ни боязни. Знаю, что этого не избежать. Мой путь будет продолжаться в другой ипостаси, под таким же тёмным, безжалостно безразличным небом. Всё потеряно и растрачено, всё ушло, не за что даже удержаться. Стоит ли сожалеть? Всё было, но было обманчиво, промелькнуло, промелькнуло, промелькнуло, разорвав моё сердце на части, но вот теперь я спокоен. Знаю - не могло быть иначе. Всё должно было свершиться именно так. Ах, как был прав премудрый, изрекший: Гол и сир человек на земле…
Эту запись нашли после смерти композитора вместе с нотами его прекрасного прощального «Адажио». И рядом - заигранную, осиротевшую, почти рыдающую скрипку».
Прочитав, осторожно положил листочек на стол, обнял её и замер. Она тихо произнесла:
-Видишь, я тоже сочинила своё «Адажио», только литературное.
Ни слова не говоря, задумались. Меня сразило её умозаключение. Она, словно почувствовала и свою обречённость!
Успокоившись, чуть ли не со слезами на глазах, прошептал:
-Спасибо! – сердце клокотало, более ничего уже не мог высказать.
В санатории иногда устраивались танцы. Она учила меня танцевать, и если я неуклюже наступал ей на ногу, она только улыбалась. Как-то санаторские устроили вечеринку – танцевали, беседовали, играли. За ней увязался один парнишка, просто не отходил, невзирая на то, что мы были постоянно вместе. Я стал ревновать, решил объясниться - она моя невеста. Он ответил с завидной невозмутимостью:
-Ваша невеста? Мы ещё посмотрим, с кем она останется! Думаю, эта девушка совсем не для Вас. А я ею очарован. Это воздушное, неземное создание надо беречь. Мне кажется, Вы этого делать не умеете.
Я рассердился, захрипел:
-Оставь её в покое, а то…
-Что, а то? Она сама должна выбирать, а не Вы ей приказывать!
-Она уже выбрала, ты не ослеп?
-Не горячитесь, мы посмотрим, что из всего этого получится…
Я подумал про себя: «Ну и ну…». Стало неудобно от Марии. Вдруг она догадается, я ревную. Она сама была выше этого. Как-то мы находились в её маленькой комнате. Плыли звуки скрипичной сонаты Франка из портативного проигрывателя, мы сидели за маленьким столиком рядом. Пили вино, одной рукой я её обнимал. И вдруг мне показалось, мы сидим с ней на качелях и несёмся всё вверх, вверх, над санаторием, над парком, над железнодорожным полотном, и всё летим, слегка покачиваясь, пьянея от любви и близости. Она закрыла глаза, мечтательно улыбаясь. Мне не хотелось ни о чём думать, только держать её одной рукой за талию, слушать Франка, плыть по воздуху. Всё исчезло, кроме нас, прекрасной музыки и нашего полёта…
Через день она стала рисовать мой портрет. Сначала сделала этюд акварельными красками, затем взяла холст, загрунтовала его, стала писать маслом. Велела сидеть и не менять позу. Я уставал, но терпел. Работа двигалась медленно, то она соскабливала одно, то записывала другое. Всё ей что-то не нравилось. Мы часто прерывались на отдых. Мне не очень нравились там мои волосы, но решил не делать замечаний. Работа и так затянулась, и она уставала. Наконец, он был завершён. Решили показать портрет всем санаторским, по случаю, обмыть окончание работы. Все увидевшие, отзывались о портрете с одобрением. По этому поводу нам разрешили погудеть в столовой. Мы пили шампанское и танцевали почти до полуночи. Потом все разбежались по своим комнатушкам. Я заметил, молодые мужчины смотрели на Марию с немым обожанием. А я вообще высоко задрал голову - смотрите, какое сокровище находится рядом! Она моя, и ничья более…
Но вскоре меня срочно вызвали в город, объяснив, готовится к выступлению мой концерт. Если желаю сам исполнять, следует приехать в Москву. Мне не хотелось покидать её, но Мария настояла – если будет исполнять другой, может всё испортить. Я уехал, обещав вскоре вернуться.
