Кирилл Шевченко
Адрес статьи: https://naukaverakuljtura.com/этноязыковая-алхимия-по-львовски-тех-2/
По мнению многих авторитетных учёных-славистов, включая Флоринского, отличительными чертами языковой деятельности Общества им. Шевченко были «искусственность и тенденциозность», поскольку главная задача данного общества заключалась в доказательстве основополагающего для лидеров украинского движения тезиса об отдельности и полной самостоятельности малорусского языка и литературы. Дабы визуализировать самостоятельность украинского языка и его принципиальные отличия от русского литературного языка, все многочисленные печатные издания Общества им. Шевченко печатались исключительно украинским фонетическим правописанием, которое было официально введено австрийскими властями в систему образования и административные органы Галиции с начала 1890-х годов вопреки массовым протестам галицко-русской интеллигенции и населения.
Фонетическое правописание, разработанное П. Кулишем ещё в 1850-е годы, существенно отличалось от принятой в русском литературном языке этимологического правописания и действительно стало эффективным орудием вычленения и последующего отчуждения украинского литературного языка от общерусской культурно-языковой традиции. «Сущность фонетического правописания состоит в том, что слова пишутся так, как произносятся: например, общерусские «вход», «отец», «звёзды», «конь» передаются по-малорусски фонетическим правописанием следующим образом: «вхiд», «отець», «звiзди», «кiнь». Следовательно, получается внешнее несходство между одинаковыми обще-русскими (книжными) и «украiнсько-руськими» словами, – отмечал Т.Д. Флоринский. – Но те же самые слова и для великоросса будут отличаться от обще-русской формы, если их передать фонетическим правописанием: «вхот», «атьец», «звиозды» и, однако, никому и в голову не приходит в литературном языке, принятом у великороссов, применять фонетическое правописание…» (Флоринский 1900: 112)[1].
Важным следствием введения фонетического правописания было устранение принятых в русском этимологическом письме твёрдого знака, буквы «ять» и буквы «ы», что также способствовало усилению различий между обликом украинского правописания и русским литературным языком. Комментируя введение фонетической письменности и её активную поддержку со стороны Научного Общества им. Шевченко, Т.Д. Флоринский подчёркивал, что «осуществление этой реформы и узаконение её австрийским правительством составляет один из печальных подвигов Общества им. Шевченко. Принимая под своё покровительство это дело, оно пошло навстречу давнишнему стремлению правительства и господствующей польской партии, заботившихся об отделении галицко-русской литературы и письменности от обще-русской. Достаточно вспомнить, что ещё в 1848 г. началось гонение на употребляемое галичанами русское гражданское письмо и делались попытки ввести вместо него латинскую абецеду» (Флоринский 1900: 112)[2]. Собственно, именно неудачи с насаждением латиницы в галицко-русскую письменность и побудили австрийские власти сделать ставку на фонетическое правописание.
Весьма показательны детали введения фонетического правописания в галицко-русскую письменность. В 1892 году Общество им. Шевченко вместе с Педагогическим обществом в Галиции подали в министерство народного просвещения Австрии прошение о введении фонетики в учебники народных школ и средних учебных заведений. В этом прошении необходимость реформы правописания обосновывалась не столько научными и педагогическими соображениями, сколько политическими; в частности, прямо и откровенно указывалось на то, что для Галицкой Руси и лучше, и безопаснее не пользоваться тем правописанием, которое принято в России.
Разумеется, австрийское правительство, заранее согласовавшее подачу подобного прошения, отнеслось с полным пониманием и сочувствием к такому ходатайству и, не обращая внимания на массовые протесты галицко-русского населения, направившего властям протесты с 50 тысячами подписей, издало распоряжение, в силу которого Вестник государственных законов Австрийской империи, а также все официальные издания, учебники, судебные решения и распоряжения властей в Восточной Галиции отныне должны были печататься исключительно фонетикой (Флоринский 1900: 114)[3].
Фонетическое правописание сразу же получило крайне негативные, подчас уничижительные оценки со стороны галицко-русской интеллигенции, представители которой прекрасно понимали смысл и направленность данной языковой реформы и подчёркивали, что фонетика грубо нарушает существовавшие в Галицкой Руси литературно-языковые традиции. Орган русских галичан львовская газета «Слово», критикуя языковую деятельность галицких украинофилов, писала в январе 1884 года: «Принимая украинизм и вымышленный сумбур в язык литературный, они приняли и изобретённую Кулишем фонетику… Из такой смеси вышел гадкий хаос: негация языка литературного…» (Слово. Львов, 7(19) января 1884)[4].
