4. Неудовлетворительное состояние теории революции. Этот комплекс проблем очень велик, и по нему одному следовало бы писать большую работу. Здесь я выскажусь возможно более кратко.
Представление о революции как о средстве, необходимом для построения коммунистического общества, зародилось задолго до марксизма. Например, у французского утописта Жана Мелье эта идея представлена ещё в начале XVIII века. Любопытно, что это первичное понимание революции («а хорошо бы всем угнетённым сговориться и вместе скинуть злобных тиранов») и сейчас представлено в левой тусовке весьма широко. Впрочем, тьма народу задерживается вообще на каждой ступени совершенствования революционной теории – среди номинальных коммунистов свои поклонники есть у идей XVIII века, XIX, начала XX. Экономии времени ради предлагаю вам самим соотносить далее каждый новый этап развития теории с его современными поклонниками, а я это дело отложу на будущее, всё-таки мы сейчас не обо всяких отсталых товарищах говорим.
Не буду останавливаться на более поздних французских утопистах, на Великой французской революции и Бабёфе и, идя широкими шагами, сразу скажу, что следующей ступенькой развития теории революции был начальный этап марксизма. В 1840-е годы Маркс и Энгельс создали формационную теорию (тогда – ещё в виде самых приблизительных, грубых набросков) и нашли первые доказательства тому, что развитие общества – это прежде всего развитие производительных сил, создающих и изменяющих те или иные производственные отношения и отношения в обществе в целом. Развившиеся к концу капитализма (как тогда предполагалось, конец этот уже близок) производительные силы породили сильно увеличившийся в численности и обнищавший из-за экономических интересов буржуазии пролетариат; а поскольку пролетариату было нечего терять, кроме своих цепей, а иного способа из цепей вырваться, кроме как революционно преобразовать общество и обобществить средства производства, у него, как предполагалось, не было, то ему и предписывалось вскоре совершить социалистическую революцию.
Время очень быстро показало, что эта концепция – пусть, в отличие от утопической, и ставшая уже научной – слишком примитивна, чтобы это работало в лоб: много сложнее оказался механизм общества, много выше – приспособляемость капитализма. Маркс и Энгельс участвовали в европейских революционных событиях 1848-1849 годов, осмысляли полученный опыт, затем анализировали и опыт Парижской коммуны. В марксизме постепенно появлялись представления о необходимости союза пролетариата и крестьянства, о диктатуре пролетариата как переходном между капитализмом и коммунизмом периоде, о партии как необходимом авангарде пролетариата, о необходимости не просто слома старой государственной машины, но замены её новой, революционной.
Капитализм тем временем перешёл в фазу классического империализма. Работавший уже в этих новых условиях Ленин:
- во-первых, развил и практически применил вышеперечисленные идеи марксизма;
- во-вторых, разработал понятие революционной ситуации (я на всякий случай напомню, что оно значительно сложнее упрощённой формулы «верхи не могут, низы не хотят»);
- в-третьих, открыл неравномерность развития капитализма и вывел из этого положения целый ряд важных для революционной теории следствий (о наибольшем шансе для революции не в самой передовой стране, а в самом слабом звене империалистической цепи; о неодновременности революций в разных странах, а значит, и о построении социализма на начальном этапе лишь в одной стране; о разнообразии национальных путей строительства социализма, включая и возможность прыжков через формацию);
- в-четвёртых, собственной практикой доказал, что между капитализмом и коммунизмом стоит не только переходный этап, но также и этап социализма (а стало быть, что революционный процесс внутри общества развивается длительно, на протяжении многих десятилетий – пусть социалистическая революция в политическом смысле слова уже совершена, но к коммунистическому устройству общества, к коммунистическому или хотя бы социалистическому сознанию большинства населения ещё двигаться и двигаться).
Дальнейшее развитие революционной теории, в общем, так и не было серьёзно обобщено. Антиленинская концепция Троцкого «немедленно делаем революцию во всём мире, плевать, что нам нечем, всё равно пытаемся делать и умираем» заведомо стоит вне марксизма (просто потому, что это глупость – нельзя что-то сделать, если для этого нет средств). Применённый на практике сталинский подход к революции оказался почему-то настолько неочевидным для потомков, что деятельность Сталина, в результате которой не только очень значительно расширился соцлагерь, но и получило мощный импульс мировое революционное движение, они даже не всегда догадываются признать именно распространением революции. Обобщать же сталинский подход теоретически в позднесоветские времена по понятным причинам было некому. А учебник Федосеева исповедует то, что условно называется «доктриной Брежнева» – и, как ни странно, тем самым перекликается со всевозможными концепциями партизанской борьбы (будь то классическая герилья или городская), даром что склонен рассматривать эти последние скорее как нечто маоистское, как всякий там левый оппортунизм вредного толка.
