«Вошел в бродячий коллектив актеров: буду играть на окраинах»
(Дневниковая запись, 26 января 1922г.)
Перестук колёс, к которому он так и не успел привыкнуть, прекратился в его жизни так же внезапно, как и начался. Пришлось сойти на ближайшей крупной станции и почти сразу погрузиться в раздумья — возвращаться, чтобы ехать снова туда же или поискать судьбы здесь же, потеряв в призрачных надеждах, но заполучив искомую цель немного раньше.
Батум так и остался недостижимым миражом Аджарии, превратившись в одночасье в прежний Фатум. Притулившиеся домишки жались по закоулкам Подъячьева — Староникитской, Воронежской заставы, Остроженской.
Надвигающаяся гроза - безысходно седыми боками, на беззвучных кошачьих лапах - накатывалась во всё небо и как снежный барс перед прыжком, нервно порыкивала, подрагивая кончиком хвоста.
"Растеряевщина какая-то", — подумал он, успев помянуть незлым литературным словом Глеба Ивановича и тут же ему в спину раздался окрик:
- А я правильно на Растеряеву улицу иду, милчилавек?
- Растеряеву? - растерялся на миг, - Да я не здешний, ба́ушка.
- Кака́ я те баушка? Хотя... Ужо даавноо баушка, ми́лай... - морщинки на колобке под платочком разулыбились немного и превратились в миловидную сгорбленную старушку невесть скольки лет, удивительно рыжую и в конопушках.
За́ руки огневушка держала двух близнецов лет пяти.
- Кирилл! Куда руками-то! Всю пыли́шшу собрал! Мефодий, возми его за́ руку и не пушшай! - а вихрастые мальчишки с упоением и вслух по буквам и слогам читали все надписи в пределах досягаемости: на заборах, столбах, вывесках - получалось громко, задорно и весело, хотя иногда и матерно, - Да помолчите вы хучь немного, акаянныя! Не то на обед сожру!
Мальцы́ было притихли, но долго - конечно - не вытерпели. Перспектива стать баушкиным обедом их не особо-то и напрягала.
- А ты — ступай в "Чумадан", там тебя заждались. Тут не шибко далеко, - и с костяны́м звуком процокав по мостовой не то клюкой, не то костылём, махнула рукой в неопределённом направлении куда-то туда и - в один миг растворилась в пёстрой и шумной толпе проходяшших мимо цыган.
"Спасибо Кириллу и Мефодию за предоставленные буквы" - шевельнулась ужиком запоздалая, как давешний поезд, мыслишка.
В поисках пристанища под незатейливой вывеской "Чемоданъ", вдоль бесконечного забора красного кирпича, по улице Мори́са Поре́за он взошёл на холм. Всехсвятский погост с некрополем Всех Святых был огорожен по периметру изрядно покрошившимся шедевром архитектуры, автор которого почил в бозе и лежал где-то там же, за своим высоким Всехсвятским произведением, в тени вековых клёнов и платанов.
Искомое крыльцо, подёрнутое нетронутым слоем дорожной пыли, разбитые лампы в старинных рожка́х у входа в "Чемоданъ", запертая наглухо кованая дверь, треснутое грязное стекло окна рядом, задернутое изнутри несвежей занавесью — всё веяло тщетой и тленом, намекая ему, что он слегка опоздал с поиском приюта.
В раздраенных чувствах завернул за́ угол и вышагнул на улицу Тиграна Худояна. На той стороне манила вывеска "Центр финансового равновесия" и по бокам - как две чаши несомненно справедливых весов: "Списание супружеских долгов" и "Банкротство мелкописячных граждан".
Какое-то неуловимое движение заставило его оглянуться и в панике прочесть на облупленном фасаде очередную вывеску над очередным обшарпанными крыльцом - неумолимо прогрохотало: "«Рельсы-Рельсы, Шпалы-Шпалы», имперская сеть студий заботы о душе и теле".
Вконец обескураженный и потрясённый, чуть левее, сквозь ажур листвы, разглядел ещё одно крыльцо под выцветшей вывеской с наскоро замазанными словами: "Центр списания долгов" - конкурентов в этом закоулке изводили видать быстро и на корню.
Он двинулся было на выход, прочь от этого нехорошего места, но не доходя двух десятков шагов до ближайшего приличного перекрёстка, упёрся в вывеску: "beauty studio SEYCHAS". Сейчас же метнулся взглядом на противоположную сторону улицы и был повержен витринами с обезглавленными фигурами в приличных пиджачках, посаженными на́ кол - под газовой надписью: "Мужеское ателье «Basilio»", а из подворотни на него злобно смотрел неимоверно огромный чёрный одноглазый котяра с явным намерением рвануть наперерез.
Отшатнувшись, едва не снёс водоразборную колонку товарищества "Губернский колодезь", при этом краем глаза зацепил ещё пару слов наверху: "Своя квартира" - и тут же, далёкой зарницей: "А Зойке-то наперёд за полгода уплачено". В мареве густого вечера* почудились Никитские ворота.
Тряхнув от наваждения головой, ускорив шаг, он опять устремился вверх по холму, вдоль крошащихся кирпичами и угрожающе покосившихся Всех Святых и как будто на беду отметил, что лабаз с претенциозным названием "Универсальныя магазины «Шестёрочки и Ко»" зеркально повторился в трёх кварталах подряд - аккурат на углах уходящих вниз улочек Пургенева, Муховского и Тирогова.
"Каббала? Святоши? Мольер?" - в ничего не понимающей голове курьерским литерным проследовали без остановки мелькающие штрихами молнии светящихся окон и смазанных мыслей.
С первыми раскатами грома улица Тиграна Худояна странным образом превратилась в улицу какого-то непонятного То́лстого льва и покатилась с опрокинувшимся ливнем вниз, к сверкающим омытым куполам многочисленных храмов далеко внизу.
Постояв немного с раскрытым зонтом на углу Всехсвятского - у перекрёстка пяти дорог, звездой расходившихся в стороны - прочитал домовую табличку с названием улицы, сбегающей с холма на север: "Улица им.Тимирязева". Решительно подошёл к переходу, достал из кармана бумажный листок, не глядя скомкал и отшвырнул за́ спину.
Ловко перепрыгнул через бурлящий поток смытой горячей пыли, с поребрика - на далёкие тучи, громоздящиеся башнями где-то уже на самой окраине горизонта - и с очередным дальним сполохом исчез, оставив всё притулившееся наедине со своими незаданными вопросами и неполученными ответами.
У кирпичной выщербленной стены, под раскаты грянувшего грома, поднявшимся внезапно ветром гоняло скомканный бумажный шарик срочной телеграммы. Там было всего лишь одно слово: ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ.
Куранты на колокольнях стройным хором пробили девятнадцать часов, выглянуло уже закатное вечернее солнце, а откуда-то из удивительно близкого и голубого неба пошёл слепой дождь.
— Я против поэтов ничего не имею. Не читаю я, правда, стихов.
— И никаких других книг, за исключением артиллерийского устава и первых пятнадцати страниц Римского права. На шестнадцатой — война началась, он и бросил.
— Ларион, не слушайте! Если угодно знать, «Войну и мир» читал. Вот действительно книга. До конца прочитал и с удовольствием. А почему? Потому что писал не обормот какой-нибудь, а артиллерийский офицер.
— А я сам по преимуществу человек холостой и военный. Люблю чтобы дома было уютно — без женщин и детей, как в казарме.
— Леночка, как ты думаешь, мне водки сейчас выпить? Иль уж потом за ужином сразу?
— Чёрт знает что! Как вам не стыдно, господа?
— Мне можно, я друг детства.