И вновь срыв, снова женщина, вино. Как я ни ругал себя, не устоял. Прошло много времени. Было уже стыдно появляться. Наконец, я одумался, позвонил Юлии Павловне, спросил, можно ли навестить Марию? Она промолчала. Но спустя некоторое время внезапно позвонила сама и сказала, к Марии приезжать не надо. С ней очень плохо, она совершенно ослабела. Вскоре она умерла. Я боялся идти на похороны, но всё-таки решил. Словно юная невеста, она лежала в гробу вся в белом, прекрасная и неповторимая. И вдруг, когда её уже стали закрывать крышкой, мне показалось, что у неё на ресницах блестят слёзы… Тогда я рванулся и прыгнул за ней, куда её опускали. Меня подхватили на лету…
Больше я не мог оставаться в Москве. Всё бросил и уехал в Троице Сергиеву Лавру, к прежнему духовнику. Исповедовался, покаялся - погубил дорого мне человека, более не желаю оставаться в миру, просил принять меня послушником в монастырь.
Часто я задумывался: почему всё так произошло, не мог жить, дышать без Марии, а спал с другой, ненужной и нелюбимой? И вспомнил некий роман, прочитанный ранее у Ивана Тургенева. Когда-то я зачитывался им, он мне казался утончённым, прекрасным писателем. Не помню название этого романа, но сюжет таков. Молодой, не очень богатый помещик, полюбил молодую красивую девушку итальянку, жившую с матерью и братом в России. У них была своя кондитерская лавка. Он сделал предложение этой девушке. Собрался продать поместье, чтоб уехать с ней к ней на родину. Стал предлагать это поместье жене своего знакомого. Она была богатой дамой. И закрутилось у них, и поехало. Она заморочила его, закружила, а потом просто бросила. Девушка, его невеста, ждала – ждала его и вышла замуж за другого. Все переехали в Италию. Он с ума уже сходил от отчаяния, как и почему это всё с ним произошло? Любимую потерял из-за нелюбимой. Прошло с тех пор довольно много времени. Он написал бывшей любезный - письмо. Она ответила, муж её умер, дети почти взрослые, и она не держит на него обиды. Он попросил её разрешить ему жить около них. Возлюбленная согласилась, он поехал к ней. Здесь более - менее нормальный конец. А у меня - очень печальный. Вероятно, в жизни такие вещи всё ещё случаются.
Женщина, встававшая на моём пути, приезжала даже в монастырь и просила настоятеля допустить её ко мне. Он не разрешил. Тогда она упала перед ним на колени и, целуя его ноги, рыдая, стала умолять отпустить меня из монастыря. Он гневно произнёс три слова:
-Немедленно удалитесь отсюда!
Она упала в обморок. Её привели в чувство и отправили домой, в Москву. Об этом случае мне рассказали позже. Узнав всё, я от души поблагодарил игумена и братию. Настоятель усмехнулся:
-Всякое случалось на моём веку, но чтобы так могла женщина унижаться, забыв честь и совесть, не представлял! - Потом со вниманием посмотрел на меня, улыбнувшись, добавил,- Да, из-за такого красавца, пожалуй, можно голову потерять! Крепись, дружок!
Но меня уже ничто не интересовало из мирской жизни. После этого случая в монастыре произошёл пожар. Горели трапезная, несколько келий. При тушении огня один насельник монастыря немного обгорел, быстро всё закончили и принялись за реставрацию. Выяснили, кто-то был неосторожен с горящей свечой. Но некоторые грешили на мою поклонницу, что несолоно хлебавши, уехала из монастыря. Дело замяли, её не допрашивали.