Произошедшая к девяностым годам контрреволюция оставила нас на руках с доктриной Брежнева по сути как с вершиной развития социалистической революционной теории. Это странно, но это так. Ходовые альтернативы признанию её в этом качестве – это либо целиком отвергнуть презренный ревизионизм и вернуться к Ленину, заставшему (и организовавшему) лишь самое-самое начало мирового социалистического революционного процесса, либо нести в массы всякую ерунду из серии «Сталин отказался от мировой революции, вот и нам тоже надо» или «…вот гад такой, предал дело коммунизма, да здравствует Лев Давыдыч, вперёд свергать империализьму по всему миру!». Все эти альтернативы не выглядят здравыми. Здоровая альтернатива – это рассмотреть доктрину Брежнева и сталинскую политику по существу, а затем оформить актуальную теорию революции – на основании сталинского, хрущёвского и брежневского подходов, на основании также и иного полученного нами опыта, а также с учётом концепции современной фазы империализма (с преобладанием финансового сектора), которую необходимо разработать отдельно. В рамках настоящей статьи самостоятельным творчеством такого рода я заниматься не буду, а лишь укажу те направления, в которых потребуется делать это в перспективе.
Что такое «доктрина Брежнева»? Это концепция внешней политики, согласно которой СССР любыми средствами защищает сферу своего доминирования (то есть обороняет соцлагерь и пресекает там попытки контрреволюции), но за её пределами вмешивается ограниченно. То есть Советский Союз может заключать экономические договоры со странами третьего мира, может поощрять их вставать на советскую сторону экономической помощью, политическими консультациями, даже военными советниками – но настоящую силу там не применяет, к революциям не подстрекает, серьёзной идейной борьбы не ведёт, в политический курс местных правительств почти не вмешивается и по большому счёту ждёт у моря погоды: случилась какая-нибудь антиимпериалистическая революция – хорошо; нет – да и ладно; а какую революция обретёт форму и содержание, тоже по большому счёту не важно, лишь бы эти страны дружили с нами, а не с империалистами или не с маоистами какими. Это, в сущности, означает, что революционные силы любой страны должны справляться с местными капиталистами и стоящей за их спинами мировой реакцией самостоятельно. Причём после гипотетической победы, которую героические революционеры всё же могут одержать в своей стране вопреки всему, для них мало что переменится. Соцлагерь, конечно, еду, врачей и строителей присылать будет, но банальную мотострелковую дивизию не пришлёт никогда в жизни, харам; а это означает слабую защищённость прогрессивного режима даже против внутренней контрреволюции, не говоря уж – перед лицом американского корпуса морской пехоты и аналогичных органов объединённого мирового империализма.
Учебник Федосеева, естественно, следует доктрине Брежнева и поэтому просто-таки переполнен духом невмешательства – «сами, сами, всё сами». Не могу в связи с этим не заметить, что внешний и внутренний шок от начавшегося в 1979 году непосредственного советского военно-политического вмешательства в дела Афганистана как раз и был вызван тем, что Союз настолько открытых и прямолинейных действий не предпринимал как минимум со времён Карибского кризиса, а то и со времён утверждения коммунистических сил у власти в Восточной Европе в конце сороковых годов. Хотя по факту ограниченным был не только советский контингент, но и степень советского вмешательства – а потому за пределы рассматриваемой нами брежневистской концепции афганская затея не слишком-то выбивалась.
