Этот случай был обнаружен в одной старой потрёпанный годами газете, но он хорошо отражает один очень важный момент в жизни каждого человека. Но сначала давайте обратимся самой истории.
Надежный старенький автобус медленно прокладывал свой путь из центра района по дороге, давно забытой временем и такой же ветхой и изъезженной, как он сам. Когда-то, четверть века назад, эта дорога была образцом асфальтирования, и как широкая черная дорожка пронизывала сельские окрестности, достигая самых отдаленных уголков.
В те дни и автобус блестел новизной и красотой, а окружающие его пейзажи веселили сердце пассажиров: крепкие домишки, аккуратные заборчики из штакетника, стада на сочных лугах и золотистые поля злаков, как шелковые покрывала, шелестели на ветру.
Сегодня же от прежней красоты осталось лишь воспоминание. Луга обросли кустарником, поля захватил упорный и ядовитый борщевик. Старинные дома потускнели и съежились, а вокруг новых возвышаются прочные железные заборы, высокие и неприступные.
Пассажиров в автобусе было немного: в основном это были пожилые женщины и два брата Таманиных, Михаил и Виктор, которые внимательно и с интересом слушали рассказы уже пожилой Анфисы Гобуновой, местной бухгалтерши. Она увлеченно повествовала о последних событиях в своем родном селе:
– В нашей деревушке никогда не было храма. Живу тут уже шестьдесят восемь лет, видела многое, но такого и представить себе не могла. Представляете, всего за два года у нас построили церковь! И какую! С золотыми куполами, они так и сверкают! Стены из ровных бревен, идеально подогнанных друг к другу. Крыша тоже примечательная – не просто белая, а такая светлая, белесая! И колокольня, как наряду с церковью – стремится к небу! И у нее крыша в форме домика, того же оттенка, что и у церкви – все выполнено в едином стиле, с учетом всех пропорций. Так говорит Иван Иванович, бывший директор школы, и он прав. Это такая красота, что не налюбуешься!
А когда Никола Попов начинает звонить в колокола – музыка для ушей прям! Колокола-то, наверное, бронзовые, или даже из чистой меди. Я насчитала одиннадцать, но, возможно, их там и больше, не все видно с земли. Эта церковь – настоящий дворец! Такую даже в центре Москвы не стыдно было бы поставить!
А у нас в деревне построил ее Андрей, сын Гранькин. Вдруг решил – построю церковь для матери. Зачем ей десять километров до города на службу ездить? Пусть у себя дома молится, без спешки, и внуков приобщает, ведь сам у него времени нет – дела, бизнес…
Как только Андрей задумает – так и сделает! Золотые у него руки с детства. Сначала он решил завод в деревне открыть. И открыл! Заработали станки, стал пилить доски и брусья в своем сарае, обрабатывать их так, чтобы на дуб похожи были. У него одного такие доски, и благодаря им он и разбогател. Переехал из сарая в старое гумно, к которому пристроил уже два цеха, покрыл их синей железной крышей и вставил окна.
У него все как по маслу складывается. Даже опилки не пропадают – он из них делает поленья, гладкие как кирпичи, и продаёт их в Петербург. Иногда я у него эти поленья прошу и топлю ими баню. Андрей не жадный – дает. Они медленно горят, целый день держат жар. Из бани тепло идет! Это что-то! Мой зять Сашка даже после пяти заходов в снег из парной выходит, и после бани пот продолжает выступать еще час. У него живот от пива, как у беременной коровы, но после поленьев от Андрея сразу уходит, словно он только что родил!
Во время возведения церкви Андрюшка никому не разрешал проходить внутрь, не допускал даже свою родную мать Граньку. Он хотел, чтобы все сразу увидели её великолепие. И такая возможность представилась на праздник Преображения. Иконостас получился настолько великолепным, что словами не передать – его нужно было просто видеть и восхищаться. Иконостас создавали мастера, которых Андрюшка пригласил из Москвы. После этого архиерей вместе с благочинным прибыли к нам, чтобы освятить храм. Оба были в праздничных одеяниях и с сильными голосами. К ним присоединились священнослужители: двое с пышными бородами и двое молодых, но все они пели гармонично.