Иногда Мария мне снится. Сначала была очень грустная. После этого ходил, словно опущенный в воду. Сердце сжималось от горя. Во сне я попросил у неё прощение. Она ответила: «Прощаю, и Бог простит». Потом стала сниться весёлая, улыбающаяся. Сказала, ей там хорошо. Как-то я спросил у неё: «Скоро ли Бог заберёт меня к Себе? Я устал, без тебя…». Она ответила: «Не торопись, пока очень рано, ты нужен ещё на земле, - помолчала и добавила, – не грусти, я постоянно молюсь за тебя». Рад, хоть иногда, она снится. Вот какова, человеческая жизнь, направлена была, куда не надо с самого начала. А ныне - расхлёбывай! Музыку писать продолжаю, но уже духовную. А от Марии у меня остался портрет, какой она некогда нарисовала. Он висит у меня в келье. Но симфоническую поэму «Загородная прогулка», с посвящением любимой, я однако написал. Вернее, она была написана раньше, ещё при жизни любимой. Но всё не доходили руки кое-что подправить, доработать. Симфоническую поэму исполняли в московской филармонии. На её премьеру я приезжал, сидел, слушал и чуть не плакал. Мой разум напоминал мне её содержание:
«Милая! Как мне растормошить твоё сердце, чтоб оно любило меня всё больше и больше? Как мне заставить его затрепетать от страсти? Любимая, моя любовь к тебе доходит до экстаза, до неги, разливается по телу желанием и теплом, хочется прыгнуть в волны любви с головой и поплыть за тобой в восторге, куда ты укажешь. Хочется дарить тебе радость, счастье и согревать тебя своим жарким теплом. Я – изнемогаю вдали от тебя!».
После исполнения хотел было сразу уехать. Не тут-то было. Моя бывшая поклонница ждала меня уже у чёрного входа. Она бросилась мне на шею с поцелуями. Я оробел, не знал, как вырваться из её объятий. Слава Богу, откуда ни возьмись, появились Юлия Павловна с полицейским. Она обратилась к нему:
-Простите за беспокойство, заберите эту женщину в участок, совершенно не даёт проходу человеку. Видите, до чего дошла, повисла на нём.
Она спасала меня, как всегда. Затем, схватив за руку, потащила к тачке, та дожидалась нас за поворотом. Сидя уже в машине, она пригласила меня к себе:
-Я прибралась в квартире, приготовила хороший стол, пригласила своих и твоих друзей - музыкантов немножко посидеть вместе, отметить твою, почти олимпийскую победу. Согласен?
-Если столько затрачено хлопот, то придётся, согласиться! – пошутил я.
Вернувшись в монастырь, я долго сетовал на себя, вспоминал Марию и молился. Вдруг на память пришло пятистишие, которое она однажды прочитала мне:
Если б можно было
Выпить
Такое лекарство.
И все беды б
Исчезли…
Я молюсь за всех усопших: Марию, родственников, также - за всех здравствующих: мою вторую мать - Юлию Павловну, друзей и знакомых, за наше Отечество. Юлия Павловна по выходным дням навещает меня. Мы вспоминаем прошлое. Она никогда ни в чём меня не упрекает, хотя я оказался для неё никудышным сыном. Думаю, понимает, я казню сам себя, страшнее всех судов во вселенной…. Но, чаще всего, мы молимся и молчим…
Так прошло много лет. Юлия Павловна почти каждое воскресенье навещала меня. Но однажды она приехала позже обычного, держа за руку маленькую девочку лет десяти. Они обе подошли ко мне, поздоровались. Вдруг девочка, увидев на клумбе яркую бабочку, побежала к ней, на ходу проворковав:
-Какая красивая, хочу её поймать!
Смутившись, я поднял на мою попечительницу глаза и в упор спросил:
-Это моя дочь?
Она ответила:
-Да, она сейчас вернётся, и Вы познакомитесь. Но пока не говори ничего и не спрашивай.
-Почему же я ничего не знал? – я побледнел, схватился за сердце, меня шатало.
-Чтобы это изменило?! Её воспитывал дедушка. Теперь он совершенно сдал. Я взяла её к себе. И вот мы у тебя!
-Хорошо, спасибо, дайте, я Вас расцелую за это, пока моя дочурка ловит бабочку!
Юлия Павловна успокоившись, произнесла (она волновалась, - приму ли я дочь):
-Теперь мы будем вместе с ней навещать тебя. Пусть привыкнет, после расскажем, что ты её папа.
