Глава 7
Про дом бабы Светы среди местной ребятни ходило множество жутких баек. Эх, жалко, что Егор с Максимом (мои сельские друзья) не выбрали это место своим персональным раем… Интересно, где они сейчас, живы ли вообще? Максим был тот еще выдумщик – помню, как вечерами, сидя на лавочке у дома, он с таинственным видом рассказывал леденящие душу истории о бабке Свете и ее проклятом жилище.
"Возле ее калитки стоят два скелета, охраняя вход от непрошенных гостей", – шептал он, а его глаза горели неподдельным ужасом. "А подвал ее дома ломится от трупов непослушных детей, которых она туда заманивает…". "А на ветках старой яблони висят человеческие руки и ноги…" – после этих слов у меня по спине бежали мурашки.
И вот теперь я стоял перед покосившимся забором дома этой загадочной женщины – изгоя, которую в хуторе одновременно ненавидели и боялись. Впрочем, стоило случиться какой беде – все бежали к бабке Свете за помощью. Она, словно древняя ведунья, знала, какую молитву нужно прочесть, чтобы отогнать хворь, какую траву заварить, чтобы унять боль. Уже гораздо позже я узнал, что в тридцатые годы баба Света работала в нашем хуторе фельдшером. И попалась на краже зерна, которое пыталась спасти от конфискации для больных детей. Как оказалось, эти самые дети, напуганные суровыми представителями власти, и донесли на нее. В те страшные годы даже самые чистые помыслы могли стать причиной трагедии.
Калитка, словно нехотя, скрипнула после моего отчаянного рывка. На пороге, опираясь на клюку, стояла сгорбленная старуха. Ее редкие седые волосы выбивались из-под белого платка, а пронзительный взгляд серых глаз, казалось, проникал в самую душу. Не говоря ни слова, баба Света кивком пригласила меня в дом.
Скелетов во дворе я не обнаружил, как и трупов на деревьях. Зато увидел множество клумб, пестревших самыми разными цветами. Дом, небольшой и уютный, был обставлен потертой, но добротной мебелью. В углу стоял старый комод, на котором красовались многочисленные фотографии, словно порталы в прошлое.
– Ну, Илья, говори, зачем пожаловал? – старуха опустилась на стул, и я с удивлением отметил, что ее голос, в отличие от внешности, был мягким и мелодичным.
– Я… я… – я никак не мог собраться с мыслями, язык словно прилип к нёбу.
– Можешь не объяснять, – махнула рукой баба Света. – Я и так знаю, откуда ты здесь, и зачем пришел.
– Знаете? – прошептал я, пораженный ее проницательностью. – А можете тогда объяснить, что происходит? Что это за место, в котором я оказался? И почему мой рай рушится на глазах?
– Видишь ли, Илюша, – на столе, как по волшебству, возникла чашка дымящегося чая и тарелка с крендельками, – человеческая память, особенно детская, очень избирательна. Она, словно решето, просеивает воспоминания, отбрасывая все неприятное, оставляя лишь светлые, радостные моменты. Если бы мы помнили только плохое, то давно бы сошли с ума, поверь мне. Я много лет проработала с бывшими заключенными лагерей, наслушалась их историй… Так вот, ты, как и они, хочешь помнить только хорошее. Твое детство – это беззаботное время, мороженое по пять копеек, воздух, пахнущий свежескошенной травой… Но ты забыл, каково людям жилось в те годы. Твои бабушки еле сводили концы с концами... А твой отец… думаешь, он от хорошей жизни связался с той шайкой?
Баба Света сделала глоток чая, и в этот момент я заметил, что ее рука… ее рука превратилась в костяную лапу скелета! Я перевел взгляд на старуху и в ужасе отшатнулся. Теперь она вся, целиком, была скелетом, обтянутым иссохшей кожей. Скелет усмехнулся, обнажив ряд острых, как бритва, зубов.
– Нравится? – проскрипел он. – А ведь это еще цветочки! Ты же еще всей правды о своих бабушках-прошмандовках доносчицах не знаешь!
Я вскочил и бросился бежать, сломя голову, не разбирая дороги. Улица, по которой я бежал, была пуста и безжизненна. И лишь вдалеке мерцали огоньки дома моих бабушек.
"Там горит свет… и музыка играет… – мелькнуло в голове. – А ведь говорили, что после смерти – только тишина…".
Глава 8
Я осторожно приоткрыл калитку. Под навесом горел тусклый свет, а из дома доносились звуки разухабистой музыки и пьяные крики. Проходя мимо виноградной беседки, я украдкой бросил взгляд на стену, где, словно в театре теней, плясали силуэты пирующих. Их формы, искаженные и гротескные, напоминали стадо раздутых чудовищ. Страх, липкий и холодный, сковал меня, но что-то, словно неведомая сила, гнало меня вперед.
И тут моему взору предстало настоящее сатанинское пиршество. Сельские жители, которых я помнил добродушными и улыбчивыми, превратились в отвратительных монстров. Их тела, распухшие и бесформенные, покрывала зеленовато-серая кожа, а вместо ртов зияли мерзкие пасти, лишенные губ. Чудовища жадно пожирали какую-то полуразложившуюся падаль, от одного вида которой меня замутило. Среди этих тварей я узнал и своих бабушек...
– Илюшенька, иди к нам, – прохрипела бабушка Маша, и ее голос, лишенный человеческих интонаций, прозвучал как из преисподней. – Угощайся!
Я стоял, словно вкопанный, не в силах пошевелиться. Внезапно меня подхватила на руки баба Катя, и в этот миг я заметил в ее глазах проблеск человеческого разума.