А завтря-то я собираюсь исповедоваться прилюдно в нашем храме. Все скажу, чем грешила, как грешила! Все узнают!
Дьякон Павел из городской церкви посоветовал мне это, когда я рассказывала ему о наших деревенских делах. Он выслушал меня, но потом торопливо предложил мне устроить прилюдную исповедь, потому что у него были свои дела.
С дьяконом мы когда-то ходили в одну школу, а потом он устроился на военный завод, и только перед пенсией стал дьяконом. Сейчас в городской церкви он не стесняется быть прямым, иногда даже резким, но мы не обижаемся, ведь он – наш земляк. Как скажет что! Ух!
Мне запала в душу идея прилюдной исповеди – попросить прощения у каждого при всех. Я поинтересовалась у священника, и он сказал, что хоть это и не принято сегодня, но и не запрещено. А если не запрещено, то, по моему мнению, это допустимо.
В автобусе пассажиры никогда не слышали о прилюдной исповеди, и они с удивлением и повышенным интересом смотрели на меня. Только Миша Таманин, бывший тракторист и нынешний ночной сторож на заводе Андрюхиным, спросил меня:
– И когда это зрелище начнётся? Я бы послушал о твоих грехах, Анфиса.
– Зайди, когда увидишь машину благочинного, – ответила я. Вот мы и приехали на свою остановку. Сейчас пойду домой, чтобы подготовиться к исповеди. Важно, чтобы всё шло от сердца.
Автобус остановился у сверкающего золотыми куполами храма, и мы, Таманины и я, вышли, чтобы направиться домой, весело беседуя.
Как прилюдная исповедь закончилась великим осуждением
На следующее утро в храме было столько народа, что яблоку было негде упасть. Все внимание было приковано к скромно одетой Анфисе, которая молчаливо сидела в первом ряду напротив Царских врат, настраиваясь духовно, как подметил бывший директор школы.
Мы ждали благочинного, но он не приехал, послав вместо себя молодого священника без бороды отца Дмитрия и дьякона Павла. Этот поворот событий не сильно порадовал Анфису, но она не показала своего разочарования. Особенно беспокоил её дьякон, который мог помешать её искренней прилюдной исповеди. Она не очень доверяла и отцу Дмитрию.
Однако начало службы было обнадеживающим: отец Дмитрий служил литургию с достоинством, а дьякон Павел пел так громко, что его было слышно за версту. Анфису дьякон наблюдал с опаской и недоверием, ведь он знал её с детства, и она всегда оправдывала его беспокойство, иногда даже с избытком. От него ожидать можно было что угодно. И сегодняшний день не стал исключением.
Как только отец Дмитрий начал исповедь, и дьякон Павел вышел из храма, Анфиса быстро подошла к священнику, встала на колени и начала говорить:
– Батюшка, благословите меня на прилюдную исповедь. Я хочу публично принести покаяние перед всеми, выразить вслух все свои грехи. Моя душа жаждет искреннего раскаяния.
Молодой священник был ошеломлён и не знал, как поступить. Такое происшествие в его практике случилось впервые. Он нерешительно осматривался в поисках дьякона Павла, который, к сожалению, выбрал этот момент, чтобы выйти наружу и поговорить с сельчанами. В это время Анфиса, воспользовавшись ситуацией, быстро поднялась, перекрестилась и воскликнула:
– Благослови, Господь! И огромное спасибо Андрюшеньке за построенный нами храм. Хоть он и накопил своё состояние не самым честным путём, зато не пожалел его на благое дело. Без него я бы не смогла сейчас покаяться в своих грехах перед вами, моими друзьями и соседями. Передай, Граня, моё глубокое почтение твоему сыну. Он заслужил нашу признательность.
