Среди множества наших соотечественников принято мыслить о Советском Союзе по сравнению с западными странами как о несвободной стране, где каждый человек – лишь винтик в составе огромной репрессивной машины. Однако социологические исследования пришли к неожиданному выводу: самостоятельных акторов и социальных действий в СССР было гораздо больше, чем в капстранах. А само существование активизма как независимой и свободной деятельности на Западе оказалось под угрозой исчезновения. Как же так получилось? Читайте ниже в пересказе статьи доктора социологических наук Ольги Владимировны Аксёновой.
Исследования социальных движений России и Нидерландов, проводившиеся в 1990-х и 2000-х гг. под руководством О. Н. Яницкого, И. А. Халий, О. В. Аксеновой совместно с западными коллегами, обнаружили ряд парадоксов. Феномен российского социального активизма плохо укладывался в рамки социологии социальных движений. Ещё сложнее было концептуализировать активизм советский, выявленный в системе управления и профессиональной деятельности, где его быть не могло. Неожиданной оказалась строгая регламентированность гражданского действия в западных обществах, считавшихся свободными. Различия между советским и западным обществами оказались не только в экономической или политической плоскости.
Выявленный парадокс субъектности заключался в её последовательной минимизации в западном обществе и сохранении в обществе советском, что противоречило общепринятым представлениям об устройстве западного и советского общества. По этой причине для российских социологов, изучающих социальную самоорганизацию, обнаружение её регламентированности и «человека-винтика» на Западе в начале 90-х было шокирующей неожиданностью. Однако западная социология к тому времени уже зафиксировала данный феномен.
Так, У. Бек писал о том, что общество всеобщего риска, должно быть прозрачным и предсказуемым для того, чтобы риск минимизировать. Но прозрачность и предсказуемость очевидным образом требуют программируемого действия и, следовательно, ограничения субъектности человека. О колонизации жизненного мира системой (миром инструментального) писал Ю. Хабермас. О тотальности системы технологической, пошаговой программируемости любой деятельности во всех сферах жизнедеятельности общества и даже непосредственно об утрате субъектности говорил Ж. Эллюль.
В период перестройки в СССР возникло множество массовых социальных движений. Следует иметь в виду, что система западных грантов не работала в этот период, то есть активность нельзя объяснить вливанием иностранных денег и западными интересами. Превращение послушных советских «винтиков» в активистов и лидеров стало ещё одним парадоксом, требующим объяснения, но долгое время этот почти мистический феномен странным образом не замечался.
Ретроспективные исследования подтвердили наличие активизма в СССР, причем он обнаруживался там, где его быть не должно: в системе управления, в профессиональной деятельности, в самых закрытых и контролируемых отраслях и во все периоды, включая период сталинских репрессий. Как выяснилось, исследования западных историков, которые не использовали ни старых, ни новых социологических концепций, данный феномен также обнаружили (Вайнер, 1991; Блюм, Меспуле, 2006).
Итогом эмпирических исследований, проводившихся в 90-х, стало выявление трёх вариантов субъекта социального действия:
- меняющий реальность актор;
- условный "винтик", функциональный элемент системы,
следующий пошаговой инструкции; - российский (советский) актор, меняющий реальность в неположенных и вроде бы не подходящих для этого местах.
В западной общественной системе гражданская самоорганизация – лишь функциональный элемент. Менять реальность она уже не может, поскольку действует по заданной и одобренной государственными структурами программе: алгоритм уже закладывался в проект, необходимый для получения грантовой поддержки. Капиталистический рынок всегда обладал мощной регламентирующей человеческие отношения силой в своём стремлении к максимизации прибылей и минимизации рисков. Рынок сам по себе есть абстрагирование, формализация, упрощение человеческих взаимодействий.
В постсоветской России такой системы не было. Актор (индивидуальный и коллективный) принимал решения и действовал по своему усмотрению, иногда при нарушенных коммуникациях с федеральным и региональным центром. Исследование СССР также показало, что административно-командная система всегда включала в себя актора. На всём протяжении советского периода пространство свободы внутри непосредственно индустриальной системы было не случайной дырой в управлении, но одним из его ключевых элементов.
В отличие от полностью регламентированного поведения человека западного индустриального общества, советский человек сохранял в своей деятельности личностные особенности и самостоятельность в принятии решений. Это отчасти обусловлено иной системой образования и воспитания. Вместо заучивания заданного набора информации, советского гражданина со школы учили мыслить и нести ответственность за свои социальные действия. Социализация личности в значительной степени проходила в семье и на улице – несистемных пространствах, игравших большую роль в становлении независимого актора.
Способность советской системы к стремительной мобилизации обусловлена именно наличием пространства свободы. Бюрократические звенья сбрасываются, пространства свободы увеличиваются посредством существенного расширения полномочий, как это было, например, при ликвидации последствий Чернобыльской аварии.
***
Источник: "Диалектика Социального действия. К методологии изучения трансформаций субъектности", Аксенова О.В., Институт социологии ФНИСЦ РАН, Москва, Россия.