– Когда Зиночка родилась, отец сразу невзлюбил ее, – начала свой рассказ баба Катя, и ее голос дрожал. – "Опять бабу выродила!", – кричал он на мать. Родственники пытались его урезонить: "Ничего, еще одна помощница в хозяйстве! Гляди, какие у тебя дочки работящие растут!". Только вот с Зиночкой все было не так, как с нами. В те годы медицина была слабой, и диагноз поставили не сразу. Первые годы жизни Зиночка только лежала, к трем годам начала ползать, а ходить научилась только к пяти. Отец этого не выдержал – ушел из семьи. Мать тянула нас одна, как могла. За Зиночкой присматривали по очереди, заговорила она лишь к десяти годам, да и то невнятно, так и должна была остаться обузой на всю жизнь.
Я первая додумалась закрывать ее в сарае, чтобы вечером спокойно ходить на посиделки. Мать работала в ночную смену и ни о чем не догадывалась. Однажды Зиночка пыталась выбраться из своего плена через окно и застряла там. После этого Машка стала привязывать ее к столбу. А потом...
В тот вечер я вернулась домой раньше обычного. Что-то меня тянуло.
Зря я опередила Машку... Еще на подходе к дому услышала, как скрипит балка в том проклятом сарае. Она и потом постоянно скрипела, особенно в день ее смерти... Видимо, Зиночка хотела выбраться через окно, да вот только упала, и веревка, зацепилась за гвоздь... Эх… Надо было не за шею ее привязывать...
– И ты теперь в этом себя винишь? – спросил я, едва сдерживая подступающую к горлу тошноту.
– Нет! – прошипела бабка Катя, и ее лицо исказила гримаса ненависти. – Жалость меня грызет! Что не придушила ее еще при рождении! Что вообще позволила ей родиться! Я за эту скотину всю жизнь расплачивалась!
Мать до последнего вздоха меня проклинала! А мои два выкидыша… я ведь так и не стала матерью! Завидовала Машке черной завистью! Почему я за нас обеих расплачиваюсь?! А ты... ты живым упреком мне был, напоминанием о моем бесплодии! Каждое лето, как живой укор перед глазами мельтешил! Сколько раз я мечтала, чтобы ты в тот подвал свалился и не выбрался! Чтобы Машка почувствовала ту боль, которую я за нас обеих вынесла!
В этот момент я понял, что все сидящие за столом смотрят на меня. Я был для них не гостем, а главным блюдом этого пиршества. Некоторые из монстров уже тянулись к ножам.
Вся моя жизнь пронеслась перед глазами. Я осознал, что сам стал частью этого ужаса, разделяя вину своих родственников. Грех, который мы не смогли искупить за несколько поколений, несчастье бабы Кати, поломанная жизнь моей матери и моя никчемная судьба – все это было звеньями одной цепи.
Пришло время платить по счетам. Дождавшись, когда хватка бабы Кати ослабнет, я вывернулся из ее рук и бросился под стол. Пока ошарашенные монстры не успели опомниться, я пробирался к просвету в конце стола, замечая краем глаза их ноги. Вернее, не ноги, а копыта…
Выскочив из-за стола, я бросился бежать в сторону сада. Твари ринулись за мной. Я слышал их тяжелое дыхание, чавканье слюнявых пастей, лязг копыт… Еще мгновение – и они настигнут меня!
И тут я резко свернул в сторону заброшенного сарая.
Вот он – порог. Еще мгновение, и я окажусь внутри полуразрушенного сарая, где развивается на ветру проклятое покрывало. Шаг... Еще шаг... Метр... И ледяная хватка впивается в мою ногу, вырывая из призрачного тумана надежды.
– Никуда ты от бабушки не уйдешь! – замогильный шепот бабы Кати прорезал тишину ночи, словно лезвие по живому.
Я успел вцепиться в прогнившую тряпку, свисавшую с дверного косяка, но хватка твари была подобна стальным тискам. Меня тащили к столу, к пиру упырей, и отвращение боролось в моей душе с первобытным ужасом. "Лучше бы я просто перестал существовать", – мелькнуло в голове, когда вдруг чьи-то сильные руки сомкнулись на моих запястьях. Резкое движение – и я внутри сарая...
Воздух здесь был плотным и холодным, пропитанным запахом тлена и еще чего-то неописуемого, от чего меня замутило. Темнота обступила со всех сторон, липкая, как паутина, скрывая отвратительные тайны. Где-то в глубине сарая протяжно заскрипела балка, словно зверь, пробуждающийся ото сна.
Эпилог
– Илюшенька, блинчики готовы! Бабушка ждет!
Ее голос, липкий, словно патока, просачивается сквозь щели сарая, оплетая меня паутиной лжи. За стенами – ослепительное солнце, заливающее двор жидким золотом, щебет птиц, похожий на хрустальный перезвон. Идиллия, за которой скрывается настоящий кошмар.
Я знаю, что за грудой дров, словно паук в засаде, притаилось ОНО. Черная, бесформенная тварь, которая когда-то была моей бабушкой. Однажды на закате я видел, во что оно превратилось: слизистый, пульсирующий комок тьмы с огромной пастью, усеянной острыми, как бритвы, зубами. Эта тварь уже не человек, и блинами меня она точно не накормит.
Они повсюду, эти монстры. Заполнили собой каждый уголок некогда родной деревни, превратив ее в адский маскарад. И только сарай – наша с Зиной крепость, куда не могут проникнуть их липкие тела.
Мы с ней нашли общий язык – играем в «камень, ножницы, бумага», делимся последними крохами надежды. Только вот Зина давно смирилась с участью узницы этого проклятого места, а меня все еще терзает мысль о побеге.
Но куда бежать? Ведь вокруг – МОЙ персональный рай…
Одно я знаю точно: бабушкиных пирожков мне больше не хочется. Как и блинов… Никогда.