Из рассказов Максима Шамшуры (белорусские предания о 1812-м годе)
В начале июня 1812 года отступавшие наши войска показались в Дисненском уезде. Наши войска на всех своих путях не обижали жителей и не трогали их имущества, даже за выпитое ими молоко бросали свои медные гроши. Повсеместно наши солдатики добродушно предостерегали жителей о том, что позади их идет лютый враг-француз, который не щадит никого и ничего.
Солдатики давали советы, как прятаться самим и прятать свое имущество. "Помните, говорили они, что французы имеют секрет, как отыскивать спрятанное имущество; поэтому вы должны прятать добро в землю и зарывать его только по зарям, т. е. когда солнце всходит и когда заходит".
И действительно, говорят старики, редкие сховы уцелели от французов: везде они отыскивали, все забирали и с собой уносили.
Через три дня после отступления нашего войска показались и французы. Сначала изредка, потом повалили сплошными массами по полям и лугам, дорогами же везли только пушки да фуры. От нашего войска оставались лишь маленькие конные отряды, которые подстерегали французов и, обменявшись выстрелами, удалялись за своими войсками.
В Черешье на мызе и в селе, где озера пересекают дороги, по рассказам стариков, засел большой отряд русского войска, приостановивший французские разъезды на целые сутки. Целый день длилась перестрелка, и только когда подоспела французская пехота с пушками, наш отряд, пользуясь ночным сумраком, оставил свои позиции и удалился.
Французы достигли уже деревень: Малые Ильмовики, Дубовое и Долгиново; на тамошних полях "стена стеной" стояло французское войско. Разорили мельницу в деревне Ильмовики и спустили воду. Тут французы остановились и дальше по направлению к Дриссе, находившейся в семи верстах, почему-то не двигались.
Французские массы, которые плыли из Ковно к Дриссе, встретились с русскими пулями при деревнях Чурылово и Скакуны, расположенных при очень урежистой речке Волте, при впадении ее в Двину с левой стороны, и дальше не пошли.
Местечко Войтово или Леонполе, по своему положению, было для французов недоступным или же, по крайней мере, дорого стоящим. Тут же начинались батареи, скрытые от глаз французов большим сосновым бором. Бой готовился ежеминутно.
Местные жители, предостереженные солдатиками, попрятались в погребах, оврагах и болотах. Все готовились умереть. Те же солдатики говорили: "не устоять здесь ни одной хороминке и даже лесинке, все будет сравнено с землей".
Но французы оказались запертыми в мешке, созданном самой природой и немногим усилием русского ума. Прошло около двух недель французского бездействия. Ни та, ни другая сторона не решалась нападать друг на друга.
Французы, предупрежденные поляками-католиками, остановились перед страшным русским укреплением, зная, что впереди их ждет верная им могила. Русские, в свою очередь, также не решались нападать на французов, зная, что пришедшим гостям нельзя миновать этого пути: другого выхода им нет.
Но поляки и тут нашлись: они посоветовали французам сделать просеки через лес версты на четыре, от деревни Новые Круки до деревни Переслово, и французское войско повалило проселочными дорогами и тропинками, по которым крестьяне возят сено, на деревню Юрковщину и застенок Крумовщину.
Перебравшись через этот болотистый лес, французы направились к Полоцку через город Дисну, оставив по левую сторону Дриссенское укрепление.
Вот что рассказывал солдат унтер-офицер Белоус, из крестьян Леонпольской волости, которому судьба позволила возвратиться на родину, дожить до глубокой старости и умереть в кругу своих родных в 1860-х годах.
"18 июня 1812 года все части нашего войска занимали указанные места. При войске находился сам Государь Александр 1-й. Все это знали и видели Государя. Квартира его была в деревне Дворчаны, в одном из красивых домиков крестьянских. Рядом с квартирой Государя находились два большие магазина со всевозможными военными припасами.
Чуть не все крестьянские гумна и сараи завалены были военным добром. Через Двину натянуты были плавучие мосты, прикрытые нашими войсками с правой стороны Двины. Замерла вся жизнь батарейная, не было слышно сигнальных труб, барабанного боя, ни огня, ни дыму: все притаили дыхание, все готовились встретить врага решительным боем.