Справедливости ради надо сказать, что известный смысл в доктрине Брежнева действительно имелся. Революционная и особенно антиколониальная инерция, вызванная победой сил социализма во Второй мировой войне, дальнейшим укреплением социалистического лагеря и надломом старых колониальных империй, тогда ещё продолжала действовать, даже несмотря на страшные диверсии Хрущёва – и это позволяло брежневскому Союзу не слишком вкладываться в идущий помимо него революционный процесс в колониальных и зависимых странах. А кащеева игла мирового империализма была спрятана именно там: чем больше стран отпадает от мировых рынков и вовлекается в торговый оборот со странами СЭВ, тем глубже кризис в империалистическом лагере, для которого рынки, сырьё, дешёвая рабочая сила – это жизнь. А угроза ядерной войны, быстро возрастающая при чрезмерно грубых действиях соцлагеря – это не такая угроза, к которой можно относиться слишком уж беззаботно, особенно принимая во внимание далеко ещё не залеченную Советским Союзом почти смертельную рану Великой Отечественной войны. Кроме того, активное участие в локальных войнах за третий мир и даже просто активное вовлечение в серьёзное социалистическое строительство в какой-нибудь Африке всё ещё являлось для соцлагеря достаточно тяжёлым грузом. Соцстраны по-прежнему были совокупно слабее буржуазного мира (по численности населения превосходившего их в разы), а развитие их экономической мощи было изрядно заторможено рыночными экспериментами. Рациональнее было поэтому применять по части мировой революции стратегию непрямых действий – ну её и применяли; не слишком качественно, конечно (то же самое можно было исполнить куда лучше), но империализму хватало. Рейганизм-тэтчеризм и прочие неолиберальные реформы в западных странах были, по сути, последним пароксизмом кризиса империализма; продержись Советский Союз ещё десяток лет – и он мог понемногу начинать подбирать плоды победы, которая сама упала бы нам в руки. Но мы вместо этого по собственной воле сдались погибавшему врагу и, позволив ему пожрать нас, подарили ему за наш счёт четыре лишних десятилетия жизни.
Тем не менее, вернуться к доктрине Брежнева в гипотетическом случае восстановления социализма на постсоветском пространстве мы бы не могли даже чисто технически, потому что это не какая-то универсальная революционная теория, а ситуативная политическая концепция (причём вовсе не безальтернативная даже в шестидесятые – восьмидесятые годы). Коренной её порок – это принципиальное предложение раздробленным революционерам всего мира опираться лишь на собственные чахлые силы. А столь неприятное само по себе предложение ещё и усугубляется: во-первых, тем, что не существует ни Интернационала, ни Коминформа, и даже съезды компартий проводятся раз в десятилетку по обещанию, а во-вторых, тем, что силы социализма по преимуществу представлены разнообразными ревизионистами, будь то официальная советская линия, маоизм, троцкизм или какой-нибудь красный чёрт с рогами, а попытки Кубы стать вторым социалистическим ядром и оказывать интернациональную помощь революционерам за свой счёт остаются всё же попытками объективно слабой страны и не могут повлиять на мировой расклад сил по-настоящему.
А между тем, посмотрев свежим взглядом на раннемарксистские идеи о неизбежности пролетарской революции в любой капстране, развившейся до уровня Англии XIX века, или даже на расчёты Интернационала 1920-х годов, ожидавшего, что любой кризис уровня ПМВ или Великой депрессии обязательно породит волну социалистических революций в разных странах, мы должны полностью отмести те и другие как чрезмерно оптимистические. Самостоятельная успешная социалистическая революция – ЧРЕЗВЫЧАЙНО редкое событие. Строго говоря, чистый пример такого рода за всю историю человечества у нас ровно один – наш собственный. В остальных случаях социалистические революции либо совершались непосредственно с нашей помощью, либо, как в случае с Кубой (тоже, впрочем, уникально редким), мы обеспечивали им помощь и выживание немедленно после их победы.
Редкость революций объясняется очень просто – силы господствующих классов (будь то военная сила или сила пропаганды; по Грамши – «сила принуждения» и «сила убеждения») несоизмеримо больше сил угнетённых классов даже в рамках одной страны и даже по состоянию на начало XX века и ранее. Состоявшийся же буржуазный интернационал и многократное увеличение за последние сто лет разрыва в силовых возможностях между господствующими и угнетёнными классами тем более запрещают нам рассчитывать на автоматические серии революций в разных странах при каких бы то ни было условиях вообще. Всё это не делает наше положение безнадёжным, свои шансы и лазейки у угнетённых всегда есть (собственно, ещё ленинское положение о революционной ситуации появилось на свет как результат трезвого рассмотрения неблагоприятного соотношения революционных и контрреволюционных сил – и уже оно, в сущности, постулирует возможность революции лишь в редких особых условиях), но, во всяком случае, изо всего сказанного налицо три очевидных вывода.
