О современном искусстве и задачах профессиональных искусствоведов беседуем с Варварой Симатовой – выпускницей факультета церковных художеств по программе “История искусств”. В настоящее время Варвара трудится в экскурсионном отделе одного из ведущих художественных музеев Москвы.
Нередко те или иные явления в современном искусстве воспринимается как вызов и оскорбление чувств верующих. Как на эти ситуации реагирует искусствовед, являющийся православным человеком?
Нельзя сказать, что только в наше время происходят подобные конфликтные ситуации – они были и в прошлом. Вспомните историю с картиной Караваджо для капеллы Контарелли. Это был настоящий скандал: художник изобразил евангелиста с босыми грязными ногами. Ревнители веры кричали: «Какое неуважение! Вы оскорбляете образ святого апостола!» Но мастер был невозмутим и пытался аргументировать свое видение образа апостола: ведь апостол Матфей был беден, как и все ученики Христа, и ходил босиком по земле. Эта деталь на картине не только придает историческую достоверность образу апостола. Художник хотел показать, что великие святые были такие же люди, как и мы, а ведь это православная идея: мы можем и должны стремиться к святости. Но в итоге от этой работы Караваджо отказался. Это была серьезная дискуссия на стыке богословия и искусства. Надо быть богословом, чтобы рассуждать на эту тему последовательно, но я могу понять обе стороны: и Караваджо, и Церковь, которая отказалась принимать работу художника.
Получается, что некоторые из произведений современного религиозного искусства, которые сегодня вызывают дискуссии или даже возмущение, со временем будут признаны?
Они будут осмыслены. Чем больше временной промежуток, тем проще говорить историку. О том, что появилось сегодня, рассуждать бесполезно. Давайте встретимся через 30–50 лет. Для меня искусство XXI века кажется очень сложным. А вот древность я очень люблю. Мне кажется, в византийском искусстве больше жизни, чем в современном, хотя не так уж много времени прошло с византийских времен. Искусствовед не врач, который ставит диагноз и говорит: это плохо, а это хорошо. Что является искусством, а что нет – каждый решает для себя сам.
Чем же тогда занимается искусствовед?
Искусствовед может описать, где возникло это искусство и почему, что говорил художник, как время отражалось в его работах. Для понимания искусства нужен труд, а не только сиюминутная яркая эмоция. Иконопись – это сложное искусство. Как и весь ХХ век, как классицизм и барокко… Все искусство – это тяжелый труд. Если что-то дается и воспринимается легко, то это повод задуматься, искусство ли это вообще. Можно сказать, что задача искусствоведа – быть проводником и только.
А, если искусство задевает религиозные чувства, может ли искусствовед оставаться сторонним наблюдателем?
Я не помню, чтобы что-то оскорбило мои религиозные чувства. С одной стороны, внутренняя оценка и внутренняя иерархия «я верующий» должна быть выше, чем «я знающий и любящий искусство». И я просто не стремлюсь туда, где мои чувства могут быть задеты, не посещаю странные выставки. С другой стороны, искусство может как приводить чувства в порядок, так и, наоборот, будоражить и заставлять думать, и в этом случае даже негативные чувства, которые мы испытываем, заставляют нас что-то менять в себе.
Есть ли внутреннее разделение, когда Вы смотрите на картину: вот тут Вы только зритель, а тут – профессионал-искусствовед?
Разделения нет: бывает, что-то сначала чувствую, потом анализирую, иногда анализ предшествует внутренним ощущениям. У каждого человека, который любит искусство, случалось личное откровение, и здесь не нужно быть искусствоведом. Есть даже такое явление, как «синдром Стендаля», когда эстетическое чувство настолько переполняет, что человек может заплакать или даже потерять сознание – это иррационально. Но часто люди отрицают то или иное произведение из-за незнания. Мне кажется, если ты погружаешься в искусство, начинаешь его изучать, то начинаешь его больше любить. Например, человек с трудом может воспринимать древнерусские или византийские иконы, но, регулярно посещая зал древнерусского искусства, он постепенно начинает понимать икону, видеть ее гармонию.
Можно ли через искусство, через созерцание икон в зале древнерусского искусства прийти к вере?
Мне кажется, это возможно. Я лично не встречала людей, пришедших к вере именно через изобразительное искусство, но я знаю тех, кто пришли в Церковь благодаря художественной литературе.
Варвара, тема вашей бакалаврской и магистерской работы в ПСТГУ касалась изображения Страшного Суда в византийском искусстве. Чем вызван этот эсхатологический интерес?
Представление о Страшном Суде есть у каждого христианина, даже если он ничего не знает о нем с точки зрения богословия. Тема конца света всегда волновала и сейчас волнует людей. Искусство чутко реагирует и ярко отражает изменение мировосприятия человека, его представлений о финальной точке истории мира. Я исследовала иконографию поздневизантийского периода (с XIII по первую половину XV века), когда эсхатологические ощущения были наиболее сильны, так что эта тема нашла отражение во многих памятниках – особенно в монументальной живописи.
