Тёмноволосый мальчик 6-ти лет смотрит на чёрный мир чёрными глазами. Отличающийся ото всех, уже не малыш, но всё ещё ребёнок, он в отстранённом отуплении наблюдает и участвует в чернении души.
Его пытались спасти – родители отослали мальчишку в глухую деревеньку в неназванной стране. Подальше от большого города, подальше от ок.купации и «завоевателей», с надеждой на благоприятный исход. Но ребёнку катастрофически не везёт – всё, что он встречает на своём пути мё.ртвое, затхлое, злое, пахнущее разложением и неоправданной ж.естокостью. Черноглазый юнец теряется в догадках, за что вдруг его так возненавидели другие люди? Что он, милый ребёнок с тёмными волосами и карими глазами, сделал такого плохого, что теперь его шпыняют, уни.жают, ис.тязают и вообще не считают за человека, не то что даже за ребёнка?
«Вышедший навстречу крестьянин, сразу перекрестился, увидев меня. Я предложил ему быка и телегу в обмен на кров и пищу. Он почесал в затылке, посоветовался с женой, соседями, тщательно осмотрел зубы быка – а заодно и мои, и, в конце концов, согласился.»
Детская наивность и невинность смывается кровью. Не только самого Юрека, но и тех, кто рядом. Наблюдение за злом делает соучастником зла. Брызги грязи летят в стороны, словно искры костра, и поджигают всё, до чего могут докоснуться. Юрек молчаливо наблюдает за нас.илием, он жадно впитывает его, потому что он – чистая сухая губка. Его психика ещё так подвижна и так восприимчива ко всему, что он видит и слышит, ко всему, чему он стал невольным свидетелем против собственной воли. Юрек не может понять, что есть зло, а что добро, что есть правильно, а что – плохо. Все карты смешались.
Когда в пожаре погибает его первый «опекун» Марта, Юрек до последнего надеется, что Марта вот-вот встанет из объятого пламенем дома, отряхнется и выйдет на улицу. Но нет. Марта стойко «терпит», пока огонь лижет её старческие руки, танцует в её волосах, а дом, объятый пламенем, рушится вокруг неё. Юрек надеется, что Марта жива, она просто «очень-очень стойкая» и её, что невероятно, просто не больно от огня.
Но Марта, которая к слову уже ме.ртва к моменту начала пожара, скрывается под руинами своей ветхой лачуги под ожидающим взглядом мальчонки, и ему не остается ничего другого, как бежать. Бежать, куда глаза глядят, ведь здесь его не примут. Это он знал наверняка, ведь он был «е.вреем», ну, или «цы.ганенком», сам он точно не знал, но люди говорили так.
И дальше, куда бы не пришёл Юрек, куда бы волею судьбы его ни забросило – он везде изгой. Тот, кого чураются и боятся, кого ненавидят и кем брезгуют. Вокруг него творится настоящий ад – мальчишка становится свидетелем ужасающих событий. Изна.силования, инц.ест, зоо.филия, убий.ства, пытки. С грязных страниц на меня смотрит чумазое, с потухшими глазами, лицо ребёнка, которого в одночасье объявили то ли д.емоном, то ли самим д.ьяволом. То тут, то там мальчика подвергают пы.ткам, ис.тязают, издеваются, гоняют, не считают не то чтобы за ребёнка, но даже за человека.
Он – «раскрашенная птица», выпущенная на волю. А, как известно, птицы, подвергшиеся такой «детской проказе», оказываются немедленно уничтожены своими же сородичами. А всё из-за различий. Юрек – такой же, как и его сородичи люди, но в тоже время – совсем не такой. В глазах запуганных и суеверных жителей оккупированной Польши мальчишка с чёрными глазами и тёмными волосами превращается в реющий флаг их страха и отчаяния. Он – как красное знамя, вывесив которое посреди выжженной серой деревни – неизменно навлечешь на себя беду. У Юрека такие отличия, которые не исправишь ничем, а исправлять запуганных жителям ничего не хочется – будь то сознание, предписания, неверные установки – тут бы день продержаться, да ночь простоять, не став невинно уб.иенным или изнаси.лованным. Проще примкнуть к всеобщей паранойе и объявить человека, отличающегося от других, но такого похожего, на тех, кого «ищут», вовсе не живым, а сломанной вещью. Эта сломанная вещь при должном употреблении может и послужить ещё в хозяйстве, но обращаться с ней будут именно как с вещью – вымещать злобу и отшвыривать в сторону.
Я смотрю на долгий путь Юрека и вижу только одичавшую злость, выросшую из страха и предрассудков. «Приключения» Юрека даются для понимания тяжело. С каждой новой страницей его несчастной жизни кажется, что хуже уже быть не может. Но мир каждый раз доказывает обратное.
В этой истории нет героев, да и антагонистов тоже нет. Человеческие пороки и страхи гиперболизированы и выставлены на всеобщее обозрение с ядовитой ухмылкой: "На, посмотрите!". Ме.рзость, текущая со страниц романа достигает своей цели - глаза отказываются верить в то, что люди способны на такое. Но, кажется, Косински добивался именно этого. Его раскрытые ладони в грязи, и при рукопожатии нам предлагается испачкаться тоже - вымазаться с ног до головы, чтобы мысль, облачённая в слова, стала ложью...
И Ежи Косински обвиняли в том, что он соврал. Не было никаких деревень с обез.умевшими поляками, не было мучений и страданий, не было пыток и наси.лия. Косински лукаво заигрывал с журналистами и читателями: «мол, автобиографично, но, конечно же, не всё». И вообще, тот же Оскар Уайльд утверждал, что «искусство аморально», и «основано на иллюзии», так в чём же тогда претензия к Ежи Косински, который по всем законам постмодернизма, написал то, что оторвано от реальности и основано не на реальной действительности? Наверное то, что Косински предпочитал преподносить сие творение как автобиографию, а не отдельный художественный роман, никак с ним самим не соотносящийся? Может, в этом проблема?
Ежи не был Юреком. Время расставило всё на свои места. Опровергнуто было практически всё, что описывалось в книге. Конечно, Ежи Косински, уже давно иммигрировавший в Америку, и ставший там известным писателем, сначала не очень расстраивался, что его не внесли в список выдающихся писателей-поляков. А затем и раздувающиеся вокруг него скандалы – о литературных н.еграх, о лжи – разгорались всё сильнее, что Косински, вероятно, почувствовал что-то такое, от чего ему стало уже совсем тошно.
«Я тоже жертва», – говорил он когда-то, когда ему вверяли в вину искажение его «нелегкой» судьбы польского е.врея в ок.купированной Польше. Ведь Ежи никогда не был Юреком – тот страшный период в жизни всего мира, и в частности, е.вреев, он прожил относительно спокойно, а затем и вовсе уехал из страны, устремившись покорять Америку. Но вот обман, будто бы раскрыт, поляки вычеркнули его достижения с воображаемой «доски почёта», а дыхание Юрека всё ближе…
«Я тоже жертва…»
Вероятно эти слова шептал Ежи, принимая свою последнюю порцию таблеток.
Я тоже…