Руководители крупнейшего галицко-русского культурно-просветительского Общества имени М. Качковского, обращаясь к императору Австро-Венгрии Францу Иосифу со страниц популярного галицко-русского издания «Галичанин», писали: «Ваше цесарское и императорское Величество! Глубокое смущение и беспокойство овладело целым русским населением в Галичине… Введение фонетического вместо столетиями санкционированного этимологического правописания… лишено всякого основания. Введение фонетического правописания нанесло бы русской письменности весьма чувствительный вред, понеже явилось бы весьма существенным препятствием к образованию литературного языка… Фонетическое правописание находится в противоположности и противоречии к литературным, историческим и церковным традициям русского народа» (Галичанин. Львов, 9(21) лютого 1893. № 29)[5]. Разумеется, никаких практических последствий данное обращение галицко-русских деятелей к монарху не имело.
Другой авторитетный печатный орган галицко-русского движения, львовская газета «Галицкая Русь» обоснованно расценивала насильственное введение фонетического правописания как «переворот, глубоко затрагивающий русскую народность в её основаниях», прозорливо предсказывая, что навязывание фонетики – только начальное звено в «целой цепи дальнейших реформ на организме нашей народности» (Галицкая Русь. Львов, 6(18) июня 1892. № 127)[6]. Борьба вокруг введения фонетического правописания затронула не только общественную, но и церковную сферу. Так, галицко-русские деятели крайне критически восприняли позицию в языковом вопросе тогдашнего главы греко-католической церкви в Галиции митрополита Сембратовича, который, подыгрывая австрийским властям, поспешил одобрить введение «ненавистной и вредоносной фонетики» (Галичанин. Львов, 18(30) марта 1895. № 63)[7].
В целом дискуссии и перипетии вокруг введения фонетики и более чем красноречивое поведение австрийских властей и польской администрации Галиции в этом вопросе дали основание авторитетной галицко-русской газете «Галичанин» сделать совершенно обоснованный вывод о том, что цели польских политиков в отношении русского народа в Галиции на протяжении столетий были неизменны. По словам «Галичанина», это цели заключались прежде всего «в порабощении русского народа, в его ополячивании и олатинщеньи. Тактика тех политиков всегда коварная, но изменяется по обстоятельствам и по времени… Тут, на нашей земле, те политики желали бы видеть одних лишь украинофилов, но только таких, которые бы представляли ни что иное, как первую фазу преобразования русского народа в польский. Они хотят, – подчёркивал «Галичанин», – в галицко-русском народе видеть украинцев, отдельный народ, но такой, который бы вечно служил шляхетской Польше» (Галичанин. Львов, 25 марта (6 апреля) 1895. № 69)[8].
Негативное отношение к фонетическому правописанию отразилось и в галицко-русской литературе. Так, один из литературных героев известного галицко-русского просветителя, церковного деятеля и писателя И. Наумовича говорит своему собеседнику: «Я не могу перечитать ни одной книжки, написанной с соблюдением украинского правописания. Мне претит эта гниль…» (Сочинения Протоиерея И. Наумовича 1914: 156)[9]. Сам же И. Наумович оценивал резко усилившееся этнокультурное давление со стороны австрийских и польских властей на русских галичан весьма пессимистично. По его словам, «нам грозит уничтожение нашей национальности. Нам несвободно иметь свой литературный язык. Нам велят довольствоваться простонародным наречием. Нам нельзя решать вопросов о своем языке и его грамматике. Наш язык идёт сквозь польское решето: здоровое зерно отделяется как московщина, а высевки оставляются нам из милости. Не остаётся нам ничего, как уйти из родной земли!» (Де-Витте 1905: 15)[10].
Примечательно в этой связи, что ведущие галицко-русские деятели, включая И. Наумовича, с полным пониманием и поддержкой отнеслись к политике властей Российской империи, ограничивавшей использование фонетического правописания. В отличие от русских либералов, поддерживавших либо снисходительно относившихся к «украинскому проекту», галицко-русская интеллигенция прекрасно отдавала себе отчёт в том, что истинной целью данного этноязыкового эксперимента являлся полный и радикальный отрыв галицких русинов от русской культурно-языковой традиции и их постепенное превращение в инструмент борьбы с Русским миром.