Первое. Революцию надо ценить. Она не произойдёт сама. Её надо тщательно готовить, сверх этого ещё долго ждать подходящих условий, помогать им складываться, и всё равно не факт, что из затеи хоть что-нибудь получится. А если уж что-то всё-таки получилось – нельзя бросать революционный проект и отворачиваться от него как от какого-то бракованного материала при первых же неудачах или несоответствиях вашим ожиданиям. Всегда проще исправить то, что уже есть, чем пытаться совершить революцию заново.
Второе. Это приговор всевозможным партизанским концепциям, которые я упоминал выше как зеркальное дополнение к доктрине Брежнева (ядро говорит – «старайтесь сами», партизаны отвечают – «рады стараться!»). Партизан никогда не будет достаточно силён, чтобы без внешней помощи сокрушить регулярную армию врага и прочно захватить власть хотя бы у себя в государстве. «Непобедимость партизан» – странный и даже дурацкий миф. Бесконечная цепь поражений партизан разматывалась на наших глазах и будет разматываться дальше, кто бы там что из поклонников партизанщины бодрого или утешительного ни говорил. Да, когда в мире нет социалистического ядра, то выбора может и не быть, и партизанскому движению придётся отправиться в джунгли в поисках одного революционного шанса из тысячи; но когда социалистическое ядро есть и оно активно, то самостоятельная герилья – это просто не метод.
И третье. Концепция социалистического ядра в практике мировой революции всегда должна быть по возможности доминирующей. В какие-то исторические моменты ядро может быть слабо и уходить в изоляцию, чтобы укрепить внутренние силы – это да. Но оно должно знать, что без него мировой революционный процесс не пойдёт. Любым революционерам всегда жизненно необходима внешняя помощь – как до совершения революции, так и после него. Враг – интернационален и решителен. Он не смотрит на межнациональные перегородки и не верит ни в «мирное сосуществование», ни в «экономическое соревнование», ни в «политику разрядки». Мы тоже должны быть интернациональны, причём не в смысле «каждый действует сам, а мы подбадриваем друг друга поощрительными выкриками», а в смысле твёрдого настроя на подлинно совместные и решительные действия.
А заключаются эти действия в неприятных для чьей-то национальной гордости или национального эгоизма вещах. Во-первых, требуется Интернационал, и притом централизованный, в рамках которого социалистическое ядро отдаёт другим партиям обязательные для исполнения директивы. Во-вторых, нужно полагаться на экспорт революции (включая и прямое военное вторжение, если мы достаточно сильны) в любую страну, где для этого созрели сами или сложились с нашей помощью определённые условия – то есть где имеются достаточно сильная местная компартия, некий заметный процент населения, который нас ждёт, внятное представление о будущем, которое они хотят строить вместе с нами, кризис господствующих классов и политической системы данной страны. В-третьих, следует быть готовыми к советизации вообще любого государства, которое представляет для нас военную угрозу и может напасть первым. Возможно, нас там никто особенно с цветами не ждёт, но, с другой стороны, кто-то наш всегда есть в наличии (а для нас важно именно его мнение), а правильная политика через несколько лет перетянет на нашу сторону основную часть населения. В-четвёртых, необходимо держать в уме возможно скорейшую интеграцию всех соцстран в состав одного государства (максимум – в пределах нескольких десятков лет после их появления). СССР и соцлагерь, заметьте себе это, образовались именно так. Это и есть первоначально ленинская (Красная Армия в ходе Гражданской войны не слишком-то уважала всякие «независимые Грузии»), а затем и сталинская мировая революция. Вместе коммунисты разных (пока ещё) стран – сила. А когда каждый «идёт своим собственным особым национальным путём» и какое-то время будет продолжать им идти даже после достижения коммунизма (а у Федосеева так и написано!), когда учебник научного коммунизма мухлюет с ленинскими цитатами, чтобы обосновать принципиальный запрет на экспорт революции (цитирует ленинскую речь с митинга июня 1918 года – о, воистину странно, что Ленин в такое время ругается на революционно настроенных товарищей!), то всё и будет заканчиваться так, как уже однажды закончилось.
Итого – современную теорию революции необходимо строить вокруг стержневой концепции социалистического ядра, и никак иначе. И в связи с этим приходит время поговорить о национальном вопросе, который у нас просто-таки чудовищно запущен…
5. Беда с национальным вопросом. Эта проблема так же бездонна, как и проблема теории революции, и поэтому здесь я тоже выскажусь до предела кратко, оставляя за кадром любые подробности.
