Героиня этой книги — девятиклассница Даша, с одной стороны, похожа на всех своих ровесников, а с другой — всё-таки отличается от них. Она одновременно переживает расставание родителей, потерю близкого человека, ждёт первой любви, но не замечает, что она уже рядом.
А ещё Даша пишет стихи. И наблюдает за всем происходящим вокруг через призму поэзии. Хотя порой мир вокруг совсем не поэтичен... 15-летняя героиня размышляет о своих стихах, о том, когда человека можно назвать поэтом, и пока не находит слов для себя: она уже поэт? Или ещё нет? А кто же она? Чего стоят её стихи?
Сегодня мы хотим поделиться с вами одной главой из книги, которая, по нашему скромному мнению, отражает то, насколько глубокая и пронзительная эта история.
Страшные вопросы
Дашка панически боится химичку Марью Тарасовну. Глупо в пятнадцать лет перед училкой так трепетать, но Дашка ничего с собой поделать не может. Дашкин папа назвал бы это «иррациональным страхом». Если Марья вызывает Дашку к доске, сердце сразу колотится, язык немеет и мысли в голове путаются — что уж там говорить о формулах!
По вторникам и четвергам в девять утра Дашкин девятый «А» заходит в кабинет химии. Мальчики заученно пропускают девочек, сами плетутся следом. Пронзительно-белый свет с потолка режет глаза — по контрасту с мутной осенью за окном. От стеклянной поверхности белой парты мерзнут ладони — экран из стекла защищает парту от химических реагентов. Дашке хочется, чтобы ее защитили тоже, укутали потеплее, отгородили экраном, телепортировали, в конце концов, — из этого страшного кабинета, белого и стеклянного. Он напоминает ей и операционную, и секретную лабораторию, где проводят жуткие опыты, и обледеневший зимний лес…
Марья Тарасовна — царица страшного места, заслуженный учитель, величавая старуха с глянцевым начесом черных волос. У нее бордовый маникюр и смуглые старческие руки в пигментных пятнах. Чтобы не запачкать пальцы, кусочек мела она заворачивает в бумагу — тонкую, гофрированную. «Здравствуйте, — надтреснутым голосом говорит Марья Тарасовна. — Садитесь…» И начинается Дашкин кошмар.
— О свойствах хлороводородной кислоты расскажет нам… Фёдорова Дарья!
И Дашка восходит на кафедру, как на эшафот. В кабинете химии ведь не просто учительский стол, позади которого на стене — доска. Там перед доской еще длинное возвышение, чтобы опыты всем видно было. На него и ступает бедная Дашка. Стучать мелом по доске в миллион раз хуже, чем химические кракозябры писать в тетради!.. На своем месте, за белой стеклянной партой, привычно, хоть и противно. Привычно противно. А когда нос к носу столкнешься с собственным отражением в глубине зеленой доски, а наверху маячит уравнение, начерченное мелом… И надо сию минуту решать его, у всех на глазах… И вдобавок писать крупно, разборчиво, как требует Марья… Тут уж в голове совсем пусто становится!..
Na2CO3 + 2HCl 2NaCl… так, чего не хватает… плюс вода… плюс…
— Цэ о два! — шепчет Дашке сосед по парте, всезнающий Коля Камышов.
— Чего? — вполоборота, краем губ шепчет она в ответ.
— Цэ! О! — Камышов изо всех сил округляет губы — вылитый карп! Дашка позавчера видела карпов в океанариуме. — О! Два!
Он показывает Дашке два пальца, но Дашка только нервно моргает, и Камышов начинает заново:
— Цэ! О! О!!!
Марья на другом конце кабинета оборачивается, выразительно смотрит на Колю.
— О-о-о… — изображает зевание Камышов, прикрывая ладонью рот.
За партой в левом ряду подмигивает Дашке лучшая подруга Света Романчук: мол, ничего, прорвемся!.. Подмигивает, но не подсказывает: в химии она тоже не сильна.
