Из дел "Преображенского приказа" (за авторством Григория Васильевича Есипова)
В первые годы XVIII столетия, в Москве, как и во всех городах России, не существовало еще никакой полиции; общественное спокойствие и благочиние охранялись на улицах и площадях рогаточными караулами из солдат вновь образованных o полков после уничтожения стрельцов; главный же караул находился в Кремле, на Красном крыльце заброшенного и разрушавшегося Кремлёвского дворца.
Уличные безобразия повторялись ежедневно во всех концах Москвы и, особенно на Красной площади, где народ бродил толпами в рядах и между шалашами с блинами, жареною рыбою и квасом, и где производился всякого рода торг.
Часто при драках обывателей и при столкновении с караульными на поле сражения оставались победителями не караульные, но зато, когда последним удавалось одержать верх, то виновные наказывались строго.
До каких размеров доходила тогда разнузданность, может служить примером следующее происшествие.
11-го апреля 1706 года, царевич Алексей Петрович (16 лет) ехал из Кремля через Никольские ворота в Преображенское село; его сопровождал конвой рот Криверова полка (в то время полки именовались по фамилиям своих полковых командиров, кроме Преображенского, Семёновского и двух Московских выборных полков).
Подъезжая к Воскресенским воротам (Иверские) навстречу поезда царевича ехали две телеги с неизвестными людьми; на крики конвойных "чтоб они своротили правее и дали дорогу царевичу", неизвестные люди не обращали никакого внимания и ехали в упор к поезду царевича.
Конвойные бросились к телегам, чтоб "поправить" их к одной стороне, но неизвестные люди, оказавшиеся иноземцами, отвечали крупною "русскою" бранью, а один из них "зашиб конвойного прутом по носу", а другой иноземец, "вынув из телеги пистоль, прицелился в конвойного, но курок осёкся и пистоль не выстрелила".
Царевич, рассерженный таким безобразием, приказал конвойным "смирить" иноземцев.
"Смирить" и "побить" были синонимы; конвойные бросились на иноземцев, смирили их и перевязали. Царевич отправился в Преображенское, а часть конвойных препроводила иноземцев на Красное крыльцо к главному караулу, а отсюда их отвезли в Преображенский приказ на суд и решение знаменитого князя кесаря, князя Федора Юрьевича Ромодановского, которому вверено было Петром Великим управление Москвой.
Князь Федор Юрьевич начал с осмотра раненого конвойного; у него оказалось "по носу зашиблено и распухло". Затем предстали пред князем связанные по рукам буйные иноземцы.
Из их допросов оказалось, что оба они служили недавно в Азове, приезжали повидаться со своими родными в немецкой слободе и возвращались опять на службу в Азов. Один был из курляндской земли Максим Лейка, другой из бранденбургской земли Яган Вейзенбах, который делал в Азове "всякие артиллерные припасы".
Оба жаловались князю, что конвойные первые начали их бить плетьми и бранить "русскою бранью", требуя, чтоб они своротили с дороги правее. "За что-де меня бьете плетью, - говорил Яган конвойным, а буде станете меня бить еще больше, я-де вас застрелю и, вынул из телеги пистоль, уставя, против их, солдат, держал в руке, а как буде стали бить больше и он бы их застрелил". Так рассказывал Яган князю Федору Юрьевичу.
Преступление иноземцев, а особенно Ягана, который зашиб солдата, да еще сознавался, что пристрелил бы его, в глазах Ромодановского заслуживало смертной казни.
Но князь задумался: преступники были иноземцы, Яган к тому же "делал артиллерные припасы"; Петр в отсутствии, Петр любит немцев, а особенно служивых; спустить немцам совестно перед русским человеком, которому не дает князь пощады в застенках Преображенского приказа. Как быть?
Князь решился наказать по закону и определил: "Иноземцев Максима Лейку и Ягана Вейзенбаха казнить смертью, отсечь головы и, сказав им эту смертную казнь, положить на плаху и сняв с плахи, им же иноземцам сказать, что великий государь царь Петр Алексеевич пожаловал, смертью их казнить не велел, а велел им за то озорничество учинить наказанье "бить кнутом".
На другой день, 12 апреля, в Преображенском генеральном дворе, рано утром все уже было готово к казни. Отряд солдат окружал отгороженное для этого место, на котором палач Преображенского приказа, с засученными рукавами, в кожаном переднике, с топором в руках, ожидал у плахи осужденных на смерть иноземцев.
Пробил барабан... Привели преступников: Яган и Максим, бледные как полотно, положили свои головы на плаху и в мучительном томлении ожидали взмаха топора. Но раздался голос дьяка Преображенского приказа, который прочел решение князя. Несчастные ожили, но с ужасом увидели перед собою другого палача, не с топором, а с кнутом! Палачи начали раздевать Ягана и Максима.
"Стой!" - раздался вдруг голос князя Федора Юрьевича, смотревшего на эту сцену с крыльца Преображенского приказа. Палачи не расслышали приказа и продолжали свои приготовления. "Стой!" - закричал еще князь. Иноземцы в трепете обернулись к нему, не зная, что ожидает их еще.
Князь торопливо сошел с крыльца, подбежал к иноземцам и начал бить их тростью по спине, по ногам... удары сыпались. - Вот вам, заморские безобразники, - вот вам! - приговаривал князь с каждым ударом, - впредь не озорничайте!
Устав, наконец, князь наказывать собственноручно, он крикнул солдатами "вытолкайте их на свободу!".
Вытолкали солдаты избитых князем иноземцев, но случай этот произвел неблагоприятное впечатление в народе, который громко осуждал Ромодановского, говоря: "русским не было бы пощады, а немцам поблажка!".