Исходный марксистский подход к национальному вопросу излишней трепетностью не страдал и иногда даже не уходил далеко от буржуазного понимания последнего. Скажем, в работах Энгельса регулярно можно обнаружить эпитет «варварский» применительно к не слишком развитым нациям (а в широко известном труде «О происхождении семьи, частной собственности и государства» он даже притворяется научным термином) или найти одобрение захватнической политике США в Мексике («Демократический панславизм»). Ну а в целом ещё в «Коммунистическом манифесте» было сказано, что национальная обособленность и противоположность интересов различных народов всё более исчезают. Казалось бы, какой коммунист будет спорить с этим тезисом? Но будет. И для наших целей поэтому уместнее будет обратиться непосредственно к большевизму.
Ленин увлёкся национальным вопросом перед Первой мировой войной, но обобщающих работ по национальному вопросу как целому не писал; его «национальные» статьи большей частью посвящены конкретным узким темам. Наиболее важные ленинские работы по нацвопросу – «Критические заметки по национальному вопросу» и «О праве наций на самоопределение». Пытаясь охарактеризовать ленинское наследие по данной части, я бы отметил, что, хотя Ленин говорит ряд правильных вещей, обосновывая пролетарский интернационализм и явление национального угнетения, но академическое отношение к нацвопросу у него тоже не очень выработано. Например, вот суждение из первой названной работы: «Французский язык не внушает ненависти итальянцам, ибо это – язык свободной, цивилизованной нации» (просвещённые французские пролетарии, постигшие марксизм: «Мы свободны, наши буржуи нас больше не угнетают?»; французские колонии, испытавшие на себе всю прелесть французского цивилизаторства: «Ну да, ну да, пошли мы на хрен…»; да и вообще, сама постановка вопроса о языке в таком виде смотрится весьма оригинальной). Допустим, что эта характерная для русского прогрессиста слабость к Франции – мелкая частность. Но вот когда Ленин приступает к обоснованию «права наций на самоопределение вплоть до отделения», у него, вопреки классовому подходу, начинает проглядывать отношение к нациям как к неким целостным субъектам, коллективным личностям – и вот это уже не частность, а системный порок коммунистической теории, регулярно дававший о себе знать и много десятилетий спустя.
Но эту мою оценку я сейчас оставлю в качестве провокации до лучших времён и не буду разбирать фигурно закрученные хитросплетения ленинского взгляда на национальный вопрос. Пока что я лишь поясню, что, предельно упрощая дело, Ленин, писавший эти работы ещё в условиях капитализма, хочет видеть капстраны максимально демократичными, чтобы пролетариату было максимально просто вести свою борьбу с буржуазией; ну а максимальный демократизм в нацвопросе – это позволять нациям самим решать свою судьбу. Логика ясна, но на действительную национальную ТЕОРИЮ это не тянет. Национальный вопрос у Ленина оборачивается лишь подчинённой тактикой, используемой для нужд теории революционной классовой борьбы. Больше того, тактикой скорее ошибочной. Ведь не кто иной, как тот же Ленин в октябре 1919 года негодовал по поводу аналогичного подхода всяких оппортунистических элементов по отношении к социалистической революции:
«Только негодяи или дурачки могут думать, что пролетариат сначала должен завоевать большинство при голосованиях, производимых под гнётом буржуазии, под гнётом наемного рабства, а потом должен завоевывать власть. Это верх тупоумия или лицемерия, это – замена классовой борьбы и революции голосованиями при старом строе, при старой власти». («Привет итальянским, французским и немецким коммунистам»).
Тогда кто же может думать, что большинство нации может верно самоопределиться в пользу социализма под тем же гнётом буржуазии или едва-едва избавившись от него? И зачем нам вообще такое самоопределение наций, которое приводит к выбору капитализма вместо социализма? Ленин-то рассчитывал, что все будут охотно выбирать социализм, но он опять слишком хорошо подумал о среднем человеке…
Действительную теоретическую основу национальной проблематики мы поэтому можем найти только у Сталина. В своей работе «Марксизм и национальный вопрос» он начинает с определения нации, и оно, в общем, актуально и верно до сих пор:
«Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры. <…> нация, как и всякое историческое явление, подлежит закону изменения, имеет свою историю, начало и конец».