Они стали ездить к нам на службу каждое воскресенье. Через некоторое время моя дочь сама догадалась - я её отец.
Я стал работать днями и ночами. Мне надо было обеспечить мою дочку. А когда-то я мечтал обеспечить её маму. Сочинял музыку и духовную, и светскую. Всюду помогала Юлия Павловна. Пробить что-либо в России без денег и знакомств - невозможно. Пусть у тебя будет хоть сто пядей во лбу, - ты ничего не сможешь добиться сам, без чьей-либо протекции и без больших денег.
Я переехал в Москву, стал регентом мужского хора, многого добился. Купил приличную квартиру, дочь уже жила у меня. Юлия Павловна тоже обитала с нами, следила за хозяйством. Помогала дочке в учёбе, считала её своей внучкой. После я узнал, она приходилась им родственницей. У дочки моей было красивое русское имя – Алёнушка.
Закончив одиннадцатилетку, дочка решила стать юристом. Она не захотела идти по стопам отца. Мы не отговаривали её. Я вообще старался очень бережно к ней относиться – боялся что-нибудь испортить. Помнил о её маме, знал, она такая же нежная. Но, в отличие от неё, дочь моя становилась своенравной, избалованной.
Может, я сам был виноват. Всё-всё, что я зарабатывал, тратил на доченьку. Сначала она посетила Францию. Сколько было впечатлений! Лувр привёл её в восхищение. Всё ей там понравилось. Вернулась домой настоящей парижанкой. Одета по последней моде, красивая, утончённая, изысканная молодая принцесса! Потом Италия - Рома, Наполи, Венеция! Там её обхаживали гондольеры. Она рассказывала об этом со смехом. Посетила многие театры, была во многих музеях, видела творения многих художников ренессанса. Во Флоренции, в галерее Питти, любовались портретами «Донна Велата» и «Мадонна в кресле» кисти утончённого Рафаэля! Затем побывала в Риме - вечном городе, где некогда повествовал Евангелие сам апостол Павел! Посетила знаменитый собор святого Петра! Его строили многие архитекторы и даже сам великий Микельанджело! Там же она увидела скульптурную группу «Ополаскивание Христа (Пьета)», очень понравившуюся ей. Она её, можно сказать, потрясла!
Следовательно, дочь поступила на юридический. Сначала всё шло хорошо. Но, находясь на практике и, защищая одного подсудимого, она влюбилась без памяти. Да и было с кого брать пример – с меня, бесшабашного! Как мы ни были против с Юлией Павловной, как ни старались отговорить Алёнушку от дружбы с этим парнем, усилия наши были тщетны. По неосторожности, я даже накричал на неё в сердцах, она же мне бросила в лицо:
-Молчи, убийца!
-Что-что? – растерялся я.
- Это ты убил мою мать! – выкрикнула она в гневе.
Я задрожал, словно осинов лист, поспешив в свою комнату. Всю ночь не мог уснуть. Всё стоял в ушах её укор! Понимал, она права. Но ведь она - дочь! Взял в руки книгу, лежащую на столе, чтобы отвлечься. Посмотрел название: Стендаль, «Пармская обитель». Кото её сюда подложил? Эту книгу подарила мне некогда Мария. При этом сказала тогда: «Это грустная история двух влюблённых, напоминает нашу любовь». Я очень люблю Стендаля – тонкий, рафинированный писатель! Вдруг оттуда выпал листочек бумаги, исписанный красивым мелким почерком моей любимой. Вчитался:
«Наша любовь прекрасна и трагична. Трагична потому, что ничего нет в жизни светлого и даже поверхностного. За блестяще - изысканным – надрыв и спазмы, болезни и обман. Что же делать, если в сумме всех своих взаимосвязей, жизнь, как и наша любовь – прекрасна? А в горе - много просветления. Без надрыва, безумно - болезненного, ограничивающего тебя в наслаждениях, нельзя оценить и светлые моменты радости, что нисходят на нас. У нас много трагического. А сколько лирического и поэтичного, сколько светлого, вдохновенного? Сколько земных и небесных радостей мы подарили друг другу, после всех штормов и бурь, бушевавших в наших жизнях? Судьба – злодейка пошлёт ещё их нам ни мало. И всё-таки с самыми жуткими и кровавыми страданиями, вкусили мы и острейше - сладостные моменты наслаждений, которые повторить нельзя. Они импровизируют, возрождают, обновляют тебя, делают возвышенным по своей утончённости и сверх человеческой радости.