Анфиса поклонилась матери Андрюшки и обратилась к собравшемуся народу, который с нетерпением ожидал истории о её проступках.
И тут началось...
К своему удивлению, она заметила среди прихожан бывшего председателя колхоза с семьёй, который был противником строительства храма и считал это начинание бессмысленным. Именно ему Анфиса и начала своё покаяние:
– Рада видеть вас, Владимир Алексеевич, в нашем храме. Вы были против строительства, но всё же пришли посмотреть и послушать. Да? Это замечательно! Именно перед вами я и начну каяться за то, что много лет соблазняла вас на грех – видела все ваши поступки, но молчала.
Люди начали шептаться, поскольку в деревне не любили бывшего председателя, считая его виновным в крахе благополучного колхоза и расточении его имущества.
Бывший председатель нервно начал вытирать ладони, вспотевшие от волнения, об свой пиджак, а его жена смотрела на него с яростью. Анфиса же спокойным голосом продолжила:
– О, я так грешна перед вами, Владимир Алексеевич! Видела, как вы втихаря занимались делами с главным бухгалтером, но молчала. А за те копейки, которые вы платили мне за моё молчание, я даже благодарила вас, хотя на самом деле это были мелочи по сравнению с вашими доходами.
И ты, Оленька, прости меня за то же самое, о чём прошу прощения у твоего мужа. Раньше я не понимала, а теперь, прочитав духовные книги, осознала, что вы нарушили заповедь "не укради". Вы крали много, и у вас был самый красивый дом в деревне. Теперь лучший дом у Андрюшки, а раньше был ваш. Времена меняются, не правда ли?
Семейная пара стояла как вкопанная, потрясённая откровенным покаянием Анфисы, в то время как собравшиеся люди улыбались и громко переговаривались. Анфиса затем обратилась к тридцатилетней Арине, дочери семейной пары:
– И перед тобой, Аришенька, я испытываю огромные угрызения совести! Прости меня за то, что видела, как Васька флиртовал с моей племянницей Людмилой, но молчала. Снова я поощряла грех. Хорошо, что есть храм, где я могу очистить свою душу.
После этих слов Анфиса заметила, что народ веселел, и добавила:
– И сейчас, Аришенька, Люськи здесь нет, и Васьки твоего тоже нет. Наверное, они снова ищут утешения в грехе. Блудят себе там...
Арина, шокированная такими новостями, проталкиваясь сквозь толпу, побежала к выходу, за ней последовали её родители.
Анфиса с удовлетворением кивнула головой:
– Вот и хорошо! Может быть, и Люська наконец-то придёт в себя и обратит внимание на городского ветеринара. Он одинок и у него есть квартира. Что теряться-то!?
Отец Димитрий попытался что-то сказать Анфисе и даже протянул руку к ней, но она быстро отошла в сторону и продолжила:
– И тебя, Михаил Никитыч, мой дорогой сосед, прошу простить меня. Я вижу, что ты делаешь нечестные дела, но молчу. Таким образом, я поощряю твои грехи. У тебя дома под сенью деревьев скопилось достаточно досок с завода Андрюшки, чтобы загрузить целый грузовик. Ты их тащишь каждую смену, а я стою у окна, наблюдаю и накапливаю на тебя грехи. Сегодня я освобождаю себя и очищаю свою душу, осквернённую через таких людей, как ты. Чувствую, как прям становится легче мне.
Михаил Таманин был весь в поту, зубы у него скрежетали, он тихо бормотал себе под нос, пристально и гневно глядя на ту женщину, которую явно не переносил. Он осознавал, что не в силах предпринять ничего, ведь находился в священном месте, в храме.