Именно в этот период произошла смена изобразительных акцентов. Набор сюжетов тот же, что и в XII веке, но, если внимательно приглядеться к деталям, они расскажут о многом. Например, сцена рая помещается не просто за дверью, теперь райский сад спрятан за высокой крепостной стеной, то есть он воспринимается как неприступный. До XIII века в храмовых росписях доминируют умозрительные сцены, а в этот период иконография обрастает конкретикой и большим количеством подробностей, становится более повествовательной. Например, в этот период меняется изображение ада. До этого в иконографии Страшного Суда было клеймо, в котором изображались огонь неугасимый и искаженные маски грешников. В поздневизантийский период это изображение становится более детальным: часто изображаются отдельно стоящие люди, которых кусают змеи за те части тела, которые отвечают за грех (язык, грудь, голова). Изображение актуализируется, мы видим, что привлекает внимание мастера: так, в сцене ада можно увидеть грешника с плугом на шее – это человек, который отбирал пахотные земли и урожай, грешник с весами – это торговец на рынке, который обвешивал покупателей.
В современной росписи Страшного Суда в храме Николаевского Малицкого мужского монастыря в Тверской области румынский мастер изобразил отдельный котел для интернет-зависимых и разместил на заднем плане демонов с айфонами…
В религиозном искусстве действуют, с одной стороны, четкие канонические законы, с другой стороны, не отменяется принцип икономии. Религиозное искусство требует строгости – недопустимы упрощение, чересчур вольные интерпретации. Но если следовать только старым образцам, то традиция постепенно умрет, потому что искусство будет непонятно людям. Икона должна быть близка человеку. Например, в Святогорском Успенском монастыре в Псковской области отдельно в аду изображается Святополк Окаянный, а в сценах ада в сербском монастыре Милешева можно увидеть ересиарха Ария – современников этих росписей подобные сюжеты волновали, они знали и узнавали людей, находящихся в аду.
Очень важно, что иконография связана с агиографическими текстами, с житиями святых, со святоотеческими творениями. Например, в том же монастыре Милешева грешники, которые устремляются в ад, разделены на чины: огненные ангелы гонят группу нечестивых монахов, группу нерадивых святителей. Эти сюжеты напрямую отсылают к трудам преподобного Ефрема Сирина, который описывал несоответствие многих духовных лиц христианскому идеалу.
Вы работаете в экскурсионном отделе художественного музея – можете описать типичного посетителя музея?
Посетители разные, но радостно, что много образованной молодежи. Сегодня интерес к музейным выставкам высок, поэтому время для музеев очень благоприятное. Несколько лет назад прошли выставки, которые вызвали большой ажиотаж. Помните, какие огромные очереди стояли на выставку Валентина Серова? Кажется, мы до сих пор на волне того пробужденного интереса.
Актуальна ли проблема хранения культовых церковных произведений искусства в музеях?
Актуальной остается проблема культурной и хозяйственной неграмотности. К сожалению, люди иногда уничтожают культурное и духовное наследие, не думая, без злого умысла. Не сохранить святыню очень просто: поставьте вазу с цветами под иконой, и все. От испарений и влаги икона может прийти в ужасающее состояние. Однажды в храме я была свидетелем, как молодой человек протирал запылившуюся икону мокрой тряпкой. Ну разве так можно?! Совершенно необходимо обучать людей, которые заботятся об иконах в храме, и повышать культуру их обращения со святынями.
Вопрос возвращения церковного имущества, конфискованного в советское время, всегда был очень болезненным.
Не стоит забывать, что многие святыни в советское время были спасены благодаря музейным работникам. Многое могло сгореть, сгнить или быть проданным за границу.
Здесь нужно держаться золотой середины. Хороший пример существует сегодня в Греции. Там при некоторых храмах открыты небольшие музеи, в которых хранятся древние иконы. Хорошее решение, на мой взгляд, это когда музей в день чествования иконы выдает ее Церкви и несколько дней к ней можно приложиться. Но это очень затратная и трудоемкая практика, не каждый музей может ее себе позволить.
То есть искусство требует не только постоянного труда и роста, но и личной ответственности?
Искусство ничего не требует. Но должен быть вдумчивый и творческий подход. Я с огромной благодарностью вспоминаю преподавателей, которые с первых дней учебы погружали нас в мир искусства. Это было счастье – оказаться в среде единомышленников, таких же увлеченных и неутомимых. Очень много дали практики и поездки в Великий Новгород, Псков, Санкт-Петербург. Посещение памятников искусства не с экскурсоводом, а со специалистом – это нечто совсем иное: нас учили видеть и слышать. Это важно, потому что искусство – это возможность говорить с человеком, который жил две тысячи лет назад.
Беседовала Ксения Вячеславовна Белошеева
Сайт ПСТГУ: https://pstgu.ru/