Редко простой смертный полными горстями брал столько от горечи и радости жизни. Но ты брал, наслаждался и мог понять эти моменты, как эстет, гурман, через соломинку изысканного восприятия.
Может, у бар и больше было в сумме наслаждений, но количество не переходит здесь в качество. Такие, какие получал ты от меня, дарила, возможно, только Клеопатра. А после её поцелуев люди умирали от счастья. Они – вкусили! Поэтому не сетуй на горечь жизни и несправедливость. Без этих острых диссонансов, не понять и не ощутить мгновения радости, счастья! Только сейчас мы созрели друг для друга, как голодные, оказались на пиру. Но бойся голода! Он ещё предстанет! Тем сильнее будет после шторма – затишье!».
Меня трясло, ещё ничего не успел осмыслить, как раздался стук в дверь. Вошла дочь и, вся сжавшись, попросила прощения:
-Я нашла этот листок, что ты держишь в руках, и меня всю перевернуло! Прости, папа!
-Где ты его нашла? - спросил я, не понимая, что произношу.
-В маминых вещах, их тебе передал дедушка после её смерти. Я прочла и расплакалась, - вид у неё был жалкий, трепещущий, растерянный.
-И что же ты поняла из написанного? – механически спросил я.
-То, что надо всеми силами беречь свою любовь!
-Иди сюда! – Она подошла ко мне, села рядом на диван, я обнял её. Так мы и сидели, каждый, углубившийся в себя. Потом, успокоившись. Я произнёс:
-Боже мой! Какая же ты у меня уже взрослая! Совершенно не заметил за делами, как ты подросла!
Она ответила очень серьёзно и уверенно:
-Да, отец, я уже совсем взрослая!
Больше я не оговаривал её – бросить своего парня. Потом она отмазала его от тюрьмы и вышла за него замуж. Алёнушка понимала, мы не в восторге от этого брака, стала жить отдельно, вскоре оформила отъезд в Америку, используя семейные связи. Я с горечью думал: «Если б жива была её мама, разве она была бы такой? И жизнь у неё сложилась бы иначе!». Она вела себя так, будто стремилась доказать, - все виноваты в её нескладной судьбе. Конечно же, в первую очередь, я винил во всём себя! Если б не моё сумасшедшее тогдашнее поведение, жил бы я ныне с любимой женой, уважающей меня дочкой, с милыми послушными внуками… Всё испортил я сам. Поэтому, стараюсь терпеть то, что преподносит судьба.
Вновь я остались один. Продолжал помогать дочке материально. Но она прекратила с нами всякую связь. Это было очень нелегко перенести. Но пришлось смириться. Поддерживала меня, как всегда, Юлия Павловна. Когда Алёнушка уехала, она вернулась к себе, в свою квартиру. Мы жили порознь, но она, как и прежде, навещала меня. Наконец, я издал шесть книг со стихами моей дорогой поэтессы. Дело это нелёгкое – издать что-то у нас в России. Как всегда, без помощи Юлии Павловны, не обошлось. Книги раскупили быстро во всех книжных магазинах. Когда я хочу почитать их, беру один из изданных томов её книг, но ничего не получается. Даже открыть первую страницу не в силах. На глаза набегают слёзы, книга выпадает из рук, наплывают воспоминания, сердце трепещет, переворачивается. Оцепенев, сижу, неподвижно, уставившись в одну точку.