Ряд учёных и публицистов с самого начала обращали внимание на то, что введение фонетики внесло глубокий и болезненный раскол в литературную жизнь Галицкой Руси, поскольку печатные издания традиционной галицко-русской ориентации продолжали издаваться в соответствии с правилами этимологии. Кроме того, книги, напечатанные в Галиции фонетикой, становились малодоступными «малороссам Украины, привыкшим к этимологическому правописанию» (Флоринский 1900: 114)[11].
С введением официального фонетического правописания те, кто продолжал пользоваться традиционным этимологическим правописанием, стали рассматриваться властями как потенциально нелояльные или даже враждебные государству элементы. Именно с этого времени начинает постепенно разворачиваться маховик репрессий против представителей традиционного галицко-русского движения, который достигнет своего пика в трагические дни Первой мировой войны.
***
По замечанию Т.Д. Флоринского, «печать тенденциозности» лежала и на создаваемом научном языке, поспешной выработкой которого занималось Научное Общество им. Шевченко во главе с М.С. Грушевским. Как отмечали и галицко-русские деятели, и профессиональные учёные-слависты, языковые эксперименты менеджеров «украинского проекта» определялись маниакальным стремлением доказать любой ценой существование отдельного украинского языка, максимально отличающегося от русского. Наиболее ярко это проявилось в области словообразования и в выработке новой научной терминологии. «С этой целью, – констатировал Т.Д. Флоринский, – для передачи отвлечённых понятий, для которых не оказывается соответствующих выражений в простонародной речи и для которых весьма легко было бы найти соответствующее слово в русском образованном языке, они употребляют слова чужие, преимущественно польские, или искажают до неузнаваемости слова обще-русские, или прямо куют и сочиняют совсем новые слова и выражения» (Флоринский 1900: 116)[12].
Поскольку единственным критерием спешно создаваемого украинского новояза было максимальное дистанцирование от русского литературного языка, украинские языковые активисты, ориентируясь на польскую и немецкую научную лексику, занимались неуклюжими, подчас откровенно уродливыми языковыми импровизациями. Нельзя не согласиться с мнением профессиональных учёных-славистов о том, что «новосоздаваемый учёный язык отличался крайней искусственностью и малопонятностью» (Флоринский 1900: 117)[13].
Главным источником для выработки научной терминологии создаваемого новояза предсказуемо стал именно польский язык, о чём убедительно свидетельствовали многочисленные псевдонаучные публикации Научного Общества им. Шевченко. Так, Т.Д. Флоринский обращал внимание на то, что всего на нескольких страницах годового отчёта о деятельности Научного Общества им. Шевченко за 1898 год, подготовленного лично М.С. Грушевским, можно было обнаружить обилие польских по происхождению слов: «льокалнi сьвятковання» (lokalne świątkowanie), «iнституцiя» (instytucja), «не рахуючись» (rachować się), «помешкання» (pomieszkanie), «на решти» (na resztę), «вплинула» (wpłyneła), «наукова часопись» (czasopis naukowy), «мусить» (musieć), «увага» (uwaga), «поступ» (postęp), «справоздане» (sprawozdanie), «штука» (sztuka), «друкарня» (drukarnia), «аркуш» (arkusz), «книгарня» (księgarnia), «товариство» (towarzystwo), «рахунок» (rachunek), «вага» (waga) и так далее (Флоринский 1900: 119)[14].
До неприличия большое число откровенных полонизмов Флоринский обнаружил и в главном «научном» труде М.С. Грушевского – его знаменитой «Истории Украины – Руси», ставшей главным орудием академической легитимизации «украинского проекта». Грушевский, в частности, активно использовал следующие термины, имевшие явно польское происхождение: «iстновання» (istnąć), «залежати» (zależeć się), «замiр» (zamiar), «науковий» (naukowy), «вiдродженне» (odrodzenie), «умова» (umowa), «докладно» (dokladnie), «виразно» (wyraznie), «вплив» (wplyw), «вага» (waga) и пр. Похожая печальная картина имела место и в многочисленных околонаучных тематических публикациях Общества им. Шевченко, в том числе в изданиях по праву и по естественным наукам (Флоринский 1900: 120)[15].