Тем не менее – ещё одна зацепка на будущее – тут есть что обсудить в деталях. А главная, на мой взгляд, путаница, которую порождает данное определение – это сближение в сознании читающего понятий «нации этнической» и «нации политической». Происходит оно потому, что сталинское определение относится к некой промежуточной фазе развития нации между «этносом» и «государством»: безусловно преодолевая этнос, оно в то же время ещё не относится к национальному государству как таковому, а потому фиксирует какой-то достаточно неопределённый момент национального генеза – и, значит, как само страдает некоторой неопределённостью, так и стягивает «этнос» и «государство» в своего рода единую мысленную линию.
Но на самом деле не факт, что эту неопределённость вообще можно преодолеть, и уж тем более не факт, что это нужно пытаться сделать. Ситуация здесь во многом аналогична ситуации с понятием стоимости в политэкономии – нация, как пишет и Сталин, есть порождение капиталистических отношений, и вместе с ними она умрёт. Стало быть, незачем до последней тонкости и разбираться. Каков механизм появления политической нации? Буржуазии нужно обеспечить общность экономической жизни на некоторой территории, закрепить за собой её рынки, вовлечь в товарно-денежные отношения всё её население, а потом ещё и навязать этому населению такую идею, чтобы оно охотно умирало ради завоевания для буржуазии новых рынков, чтобы собственный буржуй Вован был для него ближе и роднее, чем иностранный пролетарий Фриц или тем более Жугдэрдемидийн. Как следствие, в ходе становления и укрепления буржуазии появляются и укрепляются национальные государства, а наднациональные, даже преодолев феодализм, в некоторый исторический период начинают испытывать центробежные тенденции из-за противостояния буржуазий титульной нации и угнетённых наций.
И возникает вопрос – а нам-то какое дело до буржуазных разборок под всевозможными национальными соусами? Ведь политические нации – это бесконечные войны, геноциды, межнациональная ненависть, фашизм, разборки из-за частной собственности в мировых масштабах. А нам требуется просто уравнять в правах людей любой национальности и отменить политические нации, «чтобы в мире без россий, без латвий жить единым человечьим общежитьем», как сказал товарищ Маяковский. Зачем же тогда глубоко залезать в нацвопрос?
Вопрос этот не такой кумачовый, как может показаться на первый взгляд. Да, решать национальный вопрос тактически, в каждом конкретном месте и в каждый исторический отрезок, как это пытался сделать и Ленин, нам действительно необходимо, от этого никуда не уйти. Но при этом мы ни на секунду не должны забывать, что нация в политике – это как деньги в экономике: при капитализме на понятии нации (и национального государства) строится вся мировая политика; при социализме понятие нации ещё используется, но неуклонно и сознательно вытесняется из политического обхода как тяжёлое наследие эксплуататорской эпохи, в том числе ликвидацией национальных государств; при коммунизме никаких наций и тем более национальных государств больше нет, есть Земшарная Республика Советов и сложившаяся изо всего человечества новая историческая общность – советский народ.
К сожалению, по ходу развития коммунистической теории (неудачи Интернационала в межвоенный период, ВОВ, угроза англо-американского нападения, затем расцвет ревизионизма) ситуация сложилась неблагоприятным для коммунистического универсализма образом. От десятилетия к десятилетию нация всё более становилась священной коровой теории, и в учебнике Федосеева ничто не представлено так рельефно, как отчаянный страх хоть одним пальцем коснуться национального вопроса по-большевистски, хоть мысленно и в дальней перспективе допустить покушение на самую крошечку суверенитета национальных государств. Напротив, там изобретено понятие «социалистической нации» и доказывается, что только при социализме нации наслаждаются «подлинным суверенитетом». И вот сегодня приходится напоминать коммунистам в первую очередь о нашей стратегической цели в нацвопросе, а не о сиюминутной тактике – ведь в нашей среде развелось множество людей, которые носятся с «правом наций на самоопределение вплоть до отделения» как с писаной торбой, хотя найти себе объект для поклонения, не настолько отягощённый злом (включая зло уничтожения нашей собственной страны), они могли бы без всякого труда. О праве на самоопределение мы сейчас и поговорим – собственно, текущий пункт я для того и пишу, чтобы высветить именно это слабое место нашей теории – но сначала необходимо сказать ещё об одной стороне национального вопроса.