Прошло ещё несколько долгих и мучительных лет. Я ничего не знал об Алёнушке. Вдруг, возвращаясь, домой, я застал там Юлию Павловну с молодой девушкой, лет семнадцати, очень похожей на Марию. Я поздоровался, с удивлением произнёс:
-У нас гости?
-Да, - ответила Юлия Павловна, это твоя внучка, прилетела из Америки сегодня.
Мы расцеловались, сели за стол, что-то наспех приготовили из еды, стали беседовать. Из рассказов внучки я узнал, брак Алёнушки был очень неудачным. Муж бил её, изменял, даже приводил в дом своих подружек. Несколько раз Алёнушка лежала в больнице с сотрясением мозга от побоев благоверного. Дочь их не выдержала и улетела в Россию. Девочку назвали Светочкой. Теперь мы вновь, как и прежде, живём втроём. Моя внучка очень красиво поёт. У неё замечательный голос. Она закончила консерваторию, вышла замуж за хорошего парнишку, он тоже учился вместе с ней. Молодые живут с нами. Появились правнуки. Только Юлии Павловны уже не стало. Алёнушка тоже переехала в Россию, жила отдельно. Но от внуков не отказывалась и помогала Светлане. Она смягчилась, стала менее порывистой, более рассудительной и заботливой по отношению ко мне. Думаю, она о многом догадывалась ранее, и вот, наконец, всё поняв и переосмыслив, простила меня. Она постигала, я съедаю себя поедом за моё непутёвое прошлое. Конечно, она понимала, я жалею её, переживаю, за неудачно сложившуюся её жизнь. Однажды, в порыве грусти, она прочитала мне печальные стихи, отражавшие её душевное состояние:
Любовь, любовь, кого ты поцелуешь,
Тот раб навечно твой!
Но ты целуешь всех и не взыскуешь.
Меня ж обходишь стороной!
Сердце сжалось от боли за её несложившуюся жизнь, но я ей ответил:
-Ничего, дочка, ещё, может, всё измениться к лучшему! Мы ведь умеем с тобой улыбаться даже сквозь боль! А у нас с тобой к тому же есть, для кого жить! Не станем грустить, будем верить в лучшее!
Дочь ответила:
-Да, папа, ты прав, будем надеяться на лучшее!
Недавно Мария мне приснилась вновь. Мы беседовал с ней, словно она живая. Видел её всё ещё молодой и красивой. Она была спокойна и объяснила мне, рада за нас всех. Мы немного поговорили и она заторопилась. Я начал, было, просить ещё немного побыть со мной, но она ответила, очень спешит. Проснулся утром в ознобе. Хорошо, что днём меня мои ребятишки отвлекли от грустных мыслей своими заботами.
Часто я вспоминаю свою Марию, и сердце щемит от боли. Постоянно посещаю её могилу. Иногда, когда прихожу на кладбище к Юлии Павловне, закрадывается в голову неожиданная мысль: «Может, она меня любила, даже сама не сознавая этого? А может, и я её любил?». Я отгоняю от себя эти не прошеные мысли, и говорю: «Мир праху её! Ведь именно она была для меня настоящей матерью и другом!».
Решительно осознав всё это, я засел за симфоническую поэму и написал её, посвятив «Дражайшему другу – Юлии Павловне». Дочь похвалила меня, сказав:
-Спасибо, папа, она наш семейный друг, родственница, много сделала для нас всех!
А внучка произнесла, прослушав эту вещь:
-Дедушка, мне очень понравилась музыка! В этой поэме я услышала: и порыв, и нежность, и отступление, и тревогу, и покаяние, и горечь утраты. И, главное, – большую, яркую, сияющую, всепобеждающую – любовь!
Вспомнилось, умирая, Гендель произнёс: «Всё-таки, Ты – Живой, и Ты – со мной рядом, Спаситель!». Тогда подумалось и мне: «Если увижу Его перед своей кончиной, то пойму и произнесу: «Значит, Ты простил меня, мой Господь…».
© Copyright: Розена Лариса, 2024
Свидетельство о публикации №224082200433
© Copyright: Розена Лариса, 2024
Свидетельство о публикации №124082202052