Прошло несколько дней в полном нашем бездействии, как стало известно, что француз подбросил в батарею письмо: "пусть тебе здесь козы скачут, да ребятишки играют", а сам направился к Полоцку. Узнав эту новость, что "французы миновали наше укрепление и направились к Полоцку, наши русские войска наскоро поспешили оставить батареи и снять мосты, а магазины и все военные запасы, находившиеся в деревне Дворчаны, Государь приказал поджечь.
Исполнять роковой приказ Государя пришлось мне, в числе других моих товарищей, из которых были два моих земляка. На меня напал ужас; сердце мое окаменело, когда я зажигал хоромы моей родной деревни Дворчаны, в которой я родился и вырос".
Чтобы иметь понятие о громадности французского войска, шедшего тогда на русскую землю, достаточно взглянуть на ту площадь, которую занимало это полчище во время стоянки перед Дриссенскими укреплениями: вся нынешняя Черешская волость, большая часть Леонпольской волости, вся Друйская, Мерская, Линковская и Погостская волости буквально заняты были французами.
Французы оставили после себя в Западном крае дурную славу, как воины и войско, и гораздо худшую, как люди. Много сохранилось от французов преданий мученичества; но не обошлось и без смешного. Вот что рассказывают местные жители Черешской волости.
В деревне Мальцы жил тогда католик-шляхтич, по фамилии Суровец, который убеждал местных жителей не прятаться и не прятать своего имущества, а сидеть спокойно и ждать французов, как родных братьев, которые-де благороднейшие и добрейшие люди из всех людей, исповедуют они, французы, ту же католическую веру, которой держится и сам шляхтич Суровец, не в пример прочим, остававшийся сам спокойным со всем своим семейством в своем жилище.
Чуть показались французы, как шляхтич Суровец со своей женой, с сыном и невесткой вышел на улицу, держа в одной руке польский крест, а в другой бутылку водки; а жена с невесткой держали в руках тарелки с хлебом, маслом и творогом.
Суровец приветствовал французов польскими словами и не успел шляхтич докончить своего приветствия, как французы один перед другим нагрянули. Один вырвал бутылку и чрез горлышко начал лакать, другие пальцами схватили с тарелок хлеб и масло с творогом; а те французы, которым не досталось приветственного дара шляхтича, начали толкать его, говоря: "сакарнуда док!". Мало этого, схватили невестку и бабу, и тут же повалили их под плоть.
Бедному Суровцу пришлось на опыте разубеждаться в доброте и благородстве французов, которых он начал осыпать проклятыми и поспешил спрятаться, оставив жену и невестку в руках французов, пока какой-то добряк-офицер освободил их.
Один сын Суровца скрежетал зубами, ругая отца с матерью за их ложное понятие и расположение к французам; он готов был один перебить "всех западных франтов, пришедших в башмачках и панчошках". Да и не остался же он в долгу.
Французы простояли на этом западном пункте около двух недель. В деревне Мальцы, в доме Прокопия Шамшура, расположился на квартире какой-то важный французский генерал со своим семейством. Молодой Суровец поступил к французскому генералу в прислугу и начал ухаживать за генеральскими лошадьми, в числе которых была одна лошадь того же Суровца, а другая Прокопия Шамшуры.
Молодой Суровец особенно ухаживал за лошадьми, не подавая вида, что между ними есть и его собственная лошадь.
Отец пишущего эти строки, будучи 12-ти летним мальчиком, оставшись в своем доме с 70-тилетним старичком, своим дедушкой Мартыном, служил также французскому генералу и нередко жаловался ему мимикой и жестами на французов, заставлявших его с дедушкой носить воду и всякие тяжести, а за бессилие французы безжалостно били его и дедушку.
Сами же французы исполнять работы и носить тяжести не любили. В печах готовить пищу они не умели. Они разбирали хоромы, жгли костры и нередко поджигали сараи, за что проклинал их народ. Озимые посевы, уже выколосившуюся рожь косили и давали лошадям.