Национальная проблема сильно осложняется культурно-языковым фактором. Продолжая аналогию с ролью денег: если те являются орудием буржуазии для обеспечения господства капиталистических отношений в чистом виде, то нация является таковым орудием лишь в своём политико-экономическом аспекте. Культурный и языковой аспекты наций – это вроде бы даже хорошо: разные формы обогащают пусть даже общую по содержанию социалистическую культуру, а право человека говорить на родном языке для нас несомненно. На практике культурно-языковая сторона, правда, тоже вполне успешно порождает свои шероховатости и даже большие сложности в межнациональных отношениях (проблема языка межнационального общения и проблема существования малых языков, реакционные аспекты той или иной культуры, националистически озабоченная интеллигенция и так далее), но в общем культуры и языки в рамках единого социалистического общества нам приходится защищать, устраняя при этом порождаемые ими шероховатости. Как это нужно правильно делать в социалистическом государстве, не скатываясь в националистическую реакцию – вопрос отдельный. Тут я лишь зафиксирую, что объектом, с которым нам надлежит бороться в принципе, является именно политическая нация, а не её культура.
Итак, в чём заключается шизофреничность нынешней версии отношения левой и коммунистической среды к национальному вопросу? С одной стороны, вроде бы есть общее понимание, что при коммунизме нациям места нет. При этом, правда, нет и понимания «единого человечьего общежитья» и «Земшарной Республики», какое имелось в межвоенную эпоху, нет также понимания факта сохранения и укрепления государства при коммунизме; но всё-таки даже убогая и нежизнеспособная концепция коммунизма как сотен миллионов самостоятельных коммун с 3d-принтерами никаких национальных государств не подразумевает и близко. Более того, чем неавторитарнее левак, тем больше он, казалось бы, не любит разновсяческий фашизм, не говоря уж о его наиболее шовинистических разновидностях. И тем не менее, с другой стороны, такой левак падает на колени с молитвенно осветлённым лицом, едва заслышав священные слова «Право Наций На Самоопределение». В этот момент его вроде бы уже совершенно не интересует, что нация – продукт капитализма и должна погибнуть вместе с ним, что она – не коллективная личность, которая что-то там самоопределяет коллективным мозгом, а всё та же сложная структура из различных классов и социальных групп с разными интересами и разными пропагандистскими возможностями, что именно на национальной базе и рождается шовинизм со всеми прилагающимися кровопролитиями. Почему же нерадивый адепт теории закрывает на всё это глаза? Да пёс его знает. Во-первых, нужно больше демократии, во-вторых, Ленин Же Говорил!
Давайте лучше посмотрим на проблему самоопределения-вплоть-до-отделения самостоятельно, не заглядывая поминутно в Талмуд. Допустим, у нас есть многонациональное государство с компактными районами проживания нацменьшинств, которые угнетаются титульной нацией по всем линиям – то есть у них нет возможности получать образование на родном языке и самой обеспеченной государством возможности пользоваться родным языком на своей территории, их культура преследуется, у них нет равных гражданских прав, экономические выгоды от деятельности государства им не достаются, а то государство и вообще откровенно их грабит, и так далее. Для XIX века и классической колониальной эпохи это всё широко доступный реализм – что в Европе, что в колониях. Логично, что коммунист должен поддержать борьбу таких угнетённых наций за предоставление им равных прав, а если это невозможно – то и за отделение от многонационального государства? Да не вопрос – конечно, логично. Коренные проблемы угнетённых, связанные с капиталистическим мироустройством, никуда при этом не денутся, но хотя бы удастся избавиться от портящих им жизнь перечисленных второстепенных факторов. (Впрочем, действительно ли условный хорват в конечном счёте выиграл от падения условной Австро-Венгрии, принимая во внимание всё множество относящихся к данной проблеме факторов – вопрос очень интересный, но здесь я не буду его даже ставить. Будем считать, что и в самом деле выиграл).