Zn + 2HCl … издевательство какое-то… Дашка волнуется, ее даже подташнивает…
Zn + 2HCl ZnCl + H2…
Рука с мелом беспомощно опускается.
— Ну что? — раздраженно говорит Марья Тарасовна. — Фёдорова, мы не можем весь урок возиться с тобой! Что получится? Какая соль?
— Хлорид, — говорит Дашка. — Хлорид цинка…
— И как написать формулу?
Страшный вопрос. Дашка молчит. Ей не по себе, она ничего не соображает. Вернуться бы за свою стеклянную парту, на которой сиротливо лежат раскрытый учебник и любимая ручка с белым гусиным перышком…
— Хлорид цинка, Дарья, ну?!
Высокая прическа предупреждающе колышется в сторону Коли:
— Камышов! Не смей подсказывать!
… ZnCl2 + H2 — не выдержав, дописывает сама Марья Тарасовна своим элегантным мелком в миниатюрной бумажной юбке.
— С какими металлами кроме цинка взаимодействует соляная кислота? — ударяет в Дашку последний страшный вопрос.
От удара перехватывает дыхание. Ответа нет.
Химичка велит Дашке вернуться за парту. И вот она сидит, сжимая в руках ручку-перышко, а Марья поднимает на нее тусклые глаза и чеканит каждое слово:
— За незнание. Простейших вопросов. И химических формул. Ставлю тебе. Два. — И буднично, без металлических интонаций, добавляет: — Свою тетрадь мне передай.
Дашкин скетчбук с пионами на обложке плывет по рядам прямиком к Марье. Очень странная у нее привычка — проверять ведение тетради. Кому это вообще надо?!
«Ничего, успеешь исправить», — сочувственно шепчет Камышов. Ага, ему-то что… Он все уравнения и задачи решает — на раз! И первые места на городских олимпиадах занимает — и по химии, и по физике, и по математике. Самое обидное, что списать у этого горе-вундеркинда нельзя — в сложных задачах решения у него нестандартные… Да и не разобрать ничего: от камышовского почерка самые закаленные учителя стонут. Но Колю не ругают, тетради ему проверяют, пятерки ставят: одаренный ребенок!
— Эт-то что такое?!
Дашка вздрагивает, смотрит на Марью Тарасовну. А та всерьез недовольна, замораживает и глазами, и голосом. И опять не по себе Дашке, хотя волноваться больше нет сил.
— Почему. У тебя. Здесь. Написано. Что меня. Зовут. Ма-р-р-рья?!
Раскатистое «р» замирает в напряженно притихшем классе, и Дашка не понимает, в чем на этот раз виновата. Тетрадь передают ей обратно, и она видит: Марью угораздило заглянуть на первый разворот. Там, на обратной стороне обложки с пионами, Дашка записала себе ФИО преподавателя — «Ермакова Марья Тарасовна». Ну и что не так?..
— «Мария» — через «и»! Меня. Зовут. Мария! — гремит в тишине над головами удивленных учеников: вся школа, вплоть до директора, много лет называет химичку Марьей Тарасовной — как-то лучше, складнее звучит.
Мягкий знак в тетради у Дашки дважды зачеркнут красным, и на месте его пламенеет огромное «и». Маразм!
— А Марья-искусница — это в сказках, — добавляет химичка, скривив напомаженный бордовый рот.
Урок продолжается.
Дашка вздыхает, грустит… И улетает мыслями далеко-далеко. Ручка с белым перышком сама выводит условие задачи. Дано. Молярная масса. Если взвесить маляра… Та-ра-ра… Ох, нет, масса же молярная, значит, моль… Сколько весит сытая моль… Число Авогадро… А смешная фамилия! Почти авокадо… Как там у Северянина? У него про ананасы, но какая разница… Авокадо в шампанском, авокадо в шампанском, удивительно вкусно, искристó и острó! Дурацкие слова «искристó» и «острó», о чем думал поэт… Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!.. По-испански, кстати, «авокадо» — это адвокат.[1]
— Фёдорова! Почему не пишешь — ты уже всё решила?!