Наступило время выхода французов из деревни Мальцев. В 10 часов утра, на 12-й день после прибытия их сюда, генерал верхом, в сопровождении своего верного слуги, молодого Суровца, ведшего пару лошадей, будто бы принадлежавших генералу, въехали на очень крутую гору, под деревню Ильмовики, и остановились подождать на горе, пока въедет карета с генеральшей.
Лошади, запряженные в карету, никак не могли подняться на глинистую гору, которая, после прошедшего дождика, была очень скользка. Генерал оставил Суровца с лошадьми на горе, и сам поспешить на выручку жены. Увидев, что одна из лошадей с норовом и фальшивит, он выстрелил в нее и убил. Он вспрыгнул на гору и потребовал от Суровца подать новую лошадь в карету, а Суровца и след простыл.
В четверти версты находится большой лес, по местам которого расположены непроходимые болота. Напрасно генерал приостановил свое движение и, вместе с другими французами, пустился в погоню и поиски за беглецом: Суровец, как местный житель, знал, где скрыться и скрыть своих лошадей.
Французский генерал со злобой и стыдом возвратился из лесу, навел дуло пистолета в грудь моему прадеду и спросил: его ли сын увел генеральских лошадей? Семидесятилетий старец, скрестив руки на груди, отвечал грозному французу отрицательно. Тогда француз выстрелил в соломенную крышу и зажег дом. Он должен был запрячь в карету свою военную лошадь, и сам сесть с женой и отправиться в путь.
Совсем иную участь испытывали французы на обратном пути из России, откуда шли они мелкими отрядами. В первом случае, народ, завидев французов, разбегался и прятался, предоставляя французам грабить и уносить свое имущество, разорять и жечь стройки (будынки).
Во втором случае, народ, завидев французов, толпился, вооружался, нападал на них, и целые отряды французов истреблялись.
Там же, где враг был еще слишком силен, где местное население не могло с ним справиться, посылались впереди французов предостережения, и народ с оружием в руках, выбрав удобный случай и место, ждал гостей, чтобы достойным образом расправиться с ними, и редко безуспешно.
В деревне Михасинках крестьяне столкнули 15 человек французов с крутого берега в реку Волту. В деревне Вороньках расположился было на ночлег сильный французский отряд, человек в 50. Об этом дано было знать в другие деревни. Собрались самые сильные и смелые мужики, вооружившись, кто чем попало.
Французы для своего ночлега избрали сарай, развели у самых ворот огонь, составили ружья в козлы, поставили двух часовых, и сами залегли на сено спать. Один из крестьян взялся было прислуживать французам, приносил им пищу, воду и высматривал положение французского отряда.
Когда наступила полночь, и французы захрапели, крестьяне бросились в сарай, расхватали ружья и напали на французов; лишь часовой успел наповал убить одного крестьянина.
Один из французов обратил на себя внимание рассвирепевших мужиков. Он стал на колени, поднял к верху руки, держа в них не то пляшечку (бутылочку), не то стеклянную табакерку (надо полагать компас), что-то говорил и часто произносил: "Христус, Христус"; в бутылочке же что-то копошилось живое (надо полагать магнит). Некоторые соглашались пощадить его, но родственник крестьянина, убитого часовым, одним размахом покончил с дивным французом.
Пляшечку или табакерку с чем- то живым отнесли в избу и поставили на стол тому мужику, который убил этого француза. Некоторые говорили, что это был французский ксендз, а, кажется верно, что это был один из главных французских офицеров. Шляхта утверждает, и вообще все католики говорят, что эту пляшечку мужики кидали в воду, в огонь и куда ее ни девали, а все она являлась к тому же мужику и стояла у него на столе.
И Бог весть чего эта пляшечка не натворила бы несчастному мужику, если бы, не приехал к нему какой-то польский ксендз-добряк и с особой святостью, "великим набоженством" взял с собой эту бутылочку или табакерку "с живым паном Езусом".
В редких деревнях жители не делали своих расправ над французами. Тот только не убивал их, кто Бога боялся; а как сами французы в нашей русской земле Бога не знали, то и не удивительно, что немногие из них на свою родину возвратились.