Комментируя размашисто-уродливые языковые эксперименты активистов украинского проекта, львовское «Слово» писало ещё в 1884 году: «…Они начали простонародный худой язык нашпиговывать чудовищными словами и формами, взятыми нарочно с чужбины… Чем причудливее было словцо, тем лучше… Из такой смеси вышел гадкий хаос» (Слово. Львов, 7(19) января 1884. Ч. 2)[16]. Анализируя языковую деятельность галицких менеджеров «украинского проекта», Флоринский обращал внимание на «непроходимую пропасть между языком Шевченко, Костомарова, даже Кулиша, и новосоздаваемым «украiнсько-руським» языком галицких учёных с их «головой» Михаилом Грушевским… Если дальнейшая обработка этой «мовы» пойдёт всё в том же направлении, то есть под воздействием польского литературного языка, – предостерегал киевский учёный-славист, – то галицкому писателю совсем нетрудно будет добраться до черты, отделяющей речь русскую от польской, и придётся признать «украiнсько-руськую» мову за одно из наречий польского языка… Но в таком случае, как справедливо замечает профессор Будилович, человеку с самостоятельным талантом «лучше уж перейти к чисто польскому языку, чем писать на смешанном русско-польском жаргоне, напоминающем гермафродита» (Флоринский 1900: 122)[17].
Проанализировав особенности конструирования украинского новояза в Галиции, Флоринский как признанный учёный-славист пришёл к следующему показательному выводу: «Малорусская литература, если может вообще иметь какое-либо значение в культурной жизни русского народа, то лишь в своей естественной роли под-литературы русского языка. Она может быть литературой преимущественно простонародной и во всяком случае только народной по языку и содержанию и должна отказаться от притязаний на выполнение непосильных для неё задач органа высшей образованности, находящихся в ведении обще-русской литературы…» (Флоринский 1900: 68)[18].
Вопреки критике и предостережениям как со стороны галицко-русской интеллигенции, так и со стороны авторитетных учёных-славистов, проект конструирования украинского литературного языка, начатый ещё в рамках Австро-Венгрии, был активно продолжен в Советском Союзе на значительно более солидной институциональной основе в формате советской политики украинизации, поддержанной всей мощью советского государственного аппарата; при этом, что показательно, ведущую роль среди профессиональных советских «украинизаторов» в 1920-е годы играли выходцы из бывшей австрийской Галиции, усердно и небезуспешно выполнявшие ранее этнополитический заказ Габсбургов…
Символично в этой связи, что критикуемый Флоринским Михаил Сергеевич Грушевский, являвшийся демиургом украинского проекта в Галиции и одним из творцов украинского литературного языка, вылупившегося из мутной пробирки австро-польской этноязыковой алхимии, прибыл в 1924 году в УССР из Вены, где он ранее возглавлял Украинский социологический институт, и сразу же благополучно стал не только профессором, но и академиком Академии наук Украинской Советской Социалистической Республики (УССР), а в 1929 году даже академиком АН СССР… В этом не было ничего удивительного – направленность и содержание «научных» изысканий Грушевского вполне импонировали ранним большевикам, одержимым борьбой с «великорусским шовинизмом». В частности, поклонником и покровителем Грушевского в 1920-е годы был главный в то время советский историк М.Н. Покровский, получивший заслуженное прозвище «историка в будённовке».
Причудливым образом М.С. Грушевский стал символом тождественности целей оголтело русофобской этнополитики австрийских Габсбургов и ранних большевиков, начавших в 1920-е годы системную и жёсткую политику коренизации в УССР в форме украинизации, которая, по сути, продолжалась в разных форматах и с разной степенью интенсивности вплоть до распада СССР в 1991 году. Собственно, именно тогда был запущен губительный механизм последующего самоуничтожения СССР, могильщиком которого выступили сформированные в результате советской национальной политики этнократические элиты в союзных республиках.
Показательно, что окончательная кодификация украинского литературного языка произошла уже в рамках советской политики украинизации в УССР и решающую роль в этом процессе сыграли те самые галичане, которые совсем недавно усердно обслуживали этнополитические и этноязыковые проекты почившей осенью 1918 года Дунайской монархии. Разумеется, одним из главных принципов советской кодификации укро-мовы, как и в эпоху Габсбургов, стало максимальное дистанцирование украинского новояза от русского литературного языка. Чрезмерную ориентацию Грушевского и его сторонников на полонизированные галицкие диалекты критиковали и многие украинские литераторы, в частности, известный писатель И. Нечуй-Левицкий.