…Я отказываюсь отвечать без своего авокадо…
Прозвенел звонок с урока. Дашка схватила тетрадь, сунула в сумку, первой поднялась из-за парты. Скользнула скорей на свободу из ненавистного кабинета и даже дверью нечаянно хлопнула. Не сильно.
На парте осталась ручка-перышко.
Инна Евгеньевна, классный руководитель девятого «А», энергично хлопнула в ладоши:
— Поживей рассаживаемся, дорогие, поживей! Много надо успеть сегодня!
Камышов глянул на свои дорогие наручные часы (не родители подарили — сам заработал, выиграл в какой-то международной математической игре), шепнул Дашке: «Перемена еще четыре минуты и семь секунд». Но Инну Евгеньевну было не остановить.
— Так! Начинаем классный час! Важное сообщение: в пятницу к нам в школу приедут финны!
— Зачем? — устало спросил Камышов.
— Перенимать педагогический опыт! И совместный проект у нас будет по экологии. Запишите себе: в четверг собираемся после уроков, готовим презентацию!
Дружное страдальчески-недовольное «у-у-у» прокатилось по классу.
— И не «у-у-у», — передразнила Инна Евгеньевна, — а чтобы в четверг все были как штык! Кровь из носу! Вы же дома готовитесь к приходу гостей, верно? — Инна выдержала эффектную паузу (возражать никто не посмел) и переключилась: — Кстати, общие фотографии пришли. Сейчас раздам… Да, слушаю, Даша?
Дашка, неуверенно поднявшая руку, тихо сказала:
— Можно выйти? Я ручку забыла на химии…
— Иди, конечно! — оживилась Инна. — Заодно фотографию отдашь Марье Тарасовне. — И она протянула Дашке традиционное сентябрьское фото их класса, на котором в этом году запечатлелись вместе с учениками и учителя, и директор — все-таки девятый класс, в конце года выпускной.
Дашка поплелась к жуткому белому кабинету. По дороге вспоминала, как Инна уговаривала Марью Тарасовну сфотографироваться с их девятым «А». Весь класс, фотограф, директор и другие учителя терпеливо ждали, а Марья отнекивалась: «Не хочу я, и не просите! Не в том возрасте, чтобы фотогеничной быть». Но уговаривать — ничего не скажешь — Инна умеет.
Дашка постучалась, заглянула в кабинет. Марья сидела за учительским столом, что-то писала. Подняла на Дашку глаза:
— Фёдорова, ты ко мне? Ручку забыла?
Дашка подошла к столу, протянула фотографию:
— Это вам…
Марья проворно взяла снимок. Разглядывала его, придирчиво поджимая бордовые губы. А Дашка стояла рядом, не знала, что говорить и куда смотреть. Взгляд упал на идеально ровную нитку пробора в Марьиных волосах. Иссиня-черные по всей длине, у самых корней — на два миллиметра — они были неожиданно белые. «Так она седая… Она седая, просто красится…» — прилетела сама собой внезапная мысль.
Бордовый Марьин ноготь одобрительно постучал по глянцевой поверхности фото — в том месте, где смотрело с него лицо самой Марьи, надменное, без тени улыбки.
— Да я тут красотка Мэри! — резюмировала она иронично, но видно было, что Марье снимок и вправду нравится. — Что ты стоишь, Фёдорова? Я же сказала — ручку можешь забрать.
К очередному уроку химии Дашка готовилась долго и нервничала особенно сильно: хочешь не хочешь, двойку надо исправить. Но случилось чудо, и не одно. Во-первых, в тот день с самого утра выпал снег, хотя был октябрь. Во-вторых, Марья встретила их какая-то непривычно тихая. Весь урок никого не спрашивала — только рассказывала сама о Менделееве, о его научных путешествиях и творчестве (так и говорила о его химических открытиях — «творчество»!), упоминала его дочь Любу, ставшую женой Александра Блока. Говорила она интересно, размеренно и даже певуче, иногда бросая взгляд на снежное мельтешение за окном. А Дашка слушала ее и думала о том, что снег — белый песок…
Мы внутри огромных песочных часов, кто-то перевернул их — и на землю падает белое время. Но заснеженный день не видит, не знает этого — и дремлет, и не торопится никуда… Печально дремлет… день заснеженный… Деревья зябнут от тоски… И льется стон прощальной нежности в седые тихие пески…
А в конце урока, когда все приготовились по традиции записать километры домашки, Марья спросила:
— Кто знает, какой сегодня праздник?