В это время Анфиса обращалась к своей старинной подруге Розе Петровне, с которой они когда-то вместе работали в колхозе, где Роза была главным экономистом:
– Прошу прощения и у тебя, дорогая моя Розочка Петровна! Целых сорок пять лет мы делили дружбу и секреты. Но, может быть, стоило тебе свои авантюры от меня скрывать, чтобы мне не пришлось всю жизнь твои грехи на душе носить. Прости, что не сдерживала тебя, когда ты с женатым агрономом развлекалась. Ведь твой Сашка, он же тебя за это и преследовал, и гонял по всей деревне. Ведь когда ты с агрономом в моём амбаре уединялась, я Сашке лгала, что мы с тобой у меня дома чай пьём. И мне за это ложь от него тоже доставалось. Теперь понимаю, что это было предупреждением от моего Ангела-хранителя, но я не послушала. И вот что из этого вышло? Твоя старшая дочь Оленька пошла по твоим стопам. Она влезла в кредиты, а отдать нечем - все деньги профукала по барам. Теперь придётся продавать ваш дом. Мне так за тебя больно – куда ты переедешь? С таким норовом твоим дочери от тебя отвернутся.
Роза Петровна не ожидала такого удара от подруги, она затрудненно дышала, а её платок соскользнул с головы на затылок, обнажив взъерошенные волосы окрашенные в пепельно-фиолетовый цвет. Она с криком бросилась на Анфису, но та успела укрыться за спиной священника Дмитрия.
Всех грехи раскрыла, да свои забыла. Дело дошло до драки
Люди уже не радовались, а стали спешно покидать место публичной исповеди. Навстречу толпе, почувствовав беду, шёл дьякон Павел. Его вовремя прибытие предотвратило беду! Роза Петровна отодвинула священника Дмитрия и была почти возле перепуганной Анфисы, когда громкий крик дьякона прекратил драку…
…Вечером в деревне царила тишина. Слышался лишь тихий стук – это Михаил Таманин грузил окрашенные в цвет дуба сосновые доски на машину, чтобы вернуть их владельцу. Дружелюбный бизнесмен Андрей не уволил пожилого дядю Мишу, а перевёл его на дневную смену в цех, где соблазнов было поменьше.
И в доме бывшего председателя тоже царила тишина. Владимир Алексеевич сидел за столом, держась за голову, напротив – зять Васька с большим синяком под глазом. На столе стояли две пустых бутылки из-под водки и миска с квашеной капустой. Дочерей и жён в доме не было: мать увезли в больницу, а Арина поехала с ней.
А у дома Анфисы-бухгалтера тоже было тихо. На крыльце сидела расстроенная и заплаканная племянница Люська с синяком под глазом – видимо, Арина не пощадила её. У ног Люськи валялась куча коробок и пакетов – Роза Петровна вернула подруге все подарки, когда-то полученные за долгие годы дружбы, просто перебросив их через забор.
Сама Анфиса Ивановна сидела дома за столом, пила малиновый чай из изящной чашки, кушала сливочное пирожное, привезённое из города, и улыбалась, вспоминая дьякона Павла:
– Ну и разошёлся да раздался наш Пашка! Такой нотации мне устроил! Душа-то в пятки ушла! И отец Дмитрий вступился за меня. Какой же он огонёк, наш Пашка! Не зря же он в старости дьякона освоил! Настоящий дьякон!
Больше публичных исповедей в новом храме благочинный не разрешал. Но и никто особо не стремился к этому. Службы теперь он вёл лично вместе с дьяконом Павлом.
А Анфиса считала, что все сделала правильно, единственное про своих грехи только не упомянула ни разу. Все про чужие, да чужие речь вела. А в деревне все перессорились только.
Была ли в этом исповедь?
Этот случай, больше похож на поучительный. Трудно утверждать, что было всё точь в точь, и что это вообще действительно было, но одно верно, следует из этой истории, что исповедь должна быть не о чужих грехах, а только о своих. Иначе это уже не исповедь, а одно сплошное осуждение.
Слава Богу за все!