Потенциально ядовитые этнополитические и этноязыковые семена, засеянные старательными и, надо признать, умелыми немецкими руками в Австро-Венгрии и в Германии в конце XIX – начале ХХ века и впоследствии обильно политые и унавоженные в ходе политики советской украинизации в СССР в первой половине ХХ века, дали первые кровавые всходы уже в период Первой мировой войны, когда в результате «геноцида, развязанного австрийцами в 1914-1918 гг. в Галиции, Карпатской Руси и Буковине, погибло более 150.000 мирных жителей, и еще больше были вынуждены покинуть свою землю в 1915 году во время «Великого отступления» русской армии» (Айрапетов 2024: 73)[19].
После распада СССР в 1991 году в результате стремительной трансформации бывшей УССР в агрессивный бандерлянд под тщательным контролем и при содействии умелых западных этнокультурных менеджеров в начале XXI века число жертв кровавого укро-проекта многократно возросло.
ЛИТЕРАТУРА
Айрапетов О.Р. История внешней политики Советского государства 1918-1941. Москва: Кучково поле, 2024.
Галичанин. Львов, 9(21) лютого 1893. № 29
Галичанин. Львов, 18(30) марта 1895. № 63.
Галичанин. Львов, 25 марта (6 апреля) 1895. № 69.
Галицкая Русь. Львов, 6(18) июня 1892. № 127.
Головацкий Я.Ф. Заметки и дополнения с статьям г. Пыпина, напечатанным в Вестнике Европы за 1885 и 1886 годы. Вильна: Типография А.Г. Сыркина, 1888.
Де-Витте Е. Чему учат нас поляки. Галицкая Русь и поляки с 1860 по 1904 г. Почаев, 1905.
Народная газета. Пряшев, 1 февраля 1925. № 3.
Письма к Вячеславу Ганке из славянских земель. Издал В.А. Францев. Варшава: Типография Варшавского учебного округа, 1905.
Русский голос. Львов, 10 октября 1926. № 174.
Слово. Львов, 7(19) января 1884. Ч. 2.
Сочинения Протоиерея И. Наумовича. Повести и рассказы из галицко-русской жизни. Том II. Пг., 1914.
Филевич И.П. Из истории Карпатской Руси. Варшава: Типография Варшавского учебного округа, 1907.
Флоринский Т.Д. Малорусский язык и «украiнсько-руський» литературный сепаратизм. Санкт-Петербург: Типография А.С. Суворина, 1900.
[1] Флоринский Т.Д. Малорусский язык и «украiнсько-руський» литературный сепаратизм. Санкт-Петербург: Типография А.С. Суворина, 1900. С. 112.
[2] Там же.
[3] Там же. С. 114.
[4] Слово. Львов, 7(19) января 1884. Ч. 2.
[5] Галичанин. Львов, 9(21) лютого 1893. № 29.
[6] Галицкая Русь. Львов, 6(18) июня 1892. № 127
[7] Галичанин. Львов, 18(30) марта 1895. № 63.
[8] Галичанин. Львов, 25 марта (6 апреля) 1895. № 69.
[9] Сочинения Протоиерея И. Наумовича. Повести и рассказы из галицко-русской жизни. Том II. Пг., 1914. С. 156.
[10] Де-Витте Е. Чему учат нас поляки. Галицкая Русь и поляки с 1860 по 1904 г. Почаев, 1905. С. 15
[11] Флоринский Т.Д. Малорусский язык и «украiнсько-руський» литературный сепаратизм. Санкт-Петербург: Типография А.С. Суворина, 1900. С. 114.
[12] Там же. С. 116.
[13] Там же. С. 117.
[14] Там же. С. 119.
[15] Там же. С. 120.
[16] Слово. Львов, 7(19) января 1884. Ч. 2.
[17] Флоринский Т.Д. Малорусский язык и «украiнсько-руський» литературный сепаратизм. Санкт-Петербург: Типография А.С. Суворина, 1900. С. 122.
[18] Там же. С. 68.
[19] Айрапетов О.Р. История внешней политики Советского государства 1918-1941. Москва: Кучково поле, 2024. С. 73.