Все замолчали в недоумении, а Дашка тихо сказала:
— Покров.
Марья услышала, приподняла нарисованные брови:
— Что, одна Фёдорова знала? Так вот, в честь праздника… — Тут прозвенел звонок, и Марья закончила, повысив голос: — В честь праздника я ничего вам не задаю!
Класс довольно загудел, загремел отодвигаемыми стульями.
А через месяц Марья умерла.
Нет, не так, не внезапно… Марья легла в больницу на операцию. Об этом сказала девятому «А» новая, временная химичка — длинноносая, долговязая и совсем не злая Нонна Сергеевна, к которой мигом прилепилось прозвище Нос. Потом от нее класс узнал, что Марья вернулась из больницы домой, выздоравливает… А потом Инна Евгеньевна собрала всех на внеплановый классный час.
— Сегодня мы получили трагическое известие!.. — В классе стало тихо, и в этой тишине молодой Иннин голос звенел слезами, но звучал всё равно задорно, совсем не трагически. — Скончалась Марья Тарасовна Ермакова — прекрасный человек, заслуженный учитель! Я прошу почтить ее память минутой молчания!
Было слышно, как что-то жужжит под потолком. То ли неисправная лампочка, то ли муха (в ноябре — откуда взялась?). Головы Дашка не поднимала. Класс стоял, класс молчал. Минута истекла.
Инна вздохнула, посмотрела зачем-то вниз — на свои модные туфли цвета металлик. Чуть заметно качнулась на каблуках. Откашлялась.
— Так… Скоро День волонтера, давайте наметим программу. Во-первых… — Инна запнулась, поискала маркеры возле доски. Не нашла и послала Дашку за новыми — в учительскую.
В большой светлой комнате, где обычно сидели учителя, никого не было. Но за стенкой, в кабинете завуча, позванивали чашки, шел разговор.
— Надо же, сначала выздоровела…
— Да нет, операция неудачно…
Дашка замерла, невольно прислушалась.
— Так ее экстренно увезли, было поздно лечить…
— В сознании?
— Ну да, до конца оставалась…
— В больнице, в последние часы, у дочери спрашивала: «Это всё, да? Это уже всё?»
— Дочь-то была?
— Прилетела, еле успела. Сложные у них были отношения…
— Внуки? Нет, не было…
…Печально дремлет день заснеженный… Деревья зябнут от тоски… И льется стон прощальной нежности в седые тихие пески…
Звенит хрустальный лес на дудочке
невыплаканных белых слез…
Сегодня умерла Снегурочка…
Ей очень холодно жилось…
Дашка вернулась из школы домой, села за письменный стол — набросать стихи про хрустальный лес, начать делать уроки. Но ни строчки, ни тем более вопросы задачника не задерживались в голове — там крутилось на разные лады лишь одно: «Это уже всё, да? Всё уже? Это — всё?» Так и спросила ведь Марья. Как ей, наверное, было страшно!..
Дашка и сама не совсем понимала, что «это» и что «всё», но вопрос вставал перед ней целый день — с листков заветного блокнота в бархатистой обложке, со страниц учебника, из зеркала, из чашки чая, из заснеженного заоконного мира… «Это уже всё, да?»
Вопрос был сложнее, чем все формулы вместе взятые.
Над вопросом предстояло подумать.
[1] На самом деле героиня немного ошиблась: по-испански «адвокат» — abogado (а «авокадо» — palta) (прим. ред.).