Как это могло быть...
Я впервые открыл глаза. Перед моим взором предстала молодая девушка. Она держала меня на руках, а взгляд её был наполнен такой нежностью, какую не способны передать ни одни слова мира, на каком бы языке они не были сказаны. Однако с самого своего рождения любое существо на планете знает, кому принадлежит этот взгляд, кто лишь способен на такую любовь. У неё была притягательная улыбка, её нежная кожа пахла мягким сочетанием лаванды и грудного молока, а глаза её были на мокром месте. Но ведь плачут, когда грустно?
Мне 2 года. Меня положили в коляску. Изнутри она была обшита удивительно мягкой тканью, мне очень нравилось её трогать и разглядывать - на ней было много узоров. Я смотрел на маму, то и дело мельтешащую из стороны в сторону. Я чувствовал, как наша квартира заполнялась тревогой родителей, но понять причины так и не смог. Мама брала мои ботинки, штаны, рейтузы, моё одеяло и перекладывала их в большой чемодан. Я видел и её вещи там: расческа, несколько платьев, свитера и юбки. Наверное, про папины она забыла. Но мы ведь всегда вместе?
А вот и папа. Он сегодня такой серьезный, всё читает свою газету и о чем-то не переставая думает. Папа, успокой нашу маму.
Этим же вечером мы с мамой отправились в долгое путешествие. Казалось, мы ехали целую вечность. Здесь всё кажется таким незнакомым. Хорошо, что мама со мной. А папы рядом нету. Дома он поцеловал меня в коляске, сказал что-то нежное, а потом пропал из виду, и я его не видел еще несколько лет.
Мне четыре года. Мама снова собрала наши вещи, но теперь она была не так встревожена, как это было в первый раз, а скорее наоборот: ей как будто не терпелось. На перроне я увидел едва знакомое лицо, мне понадобилось много труда, чтобы вспомнить человека, стоящего передо мной. Но почувствовав его запах, я его узнал. Привет, папа. Я теперь умею говорить.
Мне 8. В школе постоянно говорят, что я приношу много проблем и всё не могу взяться за голову. Мы часто играли с мальчишками там, куда мама нам запрещала даже приближаться. Я поменял много школ. Ни в одной из них мне не суждено было стать отличником. Учителя часто беседовали с моими родителями в надежде вразумить меня. Но я был упрям, я не хотел учиться, мне это было не нужно. Я не стремился стать примером для всех.
За время моего детства мы с родителями часто переезжали. В некоторых домах мы оставались ненадолго, и я мало что о них помню.
Мне 10. Маму опять вызвали в школу. Взрослые считают меня трудным ребенком. Я знал, что мама стыдится моей неуспеваемости по всем предметам. Мы возвращались домой, а вокруг царила всё еще тревожная атмосфера города. Многие дома скрывали строительные леса, но и за ними были видны разрушенные крыши, а некоторые здания частично были снесены до самого основания. Эта картина мне была знакома с самого раннего детства, всё стало настолько привычным, что я даже перестал обращать внимания на разрушенные после войны здания. За всю дорогу от школы до дома она не проронила ни слова. Она мне всё сказала уже не раз. Мама была вымотана моим поведением. С одной стороны мне было невыносимо стыдно, что я приношу маме столько разочарований. Но с другой я не понимал: почему человека в обществе определяют оценки? Ведь человек - это гораздо больше, чем просто цифры.
Мне только исполнилось 15 лет. В этот раз свои вещи пришлось собирать мне. Мы снова переезжали, на этот раз в дом Мурузи. Здесь у меня появилась своя личная комната. «Эти десять квадратных метров были моими, и это были самые лучшие десять квадратных метров, которые я когда-либо знал» (с)
Я начинаю видеть мир под другим углом, из-за этого мне приходится часто сталкиваться с недопониманием среди тех, с кем я общаюсь. Я понял, что вижу не так, как видят другие. Я как будто смотрю в глубину. Сначала она кажется интересной, завораживающей, а затем плавно окутывает тебя пронизывающим страхом. А взрослеешь ты, когда совладал в этой бездне с собой. Я пробовал поговорить с окружающими меня людьми в надежде, что они меня поймут. Но все мои попытки были тщетны до тех пор, пока я не познакомился с Женей Рейном - великолепным поэтом и моим близким другом на долгие годы. Он же привел меня в круг таких же непонятых, таких же заплутавших в этой темноте. Нам явно было, о чем поговорить.
Мне стукнуло 22 года. Однажды, прогуливаясь по набережной Ленинграда, в моей голове родилась строчка, а за ней начали одна за другой появляться другие: я успел только открыть тетрадь и взять ручку. Я не хотел останавливаться, даже когда рифма перестала мне поддаваться. Я как будто был в объятиях величественной силы, которая не давала мне шанса остановиться. Я поддался всем чувствам, наполняющим меня, как ветка, упавшая в реку поддаётся её течению, не представляя, выкинет ли её на берег, унесёт ли в океан или сбросит с обрыва в потоке водопада.
Я отправил написанное в этой агонии произведение в несколько известных издательств, но выпустили его только в журнале “Костер”. Это был первый подобный опыт. Я был наслышан о том, как трудно добиться того, чтобы тебя напечатали, поэтому для меня стало неожиданностью увидеть это стихотворение уже в следующем выпуске. Хотя, признаться, я понимал, что оно достойно внимания.
Мне было 22, когда я впервые увидел её. Нас познакомил Борис Тищенко в то время, как вся страна праздновала Новый год. Тищенко был моим приятелем, будущим композитором и тогда женихом Марины. А она… В первые секунды меня зацепило что-то едва уловимое, витающее в воздухе и приземляющееся прямо в сердце смотрящего на неё. В её взгляде я ощущал вселенскую мудрость, которой был готов тотчас же покориться. Её красота очаровывала меня так, что я не смог отвести от неё взгляда ни в этот вечер, ни в другие дни за ним. Голос её с первых минут стал для меня сигналом, на который я обращал внимание и к которому прислушивался, как только она начинала говорить. Он был мягким. Как будто связки её не испытывали трения, а потому им не предвиделось износиться с годами.
(Продолжение будет чуть позже)