Иное дело сегодня. Официального политического неравноправия по национальному признаку нет уже практически нигде. Старые европейские многонациональные империи раздроблены, кругом сплошные национальные государства. Классическая колониальная система уничтожена, сменившись неоколониализмом, в рамках которого метрополии эксплуатируют не свои официальные колонии, а формально независимые страны, добившиеся некогда «свободы» по результатам антиколониальной борьбы. Тем не менее, потенциал дальнейшего дробления и без того мелких государств не исчерпан по всему миру – и мы наблюдаем как борьбу очередных гордых обитателей Западной Сахары за независимость от «угнетателей» (угнетающих их уже непонятно как – классическая проблема национального угнетения давно решена), так и периодические успешные образования новых государств (и почему-то жители Южного Судана, Донбасса или Косово, обретя независимость, неимоверно счастливыми не выглядят, и проблем у них только прибавилось). И? Мы вот это безобразие тоже должны поддерживать, потому что у нас ПринципЪ? Так это странный принцип – поддерживать то, от чего не становится лучше не только нам, коммунистам, но и отделяющимся от кого-то народам, что не только не приближает нас к социализму, но даже и в рамках капитализма только ухудшает всем жизнь.
Что касается наших коммунистических интересов. Мы заинтересованы в крупных государствах (что, кстати, среди других теоретиков уверенно утверждает и Ленин тоже) по целому ряду причин. Здесь я назову только главную – социалистическая революция в какой-нибудь Черногории заведомо обречена, ибо черногории маленькие, а внешний буржуазный мир – большой и зубастый, и эти ваши свободные черногории ему на один зуб. А социалистическая революция, как я показал в предыдущем пункте – явление вообще чрезвычайно редкое; давайте же мы будем мало того, что тысячу раз бросать кубики в надежду хоть один раз выбросить нужную комбинацию, так ещё и пусть эта комбинация придётся на Черногорию, от которой уже через неделю в ходе буржуазной реакции не останется и мокрого места. В современном мире вообще по пальцам можно пересчитать крупные и богатые государства, где революция имеет перспективу выжить и развиться в условиях внешней блокады. Вы, любители борьбы за свободу, хотите ещё и их развалить, потому что ПринципЪ?
Буржуазия, в свою очередь, использует национальный вопрос как мощное оружие, давно ставшее в её руках монопольным. Коммунисты уже извлекли из него всё, что могли, уничтожив прямое угнетение по национальному признаку и развалив колониальные империи. Как было сказано выше, мы даже могли извлечь из этого победу над капитализмом в мировом масштабе вообще, но история распорядилась иначе. А теперь уже поздно. Теперь дробление государств помогает буржуазии защищаться от социалистической революции точно так же, как помогает ей в этом уничтожение крупных предприятий (по заветам Чубайса – «каждый закрытый завод есть гвоздь в крышку гроба коммунизма!»; ну и каждое вновь созданное мелкое государство – тоже). Теперь разжигание межнациональной ненависти помогает буржуазии защититься от ненависти классовой; собственно, так оно и всегда-то было, но угнетённый пролетарий никаких уроков о бесплодности межнациональной борьбы упорно не извлекает, что и логично – старые просветившиеся пролетарии умирают, на их место встают молодые и глупые, которые ещё должны пройти свой собственный путь просветления. Теперь национальный вопрос в угодных мировому империализму странах – такой же симулякр, как и любая другая борьба «за гражданские права» SJW-формата, ну а в неугодных – безотказное средство уничтожать их изнутри. А уж разжигание национального чувства в оборончество или фашизм было оружием буржуазии с самого начала – и нежелание поляков приветствовать Красную Армию в 1920 году, а финнов – в 1939 служат тому яркими доказательствами.
На национальную тему можно было бы сказать в десятки раз больше сказанного, но в настоящей статье катастрофически не остаётся места. Поэтому я остановлюсь и сделаю совершенно очевидный, но страшно возмущающий многих участников левой тусовки вывод – национально-освободительная борьба за независимость кого бы то ни было на нынешнем историческом этапе полностью утратила всю ту прогрессивную составляющую, что имелась у неё раньше, и ныне должна в общем случае рассматриваться как полностью реакционное явление. «Освобождать нацию» следует посредством строительства социализма и в рамках всего государства, где проживает угнетённая нация. Или даже нескольких. Отрубать от большого государства очередной кусок, чтобы построить там такой же, но милый, маленький, индивидуальный, симпатичный капитализмик на правильном языке – как минимум глупо. Исключением из приведённого вывода мог бы быть разве что условный Техас, убегающий от условных США, но дело ведь тут будет не в том, что мы жаждем видеть Техас «свободным и независимым» (отделившись, он им не станет), а в том, что мы заинтересованы в ослаблении и уничтожении главных стран ядра мирового империализма для облегчения борьбы за социализм в остальном мире.
[окончание следует]
Автор: Александр Хайфиш
Дата написания: 13-27 августа 2022 года